Вот коренной момент: если бы на каждое «нельзя» мы бы ничего не делали, мы бы действительно не сделали ничего из того, что можно и «невозможно». Мы бы давно погибли, успев только родиться.

— Это мы знаем не хуже вас, — говорит нам главк. — И потому у нас к вам лично очень хорошее отношение. Мы очень понимаем ваши трудности и потому вас строго не наказываем, а только объявляем вашему бухгалтеру выговор и директору начет. А так мы вас любим и желаем всего наилучшего в вашем очень нужном для всего советского театра эксперименте.

— Подождите, подождите! — кричим мы и кладем на стол им некое совершенно новое бумажное изделие нашего совместного производства.

Что это?

Это письмо завмуза.

А что пишет в нем наш замечательный, благородный зав муз?

Он пишет что не понимает, почему такой сыр-бор из-за какой-то трубы. Что тут какое-то недоразумение. Что это его личная труба и он дарит ее театру.

Таким образом, все мигом становится на свои места, и что самое приятное, все эти «места» теперь можно именовать «законными».

Итак, все хорошо, что хорошо кончается.

К тому ж последняя новость. Сегодня пришел ко мне завмуз и попросил флейту.

1990

раньше я, кажется, жил честно и не имел никаких наград. Но вот наступила перестройка, и меня впервые наградили. За честность. Премия была небольшая, всего 10 рублей, но, согласитесь, дело не в деньгах, а в почете.

Жена сказала:

— А твоему другу Эдику дали двенадцать.

— Что с того?

— Значит, он на два рубля честнее тебя.

С Эдькой мы действительно много пережили в застойные времена. И я порадовался за своего коллегу. Ему сейчас деньги нужнее. Он нищий и такой же бессребреник, как я.

Только я об этом подумал, раздался звонок.

— Это из КГБ говорят. Зайдите, пожалуйста, к нам…

Голос был приятный, доброжелательный, но я вздрогнул, начал заикаться, как любой нормальный человек.

— А-а-а…ч-что, собственно, случилось?

— Да ничего страшного. Не волнуйтесь… По телефону не хочется вам говорить…

Ночь я не спал, готовился к разговору на Лубянке. Утром поцеловал жену на всякий случай, взял узелок и пошел.

Оказалось, ложная тревога. В кабинете на шестом этаже меня встретил милый интеллигентный мужчина.

— Мы решили выдать вам значок «Знатный враг народа». Мы очень благодарны вам за сопротивление нам. Если бы не вы, нас бы сейчас разогнали. Кстати, вам большой привет от Горбачева.

Когда я явился домой со значком на груди, жена сказала:

— А Эдика, между прочим, Горбачев принял сегодня в Кремле.

Вскоре перестройка кончилась, но жизнь продолжалась.

Я получил самую престижную после Букера премию Кукера, в то время как Эдька — всего лишь Дыкера, да и то лишь в семи номинациях, из которых в четырех он был вместе со мной, ибо выставился чуть позже, поскольку у меня уже было три Пукера и один Какер, что в элитарных кругах приравнивается шестнадцати Фукерам и пяти Накерам. Я даже не пошел на церемонию презентации этих номинаций, потому что жена сказала:

— Один твой Какер — это почти Оскар.

Но была не права, ибо кто в наше время не знает, что ни один Какер не идет ни в какое сравнение с Пукером.

Зато Эдика наградили Золотой Каской, и он съездил в круиз, получив премию Мафи и право первого удара по морде ногой на Всероссийском чемпионате по контактному карате.

Меня завалили подарками. С космодрома Бай конур прислали сервиз летающих тарелок. Какой-то донор захотел отдать мне свою кровь — я еле отбился, но он все же всучил мне кастрюлю с дымом и сказал, что это «дым Отечества» и я обязан теперь его хранить для будущих поколений. В школе, где я учился, мне решили поставить памятник. Когда я пришел туда, чтобы встретиться с детьми, то увидел, что это наскоро переделанный памятник Павлику Морозову. Конечно, не надо было его тащить из подвала, но все равно приятно…

Затем позвонили с телевидения:

— У нас к вам просьба. Не могли бы вы вручить…

— Кому? — нервно спросил я. — И что?

