— Чтобы признаться. Алонсо знал самые глубокие и мрачные секреты Дьявольской Ямы. С таким компроматом, висящим у них над головами, они делали всё, что он от них хотел, незаконное или нет.

Пока я перевариваю то, что он сказал, у меня в ушах стоит странный звон.

— Господи, — бормочу я. — Это…

— Гениально.

— Жестоко — вот то слово, которое я хотела сказать.

— И это тоже, — говорит он, делая глоток и пожимая плечами.

Внезапно мурашки расползаются по моим рукам, как противная сыпь, и левую щеку покалывает от жара. Я инстинктивно поворачиваюсь, и в этот момент обнаруживаю, что смотрю в глаза Анджело Висконти. Он прислонился к стойке, держа стакан с виски так небрежно, что кажется, он вот-вот его выронит. Данте шепчет ему на ухо, оживленно что-то рассказывая, в то время как он остается неподвижным и молчаливым. Контраст между ними подобен огню и льду.

Наши глаза встречаются, и его взгляд настолько холоден, что у меня мурашки бегут по коже. Что такое с этим парнем? Когда кого-то ловят на том, что он пялится, этот человек обычно отводит взгляд, если не от смущения, то, по крайней мере, из вежливости. Но он смотрит на меня так, будто имеет на это полное право, будто я картина, висящая на стене, или статуя в холле.

Просто не из тех, что ему нравятся.

Затем его взгляд скользит вправо от меня. На Макса. Буря, омрачающая выражение его лица, заставляет меня отвести взгляд.

Я прочищаю горло и бормочу: — Дай угадаю: причина, по которой он не занял пост Капо, заключалась в том, что он не был согласен с грязной тактикой шантажа своего отца.

Он не улавливает моего сарказма.

— Нет. Это потому, что он видел, как его мать и отец умерли на одной неделе.

Волосы у меня на затылке встают дыбом.

— Они были убиты?

— Нет. У Марии случился сердечный приступ, а несколько дней спустя у Алонсо внезапно произошло кровоизлияние в мозг. У нас здесь большая семья, понимаешь? Он тяжело это воспринял. После похорон, вместо того чтобы быть приведенным к присяге в качестве Капо, он сел на самолет обратно в Лондон и с тех пор живет праведно.

— Праведно?

— Думаю, это то, что имел в виду Данте, говоря, что он больше не человек мафии. До смерти своих родителей он управлял очень успешным бизнесом ростовщиков в Англии, выжидая, пока его отец не уйдет на пенсию и он не возьмет управление на себя. Но после? Он не вернулся. Вместо этого он предпочел остаться в Англии и легализовал весь свой бизнес. Ходят слухи, что он даже оружие больше не носит.

Когда моя голова снова поворачивается, чтобы посмотреть на Анджело, он освещен чуть ярче. Я наблюдаю, как он наклоняет голову и медленно вращает бокал с виски ленивым движением запястья. Вспышка сочувствия разгорается у меня в животе, и чувство вины оседает на моей коже, как пыль.

Я и правда, ужасный человек. Потерять мою маму было достаточно тяжело, но рак расползался по её телу медленно, как сироп, по крайней мере, давая нам время попрощаться. Не могу представить какого это — потерять и маму, и отца за одну неделю.

У меня сильно начинает колоть в груди. Это не совсем так. Когда умерла мама, большая часть моего отца умерла вместе с ней.

— А его братья? — внезапно спрашиваю я, вспоминая колкость Альберто в адрес Анджело в сигарной комнате. Ты мой любимый племянник, но не говори Рафаэлю и Габриэлю, что я это сказал. — Почему они вместо него не захватили Дьявольскую Яму?

— Раф и Габ? — спрашивает он в непринужденной манере, которая наводит на мысль, что они лучшие друзья, в чем я сильно сомневаюсь. — Не-а. Это противоречит традиции передавать должность Капо по родословной. Единственным исключением является смерть или тюремное заключение. Кроме того, братья Ямы… — он засовывает палец в свое пиво, зачерпывает немного пены и слизывает её. Отвратительно. — Они беззаветно преданы. Разница между ними всего несколько лет, но по тому, как они себя ведут, можно подумать, что они тройняшки.

— Они тоже живут в Лондоне?

