Прекращение… молчание… шепот. «Я тебе нравлюсь, Фил?» Непостижимое чмоканье и шамканье. «Урси, ты гладкая, как тюлень, и пушистая, как коала…» Журчанье… «Нет, вы посмотрите на этого нахального хамюгу, я для него — тюлень и коала!»

Приглушенный вопль гиганта… «О, не щипайся, мой зяблик!» «Твой кто?»…«О, пожалуйста, не жми так сильно… о, вот так лучше, мой глупыш!..» «Твой кто? Товарищ Фофанофф, вы, конечно, невыразимо сладчайший гиппо, но, тем не менее, я вам не зяблик и не глупыш, я — ваш всадник — обезьяна!»

Охваченный паникой, полковник Черночернов сделал отчаянную попытку спасти свое ухо и другие выпуклости головы. Вновь пошли крупные, хотя уже вроде бы и не такие бешеные волны. «…Фил, Фил, давайте не менять позиции, оба партнера только выиграют от этого».

Третий партнер тоже, быстро подумал полковник.

— Вот как чудно! Ну, признайтесь, пользуетесь толчеными оводами? Как, вы даже не пользуетесь толчеными оводами, мой Пробосцис? Невероятно! О’кей, пока мы на этих волнах, почему бы нам не поговорить о наших общих темах? Скажите, вы действительно верите в существование этих бродячих славянских суффиксов «кртчк», «мрдк» и «чвск»?

— Конечно, верю и обещаю развить свои соображения в очередном докладе, моя драгоценная!

— Ну, знаете ли, сэр, делать пометки в блокноте во время гребальной раскачки! И потом, откуда эта банальность — «моя драгоценная»?

— О, простите, простите меня… моя… моя… жемчужная лагуна!

— Да, да, о да… я твоя жемчужная лагуна…

В конце концов молодая луна пронизала своими лучами листву Посольского квартала.

— Благодарю вас, сэр, за прекрасную компанию, — сказала Урсула.

— Это вам спасибо, — пробормотал Филларион. Схваченный внезапной тоской, он не мог видеть, как сворачивается в обратном направлении его столь прекрасное и неожиданное любовное приключение. Она одевается! Разве это не жестокое возмездие за наши грешные восторги?! Даже такие моменты проходят и пропадают…

— Ты не останешься на ночь, Урсула? — спросил он еле слышно.

— Простите, нет, — ответила она сухо. — Я должна еще поймать последний рейс на Нью-Йорк. Ну, что ж, если я поняла правильно ваше объявление, все прошло достаточно гармонично, не так ли? Нет, нет, пожалуйста не провожайте меня и, пожалуйста, мистер Фофанофф, никогда не называйте меня вашим зябликом и вашим глупышом.

Она помахала рукой на прощанье, направилась к лестнице и вдруг, словно споткнувшись, повернулась и прошептала:

— Впрочем, я не возражаю против Жемчужной Лагуны. Лиловый лучик ее глаза на мгновенье пересек серебряный луч луны. Потом она исчезла.

Она меня любит! Она хочет, чтоб я называл ее Жемчужной Лагуной! Это был не слепой шанс «Нью-йоркского книжного обозрения», это был направляющий перст… кого? чего?… Россини, господа! Направляющий перст Россини!

Филларион, голый и расцарапанный, как был, выпрыгнул из своего лежбища, дико пролетел на террасу, залитую лунным светом, и произвел там серию невообразимых пируэтов. Пузырящееся средиземноморское кружение захватило его. Не будет ужасным оксюмороном сказать, что, танцуя, он откусывал от большого круга польской колбасы: любовь и голод — это сестра и брат.

Вернувшись с террасы в комнату, он не сразу понял, что здесь изменилось, хотя сразу же понял — что-то изменилось. Довольно дикая идея пришла ему на ум в этот момент: «Красные в городе!» Затем он вдруг понял, что эта его догадка не так уж далека от реальности. За своим письменным столом он увидел советника по садовым культурам при советском посольстве в Вашингтоне лично товарища Черночернова, очки ВПШ сумрачно посвечивали на носу.

— Садитесь, пожалуйста, товарищ Фофанофф, — сказал советник, показывая модуляциями голоса, что красные и на самом деле в городе.

