– Девять тридцать, – сказал Стелькин. – Звони!

 Трель звучала секунд двадцать, потом послышались шаги, звякнула цепочка, дверь приоткрылась. Через небольшую щель было видно лицо Леночки.

– Женя, Миша? – испугалась она. – Уходите немедленно!

– Почему? – недоумённо спросил Стелькин. – Да что случилось-то?

– Кто там, Лена? – послышался голос Семёна Францевича.

– Ошиблись адресом, – тоненьким голосом ответила она, закрывая дверь. – Папочка, ты кофе будешь?

– Ты что-нибудь понимаешь? – Женя посмотрел на друга. – Может, ещё разок попробуем? – потянулся он к блестящей кнопке звонка.

– Не надо, – попросил Миша. – Пойдём отсюда, Жека! На репетиции всё выясню. Неужели это Ленкина работа?

– Какая? – не понял Стелькин. – Ты думаешь, это она наплела что-то Авдееву, но зачем ей это? Из-за того, что ты с ней гулять не пошёл после бодуна, когда мы старый новый год отмечали? Нет, старик, не может быть, и потом мы уже вроде как с ней определились, что мы вместе на некоторое время, хотя мне, конечно, хотелось бы продолжения, девчонка она ничего, симпатичная, не злая, целуется, опять же классно, про остальное не знаю, не скажу, не было пока ничего, но в перспективе…

– Жека! – перебил его монолог Грайзлер. – Что делать? Я должен поехать в Германию. Найду гада, кто подставил, урою!

На репетицию оркестра Грайзлер шёл со странным чувством абсолютной пустоты внутри, будто кто-то надул его, как воздушный шарик, только вместо воздуха был вакуум. Казалось, что если разбежаться слегка, то вполне можно оторваться от земли и полететь. Всё вокруг стало непривычно безразличным.

«Идиот, тряпка», – пытался взбодрить себя Миша. – «Так расклеиться из-за какой-то поездки, что я не выкручусь что ли, подумаешь, сдалась мне эта Германия, и Ленка эта фифа, дурак Стелькин, что влюбился в неё, всё равно старик Авдеев никогда не позволит своей драгоценной доченьке общаться с нищим студентом.

Дверь в репетиционный зал была тяжёлой и с трудом открывалась. Музыканты почти в полном составе заполнили большую аудиторию. Грайлер пробрался на своё место и стал вынимать гобой из футляра.

– Привет, урод! – услышал он насмешливый голос трубача Петухова. – Всё равно не поедешь, пьянчуга несчастный, таких как ты, знаешь сколько, вагон и маленькая тележка, выскочка! Решил подкатить к старику и Ленку использовать?

– Так это ты постарался, Петух? – отчётливо произнёс Миша. – Рехнулся совсем? Зачем тебе это надо? Ты же всё равно едешь, просто так подличаешь?

– Из-за таких, как ты, никогда у нас порядка не будет! Пить меньше надо и по девкам бегать! – брызжа слюной, закричал Петухов.

– А ты, стало быть, приревновал, Феденька? – Почти ласково поинтересовался Грайзлер. – Я уж на Ленку грешил, ан нет, девка-то нормальная оказалась.

– Кому Ленка, а кому и Елена Семёновна Авдеева, не видать тебе её как ушей своих, понял, сволочь? – прошипел трубач.

– Да понял я, понял, только ошибся ты, Петух, у Лены с Женькой Стелькиным роман серьёзный, – неожиданно спокойно произнёс Грайлер. – Говнюк ты, Феденька.

– Врёшь! – Петухов шагнул назад, споткнулся о ножку стула и плюхнулся на сиденье. – Врёшь! – повторил он, вытирая потный лоб.

– Так что зря ты, брат, старался! – продолжал Грайзлер. – Чего сочинил-то? Небось, наплёл, что я алкаш и Ленку хочу совратиь? Ошибся ты, братан, я, может, выпить люблю, да играю лучше тебя трезвого, позавидовал, да?

– Да гад он! – послышался голос Леночки. – Папа разберётся, Миш, правда, прости, я не открыла, когда вы приезжали, папа злой был из-за того, что Петухов ему накануне рассказал. Если бы он вас тогда увидел, ещё хуже было бы. Может быть, тебя ещё успеют оформить.

– Только насчёт Женечки своего не надейся! – прошипел Фёдор. – Семён Францевич никогда тебе не позволит с этим бабником общаться!

