От греха подальше он решил пробраться внутрь. С Гердой это оказалось тяжелей обычного: лошадь не хотела понимать, что между вот этим плечом и бортом телеги можно протиснуться, плечо и телега, как позже выяснилось, тоже разделяли её сомнения.

– Следи за кобылой, ряса! – гаркнул один из мужиков с картошкой. Айдан оглянулся на него, но не понял, что было не так.

– Каков, а? Ни «здрасьте», ни «прости»! – откликнулся второй бородач.

– Во монахи пошли. Эй, зенки-то раскрой! Твоя кляча мне сейчас всю картошку передавит!

– Ой, простите…

– Что простите? Кто мне теперь за это заплатит?

– Владыка воздаст вам, добрые селяне, – пастырским тоном бросил им Айдан, а сам поспешил отвернуться, чтобы никто не разглядел улыбки. Иногда неплохо быть клириком.

Занятый Гердой и перепалкой с ценителями картофеля, он позабыл, что надо смотреть вперёд, и очнулся уже только ткнувшись во что-то мягкое, но крайне устойчивое, отбросившее его почти на землю; только в последний момент получилось уцепиться за скользкую деревяшку – удачно подвернувшийся борт повозки. Он вставал, бормоча неразборчивые извинения – ещё неясно кому – и его охватил запах, плотный, влекущий, ускоряющий сердце. Затем возникла тёмная фигура. Она была в куртке с капюшоном, лицо полностью скрыто в тени, лишь несколько прядей светло-рыжих волнистых волос разлеглись на груди словно сторожевые львы у входа в пещеру. Едва посмотрев на монаха, она отвернулась. Его же взгляд скользнул ниже и заметался в панике. Подпоясанная мечом стройная фигура словно сошла с миниатюры, исполненной самим Создателем. Айдан вдруг представил себя на коне, с мечом и в доспехах, расстриженным и совершенно свободным, обретшим законное наследство после кончины болезненного племянника, надменно взирающим на суетящихся внизу людишек, вот он проталкивается сквозь толпу, топчет эту золотушную картошку, а следом за молодым господином едут верные телохранители. В этот момент Герда ткнулась носом ему в щёку, а откуда-то из-за неё донеслось:

– Эй, святоша, если твоя кобыла так и будет плясать на моей картошке, я ей хвост отрежу и нос тебе затолкаю!

– Иди к Нергеддеону! ― крикнул в ответ Айдан. В этот момент над площадью пронеслось «Выходим!» – и вся толпа пришла в движение, помешав бородачу затеять драку с обидчиком. Ребятишкам отвесили затрещин и усадили на передке, монахи прервали беседу, улыбчивый парень в чёрном взлетел на спину лошади, ополченец сплюнул и тронул с места. Путешествие началось.

Никак не желал кончаться унылый бессолнечный день, и дорога всё тянулась прямо, всегда прямо, если только это не был какой-то хитрый обман зрения. Встретится холм – взбирайся на холм, встретится впадина – полезай прямиком в жидкую грязь. Это были совсем не старые имперские дороги, где иной раз милю, а то и две подряд приходилось ехать по ладно пригнанным друг к другу каменным плитам.

Тяжко ступали лошади, хлюпали, погружаясь в жижу, сапоги, скрипели колёса, кричали, смеялись дети – после двух часов езды от воплей уже болели уши, – храпела на телеге сморщенная старуха. По сторонам вспухали и оседали зеленоватые холмы, голые, почти гладкие, лишь иногда попадалась рощица, каменюка, обломанный клык заброшенной сторожевой башни, остов разрушенной церкви или деревня, обнесённая крепким частоколом. Гораздо чаще одноцветье нарушали серые катышки овец, чья шерсть составляла гордость северного края наравне с искусством ланцигских хронистов и доблестью защитников ведерского рубежа.

Крестьяне в телеге впереди оживлённо спорили, показывая на небо.

– По-твоему, ливанёт?

– Да как пить дать! Не развезло бы дорогу.

– Э-эх, увязнем! Не видать нам сегодня доброго ночлега.

– Эй, вы, уроды, не каркайте!

Айдан мысленно поддакнул. Никому не охота попасть под дождь посреди дороги. А в облачном щите ни единой выщерблины.

– А ты сам хлебало-то закрой, пока при зубах!

– Ты, мать, что думаешь, ливанёт?

– На всё воля Владыкина! – благочестиво закатив глаза, охнула разбуженная перепалкой старушка. Потом вдруг набросилась на кривобокого мужичка – сына или племянника: – Ты ж Добрым Братьям отнёс монетку? Подал сердобольным?

Тишина была ей ответом. По лицу видно было, что запамятовал. И тут началось!

