– Надеюсь, ты прав. Потому что эта ужасная болезнь уже долго не отпускает меня. Я, порой, просыпаюсь ночью и срочно хочу что-то записать. И сердце безумно колотится, как будто со мной происходит что-то сакральное. И в тренировочных текстах стали больше мой слог хвалить…

– Как ты думаешь, Ариалка будет со мной? Она хоть раз согласится?

– Если ты хочешь, чтобы она была рядом, стань её другом. Девушка на многое пойдёт ради хорошего друга.

– О, как бы я хотел целовать её нежные стопы, что наливаются как будто бы гранатовым соком, когда она приподымает пятку над сандалией. О, если бы она доверилась мне, я бы показал ей такую нежность, которой ей никто больше не даст. Ах, если бы она только знала, какая это мука.

– А ты о комиссии не думаешь? Ведь ты скоро предстанешь перед судом.

– Конечно, думаю. Но, если жить мне осталось совсем немного, то как же я умру, не познав её поцелуев?

– Погоди, натешитесь вы ещё. Ты лучше подумай, как текст свой исправить. Ты вообще представляешь, как будет происходить комиссия?

– Нет, мне ничего об этом не говорили.

– Мне кажется, тебя заставят написать идеальный текст, или же исправить его так, чтобы у них вообще не осталось сомнений, что ты светлый автор и не болеешь ни депрессиями, ни Фильтром.

– Что вообще такое Фильтр? Нам часто рассказывали, но я так и не понял, почему многие авторы сходят с ума.

– Ну, Фильтр – это человек, который слишком много чувствует, как я это понимаю. Он пропускает через себя всё, и в нём скапливается вся боль мира. Такой автор очень опасен. Один старик мне рассказывал, что когда настоящий Фильтр придёт и сделает надпись на скрижалях, то деревня погибнет. И завянут цветущие сады, которые нас кормят. И зачахнет веселье. И во всём мире останется одна лишь боль. Правда, потом его казнили как разносчика депрессии. Старика посадили в яму до конца дней.

– А что вообще требуется от текста, ты не помнишь?

– Давай приляжем здесь и вспомним.

Мы легли на мягкую траву возле реки. Огромные лозы винограда свисали над нашими головами. Зрелые ягоды были наполнены сладким пьянящим соком. Мы бросили в рот пару ягод, но решили сразу не наедаться ими.

– Насколько я помню…

Первое правило текста – это красота. Любой текст должно быть приятно читать.

Второе правило текста – это наполненность. Любой текст должен быть умён и интересен.

Третье правило текста – это идейность. Любой текст должен учить читателя чему-то светлому и хорошему.

Четвёртое правило текста – это чистота. Ни один текст не должен влиять на читателя плохо или показывать ему неприглядную сторону жизни. Литература должна очищать.

Пятое правило текста – это стремление к совершенству. Любой текст должен быть проверен автором на изъяны и максимально очищен от них.

Шестое правило текста – это лаконичность. Любой текст должен быть очищен от излишних подробностей и описаний, которые будут мешать прочтению основной мысли.

Седьмое правило текста – это каноничность. Любой текст должен целиком и полностью соответствовать заданной теме и раскрывать её до конца.

Восьмое правило текста – это доходчивость. Любой текст должен быть строго ориентирован на читателя и его восприятие.

Девятое правило текста – это историзм. Любой текст должен быть подкреплён цитатой древних. Текст, не подкреплённый цитатой, считается недействительным.

Десятое правило текста – это оригинальность. Любой текст должен быть уникальным художественным произведением, выражающим неповторимый почерк автора.

– Откуда же ты так хорошо помнишь все правила?

– Меня подозревали в Фильтре ещё в семинарии. Но к семинаристам никто не применяет мер. Нас просто заставляли пятьдесят раз переписывать правила и подолгу петь песню счастья.

– А как ты думаешь, как Хранители могут запоминать все своды правил? Ведь, бумагу хранить нельзя. Всё сжигается.

– Но в этом и заключается их великая миссия. Хранить знания. Они – основа нашего общества. Они его сила.

– Ты никогда не думал о том… куда наше общество идёт?

– В смысле?

– Ну… мы должны же в итоге куда-то прийти.