— Большое спасибо, — сказал Фил и искренне извинился за несколько неформальный вид. Он сел и подцепил с пола семейные в горошек трусы, часть славного наследия своего деда-дяди, великого русского биолога Фонкотова. Просто для информации: он был вылитая копия почтенного ученого мужа.

— Что с вашим левым ухом, Федот Ксенофонтович? — спросил он, выражая глубокую озабоченность и искреннюю симпатию.

Полковник отмахнулся от неуместного вопроса. Предложение чашки чаю было тоже отвергнуто.

— Давайте по делу, Филларион. Вы не вчера родились и, надеюсь, вы понимаете, что вас бы не послали в США без серьезной причины, правда?

В соответствии со старой надежной чекистской традицией, Черночернов сделал значительную паузу, увы, на этот раз надежный психологический прием пропал втуне: счастливый возлюбленный Жемчужной Лагуны все еще выглядел отстраненным и туманным. В центре его внимания по-прежнему было левое ухо полковника.

— Простите, что надоедаю, Федот Ксенофонтович, но я бы предложил вам хорошие обезболивающие лепешки вместе с доброй плюхой отличной кортизоновой мази для вашего уха. Чертовски виноват, но… оно горит ярче, чем… чем рубиновые звезды Кремля, с вашего разрешения…

Полковник ударил кулаком по столу.

— Какое вам дело до моего уха, Филларион Флегмонтович? Я приехал сюда поговорить о цели вашего назначения в США!

Раздражение советника по садовым культурам не впечатляло Фофаноффа.

Он не перестал надоедать Черночернову до тех пор, пока большой блин прохладного пластыря не закрыл целиком весь поврежденный орган.

— Мочка, хоть и рудиментарна, тоже вызывает сочувствие, — объяснил он.

Только после этого акта милосердия Филларион стал воспринимать откровения других, более серьезных органов.

— Вы хотите сказать, что у меня есть еще и другая задача, кроме продвижения плодотворного сотрудничества советских и американских ученых «как мне объяснили в Академии? Вы хотите сказать, что у меня есть, кроме Академии, еще и другой, настоящий спонсор? Кто же, смею вас спросить?

Дальнейшая затяжка не принесет никакой пользы, подумал Черночернов. Затем он написал на специальной саморастворяющейся бумажке три буквы своего самого любимого и дорогого сердцу акронима.

— Кириллица! Мама миа, советская авиация! Как я по ней соскучился! — начал восклицать Фил. — Не находите ли, сэр, что уже в самом рисунке нашего славного алфавита есть нечто супрематическое? Как они посмели оторвать нашего великого Казимира Малевича от его родных почв? Благодарю вас, Ваше Величество Гласность, за возвращение национальных сокровищ!

Черночернов разъярился, что за шут?! Совершенно очевидно, что он намеренно показывает ноль уважения к леденящей комбинации букв.

— Сдается мне, что вы забыли, милостидарь, о вашей подписи под определенным документом, обязующим вас к сотрудничеству с нами при любых, избранных нами обстоятельствах? Вас не трогали двадцать лет, милостидарь, но сейчас пришла ваша очередь послужить Отчизне!

Сказав это, полковник извлек из портфеля множество вполне убедительных материалов — копии протоколов московской милиции, формы медицинских осмотров, фотографии дебошей, задержаний, допросов и, наконец, копию того заветного «документа» с личной, сродни абракадабре, подписью Филлариона.

Черночернов всегда верил в хорошо разработанную методику КГБ, но даже эта твердая вера не удержала его от изумления: документ и фото произвели на Фила совершенно сокрушительный эффект. Гигант дрожал, нагой и босой, будто под действием электротока. Дыхание его сбилось, он выделял огромные количества пота и слюны. Отвратительное зрелище, однако первейший долг чекиста, повторял про себя Черночернов, никогда не терять веры в человека!

— Когда это было сделано? — пробормотал Фофанофф еле слышно.

— 22 апреля 1968 года, в день рождения великого Ленина, за два года до славного столетия. Разрешите мне помочь вам в ваших воспоминаниях, дорогой профессор? — Полковник взял пачку фотографий и начал ее тасовать, выщелкивая то одну, то другую картинку по своему выбору.

— Вот здесь вы со своими, так сказать, соратниками… грязная пьянка во дворе государственного туберкулезного института… Это вы, целующий ноги бронзовой статуе…