– Попрошу открыть партитуры! – громко попросил вошедший Авдеев. – Со второй цифры, будьте добры! Времени мало, все разборки потом! – он посмотрел на дочь. – Пройдите, пожалуйста, к роялю, Леночка! Начали! – Авдеев взмахнул рукой.

В тот же вечер у Грайлера поднялась температура под сорок, с тяжелейшей ангиной он провалялся в постели почти три недели, в Германию оркестр поехал без него, единственное, что слегка примиряло Мишу с действительностью – это то, что Петухова по настоятельной просьбе Леночки тоже не взяли на гастроли.

Выздоровев, Грайлер начал потихоньку заниматься, пару раз сыграл на похоронах и свадьбах за весьма приличные деньги, на одном из бракосочетаний его услышал фаготист, игравший в оркестре в Осло и предложил Мише попробовать свои силы на одном престижном международном конкурсе исполнителей духовой музыки, где он с первого раза взял первую премию.

После этого Миша стал нарасхват и получил вполне приличное место в одном известном оркестре, но неожиданно для всех бросил карьеру, уехал из России, говорят, сейчас живёт то ли в Голландии, то ли в Швеции, у него свой магазинчик духовых музыкальных инструментов, где можно найти превосходные бамбуковые трости.

Музыкальная судьба Фёдора Петухова не сложилась, но вот по административной части он продвинулся далеко, стал директором одного из столичных оркестров, не вылезал из зарубежки, выгодно женился и был абсолютно счастлив, особенно когда ему удавалось относительно безболезненно для себя и окружающих выйти из очередного запоя, случающегося, надо сказать, довольно редко – всего пару раз за год.

Леночка Авдеева, вернувшись с успешных гастролей по Германии, познакомила Семёна Францевича с Женей, и вскоре вышла за него замуж.

Стелькин сейчас директор хора, куда устроился по объявлению, висевшему на первом этаже общаги, у них с Леной двое детей, Женя до сих пор оставляет своей жене трогательные записочки-признания в любви по всему дому, когда уезжает на гастроли, а Леночка по-прежнему называет мужа «Пусик».

Катю Георгиеву все считали странной: маме не нравилась её чёлка, вечно выкрашенная в «дикие цвета», папа всегда отговаривал от занятий футболом, одноклассники называли «нашей чокнутой» за то, что вечно спорила с учителями и давала списывать двоечникам, а классная руководительница – «выскочкой» за чтение стихов непрограммных поэтов.

Сама Катя часто думала о том, что на свете много красивых девушек, в том числе, в её классе, но себя к ним не причисляла. Да и что можно сделать с такой внешностью: нос на всё лицо, глаза круглые, ресницы длинные, но совершенно бесцветные, рот большой, коленки худые и выпирают вперёд, как у кузнечика. Волосы, правда, ничего, густые и вьющиеся.

Единственный человек, с которым Катя общалась, не ссорясь, была соседка Вера Петровна, одинокая женщина лет шестидесяти, медсестра из детской поликлиники. Может быть, оттого, что у неё не было своих детей, а, возможно, из-за доброго нрава, любила она Катю, как дочь, подкармливала пирожками и внимательно слушала её странные фантазии о том, что хочет стать знаменитой, выйти замуж в пятьдесят лет и поступить в театральный после школы, до окончания которой оставалось несколько месяцев. Катины родители вечно были заняты: они оба работали на телевидении, приходили поздно, часто бывали в командировках, бабушка, мамина мама, жила в другом городе. Когда Катя училась в началке, ездила к ней летом, а потом она умерла, поэтому соседка Вера Петровна, искренне любившая девочку, стала для Кати тем родным человеком, которому можно было рассказать всё, а иногда и поплакать. Катя называла её «Вера» и на «ты».

В апреле в класс пришёл новый учитель математики, он заменил ушедшую в декрет Зинаиду Яковлевну. «Не могла подождать пару месяцев», – ворчала директор. – «Где я в конце учебного года найду педагога? Может, потерпишь ещё немного, Зин, а? Только месяц назад Лена Болдина, литератор, с мужем в Питер уехала, теперь ты вот уходишь».

Математик нашёлся внезапно. Зинаида Яковлевна, очень переживавшая за предмет, учеников и школу, привела своего племянника, Сергея Сытина, студента последнего курса педа.