— Я была неправа. Это нехорошо, — ее тихий голос едва слышен, но он пронзает меня до глубины души. — У меня слишком многое поставлено на кон, чтобы заниматься с тобой глупостями.

— Забудь об этом…

— Я не могу, — перебивает она более твердым тоном. — Это не так работает. Я не могу не делать плохих вещей, но все всегда заканчивается хорошо, потому что я признаюсь и избавляюсь от чувства вины, — она сглатывает и убирает локон с лица. — А теперь я не могу, потому что ты владеешь тем, где я признавалась.

Я откидываюсь на спинку сиденья, потирая рукой подбородок.

— Я же сказал тебе, что не буду слушать, Аврора. У меня есть причины для беспокойства поважнее, чем твои глупые признания. Иди, позвони на линию. Мне все равно.

— Но ты не единственный человек, имеющий доступ к Анонимным грешникам, верно? У твоих братьев он тоже есть.

Тут она меня поймала. Без сомнения, она расскажет о том, что произошло прошлой ночью, и если Раф или Габ это услышат, они сложат два плюс два, и начнется целое дерьмовое шоу. Слова Рафа эхом отдаются в моей голове: Не заставляй меня идти на войну из-за какой-то девицы. А Габ? Что ж, похоже, в наши дни он считает себя экстрасенсом, и я не могу винить его за множество «Я же тебе говорил».

Сжимая переносицу, я стону.

— А ты не можешь просто вести гребаный дневник, как все остальные?

Она горько смеется.

— Мне даже не разрешают ставить пароль на телефоне. Почему ты думаешь, что я смогу спрятать дневник?

Ярость медленно разгорается где-то внизу моего живота.

Это не моя проблема. Это не моя проблема. Это не моя проблема.

Я не могу привязаться к этой девушке. Даже просто позволять этой мысли жить в моей голове бесплатно — нелепо.

— А если ты не сможешь признаться? Что произойдет?

На мгновение, я клянусь, ее внимание смещается влево. Через кладбище. Мимо церкви.

К утесу.

У меня кровь стынет в жилах. Блять. Она сама дерзость и болтливость, но неужели она действительно не может справиться со своей нечистой совестью? Черт возьми, я слышал пример ее грехов, и они являются словарным определением слова «мелочный». Если она не может справиться с этим, когда у нее есть возможность признаться, как она собирается справиться с грехом прошлой ночи, не имея такой возможности?

— Выходи.

Выключив зажигание, я обхожу машину и несусь по дорожке к церкви. Когда я не слышу, как закрывается ее дверь, я раздраженно оборачиваюсь.

— Тебе нужно особое приглашение?

К тому времени, как я врываюсь в церковь, она следует за мной по пятам, убегая в темноту за мной.

— Ого, — выдыхает она, замедляя шаг и останавливаясь посреди прохода.

— Знаешь, это место было закрыто с тех пор, как мне исполнилось двенадцать.

Эта мысль заставляет меня содрогнуться. Черт возьми, девять лет назад она даже не была подростком.

— Мне всегда было интересно, как оно выглядит внутри.

— Ты не так уж много упустила, — ворчу я в ответ. — Пойдем.

Она следует за мной по проходу, огибает алтарь и направляется к кабинке для исповеди в дальнем правом углу. Я стучу кулаком в дверь из красного дерева, затем прислоняюсь к ней спиной.

— Вот. Настоящая исповедальня, выскажись.

Но она не слушает, она слишком занята, поднимаясь по ступенькам к алтарю, проводя пальцами по узорам, вырезанным на кафедре.

— Ты здесь вырос?

Я делаю паузу.

— Да. Мой отец был дьяконом.

— Так я и слышала, — говорит она с кислой гримасой. — По-видимому, он имел немалую власть в городе, — она останавливается, затем поворачивает голову так быстро, что ее кудри волной падают на спину. — Подожди, — ее взгляд возвращается к кабинке для исповеди. — Итак, твой отец привык выслушивать исповеди, значит ты тоже умеешь. А потом вы просто модернизировал это все.

— Ух ты. Золотая звезда для детектива Авроры.

Ее взгляд сужается, но затем смягчается.

— Итак, Анонимные грешники — это дань уважения вашему покойному отцу?