Я удивлённо посмотрел на Галкея:

– Если наше общество будет идти куда-то, то обязательно придёт к упадку. Поэтому, главная задача Хранителей – это как раз заботиться о том, чтобы оно по возможности никуда не шло.

– И что тогда будет?

– Ничего.

– Это как?

– Мы можем только наслаждаться настоящим. Лишь любоваться им. А мысли о будущем всегда связаны у человека со страхом. Когда он думает о будущем, он как правило подхватывает депрессии и сходит с ума. Будущее пугает его. Я, как представил, что наш сад и в правду может завянуть, вообще перестал о нём думать. Ведь, если наши светлые мысли перестанут нас кормить, то всё… Поэтому, лучше перебороть себя, чем потерять самое ценное – вечно цветущий сад.

– Наверное, ты прав. Сомнения нам мешают. Излишние мысли могут свести с ума. Мне бы просто забыться в объятьях Ариалки. Вот это наслаждение. Вот это истина. А любая диалектика только заводит в тупик. Ты прав, Эрней. Ты прав.

Солнце медленно заходило над цветущими садами Литераты. Воздух был наполнен сладкой пыльцой и свежестью рек, что омывали деревню. Мы с Галкеем спокойно уснули в тени большого виноградника и проспали так всю ночь.

Утро разбудило нас золотистыми лучами, осветляющими узор виноградных листьев и роскошных лоз. Мы подкрепились ягодами с утра и бодрые пошли гулять по деревне.

В отражении озера кроме стройных кипарисов я вдруг увидел её ножку. Изящная, как и всё её тело, она бурила что-то в глубине меня. Вся красота Феотулы была неописуемо бледной и болезненной, словно оголённый нерв. Я нерешительно поднял взгляд и заглянул в её усталые большие глаза. И она улыбнулась мне. Я и не желал большего. Её красота является залогом моего счастья. Её улыбка – залог моего спокойствия. Я поклоняюсь прекрасному, как величайший Пузырь. Я пропускаю через себя свет и свечусь изнутри. Ведь написал Достон: «И лишь изящества лик спасёт тебя». Моё видение – мой путь к чистоте и мастерству. Порой, мне кажется, что именно я напишу это на скрижалях. А пока я могу лишь созерцать. И быть величайшим уже от счастья своего. Славься Литерата!

Мы с Галкеем просто шли по залитым солнцем улицам и любовались идеальными белыми квадратными домами. Порой, обвитыми плющом, а порой и лозами винограда. На улицах из земли били фонтаны свежей воды, что поят нас веками. В них, солнце искрилось золотыми отблесками, а, чуть приглядевшись, можно было и радугу увидеть.

– Славься Литерата!– приветствовали нас проходящие мимо девушки.

Мы улыбнулись им чуть более нахально, чем это было принято. Они ответили чуть стыдливым смехом. Но мы собирались пойти дальше. Несколько ниже в саду был мост. С этого моста в озеро часто кидали булыжники. Причём каждый старался закинуть камень как можно дальше и с как можно более громким плеском. Вскоре это превратилось в соревнование. Самые могучие литератцы брали булыжник помассивнее и зашвыривали его предельно далеко.

Мы с Галкеем тоже ходили к озеру и весьма неплохо метали. После хорошего метания всегда ощущаешь подъём сил. Как будто сила вековой истории Литераты в тебе. И мышцы становятся стальными. И литеранки, грациозные как лани, только и ждут, чтобы утянуть тебя в чащу. И если бы не писал я, то кидал бы камни в озеро весь день напролёт.

Правда, у самого моста наша решительность немного ослабла. На мост, щеголяя икрами, в короткой мантии вышел чернобровый красавец Гакон. Он демонстративно начал разминать своё тело перед броском. Его движения походили на дикую крадущуюся пантеру. Литеранки, стоявшие неподалёку, тихонько замурлыкали. Рядом с Гаконом стоял его друг, белолицый Август, и улыбался грациозной солнечной улыбкой.

Галкей замер как бы в нерешительности, думая, идти ли вообще на мост. Меня это начало злить. Я вышел на мост. Размял шею, склонив её влево, а затем вправо, взял увесистый булыжник и без особого разбега зашвырнул его подальше. Сзади послышались одобрительные вздохи.