— Нет, нет. Рафу принадлежит большая часть небоскребов Вегаса. Ты могла видеть его здесь — он часто приезжает в Бухту поиграть в покер с Тором и братьями Лощины. Но Габ? — он смеется. — Ты бы его не увидела.

Насмешка, которой он заканчивает фразу, пробуждает мой интерес.

— Почему? Чем он занимается?

— Не знаю. У меня не хватает смелости спросить.

Прежде чем я успеваю продолжить свой допрос, Виттория садится на скамью напротив нас и роняет голову на стол.

— Боже, я лучше выколю себе глаза ржавой ложкой, чем буду здесь.

Макс поднимает бокал с тепловатым пивом в тосте.

— Подожди, пока тебе не исполнится двадцать один. Когда ты пьян, эти вечеринки становятся немного более сносными.

— Я и так пьяна, — говорит Виттория, прерывая меня. — Подружка Тора не так бесполезна, как кажется. Она продолжает наливать мне водку из своей фляжки. По крайней мере, я думаю, что это водка.

— О нет, — бормочет Макс, поднимаясь на ноги. — Если твои братья узнают, что я знал, что ты была пьяна… — он исчезает в толпе, успев бросить на меня умоляющий взгляд. — Ты меня не видела, ясно?

Я закатываю глаза и снова обращаю своё внимание на Витторию. Через несколько мгновений она появляется из-под своей завесы чёрных волос и смотрит на меня налитыми кровью глазами.

— Моё платье слишком узкое. И у меня болят ноги, — она садится прямо и поправляет жемчужное ожерелье на шее. — И, блять, эта штука колется, — одним быстрым движением она срывает его с шеи и бросает на стол. — И… — она внезапно бледнеет, поджимая губы. Не говоря больше ни слова, она выскальзывает из кабинки и несется вверх по лестнице в подвал.

Мой взгляд падает на ожерелье, и я бормочу себе под нос птичье слово. Она сдернула его с шеи, как будто оно было сделано из макарон и бечевки. Мне отвратительно, что даже самый младший член этой семьи не имеет понятия о своем богатстве или привилегиях. Она вырастет избалованной девчонкой, такой же, как и все они.

Я окидываю взглядом комнату.

Затем, когда я уверена, что никто не смотрит, засовываю ожерелье в лифчик.

Вечеринка продолжается, буря музыки и смеха. Иногда, находясь рядом с Висконти, кажется, что сейчас Рождество, и я выглядываю в окно их гостиной, дрожа от снежной бури. Чужачка, которую никогда не пригласят посидеть у камина. Это всегда заставляет меня грустить, но только на мгновение.

Потому что я знаю, что предпочла бы сильно замерзнуть и потерять все пальцы на ногах из-за обморожения, чем присоединиться к ним.

Пока мои глаза прочёсывают комнату, Амелия ловит мой взгляд. Она улыбается и направляется ко мне. Когда она оказывается всего в нескольких метрах, Донателло протягивает руку и хватает её за запястье.

— Малышка. Вилла, которую мы только что купили в Тоскане, тебе даже не понравилась?

Челюсть Амелии напрягается. Её ноздри раздуваются. Затем она делает глубокий вдох и окидывает меня пристальным взглядом с застывшей улыбкой.

— Аврора, милая, ты не могла бы извинить нас на минутку? Я просто должна напомнить своему мужу, что если он продолжит заключать пари со своими братьями, мы скоро будем жить в картонной коробке под пирсом.

— Пойду проверю, как там Виттория, — бормочу я, поднимаясь на ноги.

Когда я оставляю их препираться в кабинке, знакомый укол тоски выбивает из меня дух. У них есть то же, что было у моих родителей — настоящая любовь. Я всегда обещала своей маме, что выйду замуж по любви, и даже когда моя рука висела над пунктирной линией контракта Альберто, призрак её мягкого голоса прошептал напоминание мне на ухо. Нарушение данного ей обещания — это грех, который с тех пор тяготит меня, и неважно, сколько раз я исповедовалась, он слишком тяжкий, чтобы избавиться от него.

Господи, я пьяна. Пол дышит, в то время как янтарные лампы светятся низко и туманно. Каждый шаг в море костюмов и туфель на шпильках не уверен и опрометчив, достаточно одного неверного движения, чтобы упасть на этих дурацких каблуках, и мне не нужно давать Альберто ещё один повод наказать меня.