Они назвали фамилию Эдика.

— Конечно, конечно… — сказал я. — Он мой друг и единомышленник.

— «Серебряный фанфарон» вручается теперь ежегодно за общественную скромность.

Скажу честно, меня несколько покоробило название, но я подумал: а почему все-таки эту премию дают Эдьке, а не мне?.. Ведь я, по-моему, ее не меньше заслужил. Если не больше. Однако не стал задавать лишних вопросов. Сдержался. Из скромности.

Только спросил:

— А почему такое название?

— Это юмор, — объяснили мне. — Нельзя же относиться к наградам всерьез.

Я хмыкнул и в тот же вечер вручил Эдьке «Серебряного фанфарона». На презентации после вручения ко мне подошла какая-то пухлогрудая очкастая дама в мини и сказала:

— Ждем вас завтра на банкете у нас! Хотим вас поприветствовать.

— А вы кто? — спросил я бестактно.

— Общество друзей животных.

Мне хотелось спросить: не считают ли они почетным животным меня, но я не успел ничего сказать, поскольку уже кивнул.

На следующий день я жрал икру, семгу и прочую нечеловеческую пищу и ждал, когда же меня наградят чем-нибудь. Наконец моя знакомая тетка выступила вперед и сказала, что меня здесь знает и любит каждая собака и по этой причине мне вручается золотая медаль с Выставки достижений служебного собаководства. Я выпил водки и внезапно почувствовал, что мне недостает звания чемпиона Олимпийских игр в каком-нибудь легком весе. Когда я с трудом добрался до дома, жена сообщила:

— Звонил твой Эдик. Сказал, что тебя выбрали в Международную академию канатоходцев. Вы летите на Филиппины в пятницу и будете там вместе показывать свое мастерство.

— Но я не умею ходить по канату.

— Не важно. Эдик сказал, что там очень любят русских и рассчитывают на вас.

— Мы шлепнемся. Обязательно шлепнемся.

— Эдик сказал, что от русских иного и не ждут. За это вы оба получите приз — Хрустящую Манилу. Это по сорок тысяч долларов, между прочим.

Да, подумал я, за такие деньги можно пасть с любой высоты. Тем более на Филиппинах, где нас никто из своих не увидит.

Прилетев обратно с хрустящим призом, я обнаружил на столе очередное приглашение. В городе

Сочи, оказывается, этим летом проводится большой кинофестиваль «Всероссийская Халява». Меня звали в жюри. Причем с женой и детьми. Я позвонил в оргкомитет и спросил:

— Ас любовницей можно?

— Нужно, — ответили мне. — Халява оплатит всех, кого вы назовете.

Это были прекрасные дни. И хотя я сам сидел в жюри и не снял в жизни ни одного фильма, на заключительном вечере, который показывали по телевидению на всю страну, моей жене дали премию как «Лучшей жене своего мужа», а любовнице присудили звание «Лучшей любовницы члена жюри». Детей, сволочи, обошли. Детям ничего не дали, поскольку Халява официально была только для взрослых, но в следующем году обещали устроить специальную детскую программу и за счет Госкино наградить всех участников. Ах, господа, сегодня только от настоящего безобразия можно получить истинное удовольствие.

Однако жена осталась недовольна:

— Пока мы тут в Сочи прохлаждались, твой Эдик «государку» получил. А тебе даже Гертруду до сих пор не дали!

— Какую Гертруду?

— Это сокращенно — Герой Труда, забыл, что ли, Брежнева?..

А я и в самом деле стал забывать… К этому времени я уже стал заслуженным шахматистом Калмыкии — это означало, что меня невозможно переиграть, и народным верблюдом Туркмении — это с намеком, что меня невозможно переплюнуть.

— Погоди, — самоуверенно сказал я. — Скоро я новый главный орден получу. Буду первый Петух России.

— А это выше, чем бывший Герой?

— Конечно, выше. Во-первых, он двуглавый. Во-вторых, кукарекает, если завести, в общественных местах. В-третьих, у него гребешки бриллиантовые и хвост из уральских самоцветов!..