— Нет, — выплевываю я с большим количеством яда, чем нужно. Я отталкиваюсь от исповедальни и присоединяюсь к ней на алтаре. — В детстве мои братья и я проводили воскресенья, подслушивая грехи, — я поворачиваюсь, указывая на стену за кабинкой. — За ней довольно большая щель. Мы все трое протискивались туда и подслушивали. То, что мы считали самым наихудшим грехом, мы… брали эту работу на себя.

Я изучаю ее лицо, ожидая реакции. Сначала она в замешательстве, а потом, когда до нее доходит, ее брови взлетают вверх.

— Ты имеешь в виду…

— Да.

Она со свистом выдыхает воздух и поднимает взгляд к куполообразному потолку.

— Я не думаю, что Бог одобрил бы это.

Я издаю смешок и качаю головой.

— Бог не одобрил бы многое из того, что я сделал. Как бы то ни было, после смерти наших родителей Рафу пришла в голову идея модернизировать нашу детскую игру. И вот так родились Анонимные грешники.

Ее тело напрягается, и она инстинктивно отступает от меня на шаг. Хорошо. Авроре лучше было бы держаться от меня подальше.

— Значит, ты все ещё подслушиваешь, и то, что ты считаешь наихудшим грехом, ты…

— Разбираюсь с этим. Раз в месяц.

Она отшатывается назад, как будто груз этого откровения слишком тяжел. Я едва могу скрыть ухмылку на своих губах. Видите ли, эта цыпочка не почувствовала бы ничего плохого, даже если бы ей дали пощечину. Но затем она берет себя в руки, и что-то оживленное мелькает на ее лице.

Она делает шаг вперед.

Я тоже.

— Тебе трудно быть хорошим.

Мой взгляд опускается на ее рот. От необходимости провести пальцем по нижней губе у меня чешутся руки.

— Невозможно.

Мы пристально смотрим друг на друга. Она сглатывает и проводит ладонью по щеке, как будто проверяет собственную температуру.

— Значит в среду… — хрипло спрашивает она, — ты… разобрался с этим человеком?

На мгновение я оставляю ее вопрос повисать в воздухе между нами. Затем я медленно киваю.

Она резко втягивает воздух.

— Каким образом?

— Не задавай вопросов, на которые не хочешь знать ответа, Аврора.

— Я хочу знать.

Ее голос пропитан чем-то густым и восхитительным, и этого достаточно, чтобы мой член встал. Я изучаю ее более пристально и понимаю, что ее дыхание прерывистое, а зрачки в этих глазах цвета корицы расширяются.

Ей это нравится.

Блять.

Сделав глубокий вдох, я провожу руками по волосам и поднимаю взгляд к потолку, как будто надеюсь, что Бог спасет меня от этого искушения. Да, точно. Как будто я когда-либо давал ему повод помочь мне. Когда я снова обращаю свое внимание на Аврору, мой взгляд темнеет.

— Мы взорвали его.

Ее глаза на мгновение закрываются.

— Тебе это понравилось?

Я делаю ещё один шаг к ней, наклоняя голову так, что мои губы почти касаются ее золотистых кудрей.

— Да.

Ее дыхание скользит по моей рубашке.

— Я думала, ты стал правильным.

— Так и было.

Она осмеливается поднять на меня глаза, но в ее взгляде есть что-то напряженное.

— Но…

— Мне нужна разрядка, Аврора. Отмщение за грехи дает мне такое же облегчение, какое испытываешь ты, когда исповедуешься в них.

Она медленно кивает, ее взгляд опускается на мое кадык. Когда она говорит, это едва слышный шепот.

— Некоторые из моих грехов настолько ужасны, что я больше не чувствую облегчения, когда исповедуюсь в них.

Я сдерживаю улыбку. Черт, она очаровательна.

— Например, какие? Сказала учителю, что твоя собака съела твое домашнее задание, когда на самом деле ты его просто не сделала?

Со вспышкой гнева в глазах она увеличивает расстояние между нами. Прежде чем я успеваю остановить себя, моя рука тянется вперед, и я снова прижимаю ее к своей груди. Я ещё не закончил с тем, чтобы она была так близко. Она многозначительно смотрит на то, как я сжимаю ее руку.

— О, да, — говорю я, убирая руку. — Никаких прикосновений. Я забыл.