– Ах ты светопродавец окаянный, по твоему небрежению нас всех схарчат орки, клыкачи окаянные, да закусят болотной тиной!

Как только речь зашла об орках, весь караван переполошился, кому-то привиделось, что уже с холма катят нелюди на огромных волках, повсюду крики, плач, отчаянные молитвы – еле угомонились. А бабке пригрозили:

– Ишчо раз тут выступать задумаешь, – рыкнул, демонстрируя палицу, громила из ополченцев, – съездим по хребтине.

И никто не подумал даже встать на защиту. Но старуха, хоть и не кричала теперь на весь караван, продолжала допекать племянничка, убеждая, что, если не подать милостыню, не ублажить Светлого Владыку, то быть им всем в орочьих желудках. Тот повздыхал, но всё-таки отправился к Айдану с парой монет – дескать, ты ж монах, вот, держи приношение – а когда тот стал отбрыкиваться, кто-то присоветовал просто бросить медяки в грязь, проводив молитвами: Владыкино-то завсегда найдёт получателя, какой-нибудь странник подберёт.

Ведерская марка никогда не была гостеприимным местом. Пришлецов там не встречали мягкие травяные ковры, им не шептали приветливо дубравы, жизнь в этих суровых краях могла показаться притягательной только злодеям, бежавшим от правосудия, отступникам, да, пожалуй, ещё любителям по многу месяцев пялить глаза в горизонт из окна сторожевой башни, одной рукой придерживая кружку с пивом, а другой – полируя верный клинок. Айдану нередко казалось, что всё это место – один большой монастырь, где ничто, решительно ничто не должно цеплять глаз и отвлекать от мыслей о вечном Свете. Но без народа страны не будет – и герцоги делали всё, чтобы каждый здесь чувствовал себя желанным гостем: одни находили на севере отпущение грехов, другие – снисходительность к вольнодумству, третьи – достаточно лёгкие повинности, четвёртые – противоположный берег Ведера, населённый могучими и воинственными орками, которые большую часть времени проводили в междоусобицах, но порой всё-таки собирались и устраивали набег.

Лет сто назад про клыкачей даже и не слыхивали; поселенцы запросто переходили на тот берег, распахивали луга, основывали города, сгоняли с земель половинчиков, умудрялись даже вырастить что-то за короткое и ненастное лето, – одним словом, хорошо проводили время. Но потом из Холодных врат – широкого перевала у северной оконечности Осевого Хребта – хлынули полчища зеленокожих, и серо-зелёная палитра пустошей пополнилась чёрным и алым – цветами сожжённых городов и пролитой крови. В представлении простого люда орки были кем-то вроде демонов: дьявольски плодовитые, безразличные к смерти, а из развлечений признающие лишь истребление беззащитных людишек. Церковь эти воззрения, с одной стороны, поддерживала, объявляя нашествие зеленокожих справедливой карой за грехи, за небрежение в молитвах и призывая к покаянию, но в то же время пыталась и самих орков обратить в истинную веру – правда, не очень успешно. Рыцари тоже старались приукрасить мощь и жестокость клыкачей, сочиняя истории о том, как зеленокожий богатырь голыми руками расправляется с шестью всадниками, а зловещий шаман за его спиной насылает на врагов град и тучи воронья. Всё это, конечно, проскальзывало и в хроники, но порой среди легенд мелькали и правдивые сведения.

Как рассказывали сами орки, они пришли через некую ледяную арку, которая таинственным образом распахнулась прямо в сердце их родного мира и закрылась через год, отрезав тех, кто решил попытать удачи в неизведанном краю, от отцовских кочевий. Не сумев открыть её снова, зеленокожие переругались и, разделившись на десяток племён, разбрелись в поисках хороших земель и обнаружили вскоре, что попали на пустынные северные рубежи Гека́тонской империи – обширной и богатой, но рыхлой и совершенно не готовой отражать новую угрозу. Наместники приграничных городов перепугались, получив от невиданных прежде широкоплечих и клыкастых великанов требование «земли и неба». Некоторые откупились и получили передышку, другие спешно собрали войско и были разбиты. Орки были рады золоту, вожди равнодушно разбивали драгоценные кубки и ломали украшения, раздавая их по кусочкам своим бойцам, а те считали, что вместе с побрякушками получают части предводительской удачи, которую следовало сохранить понадёжнее – лучше всего утопить в болоте или спрятать в дупле старого дерева. К щедрому вожаку прибивались всё новые головорезы; прижимистого запросто могли принести в жертву Отцу-Небу. Новые, тучные земли тоже радовали клыкачей: пастбища получше, чем в северных степях, к тому же всюду города, которые можно грабить, и белокожие крестьяне – хилые и трусливые, которых можно сделать рабами или просто заставить драться друг с другом на потеху клыкастому воинству.