Что же касается русских грамматических частиц, незаслуженно одаренных доктором УУ таким сильным русским прилагательным, то и они, как жаловался доктор Жукоборец, стали частенько отказываться от сотрудничества, в том смысле, что его любимые «кртчк», «мрдк» и «чвск» стали проявлять склонность к длительным исчезновениям. Что уж тут говорить, любой призыв к раздраженному исследователю от имени мировой гуманитарной общины пропал бы втуне. Карлос же Пэтси Хаммарбургеро тем временем с меланхолическим выражением своего приятно очерченного лица сказал, что смерть шефа охраны Каспара Свингчэара разрушила его последние иллюзии по поводу способностей человеческой расы даже в таких простых делах, как профессиональное сотрудничество. Таким образом, впервые со времени своего прибытия на дружелюбные поля вашингтонской академии Филларион почувствовал себя брошенным и одиноким. Оглядываясь вокруг, во время часов шерри, он находил только рассеянные взгляды, двусмысленные ухмылки, он слышал только заурядную тягомотину. Почему, удивлялся он, никто из участников Ночи головокружения никогда не говорит о тех летающих монстрах, от которых кровь свертывается в жилах? Эта тема как будто намеренно обходится, как будто простое упоминание наглых исчадий может приоткрыть какие-то личные постыдные тайники. Он и сам себя спрашивал с недоумением: почему я так неуклюж и затруднен в попытках поднять интерес общественности к пропавшему дневнику? Почему я веду себя так, будто мне стыдно оказаться частью чего-то трухляво-вульгарного, будто то была не реальная ночь в реальном здании Яйца, а какой-то кошмарный сон, своего рода духовная трясина, которую хотелось бы забыть.

Пару раз в течение недели после той ночи он наталкивался на Джима Доллархайда, но несмотря на то, что, как он смутно припоминал, Джим тоже был там в ту ночь, он все-таки не поднял темы. Ему казалось, что было бы смехотворным втягивать легкого, славного знатока романтического периода в это отягощенное подсознанием дело. Вместо этого они ублажали друг друга разговорами о павловских гвардейцах, петербургском моросящем дожде, статуях Фальконе и т. д.

В свою очередь, Джима, отчаянно пытавшегося определить истинный смысл той ночи, ни разу не посетила идея поговорить начистоту с этим советским: ведь все-таки еще не было доказано, что Филларион не шпион. Кроме того, Джим тоже был как-то странно стеснен в разговорах о монстрах среднего размера. Таким образом, первый не смог найти реальной помощи в поисках пропавшего сокровища, в то время как последний попросту перескочил через человека, который мог бы дать ему настоящий ключ ко всему делу. Порочный круг этой кви-про-кво трагикомедии продолжал крутиться, и поезд событий приближался к тому пункту, где Филиситата Хиерарчикос, не без грации взлетает на сцену и объявляет о своей блестящей идее организовать «Вечер лягушачьих ножек» под сенью жилищного коопа «Кондо дель Мондо».

Кто знает, почему эта поистине блестящая идея пришла в голову Филиситаты? Может быть, мамзель была озабочена центробежными силами, бушующими в ее любимой общине, и жаждала воссоединить коллег в стиле утонченного парижского суарэ, а может быть, у нее были совершенно иные, гораздо дальше идущие планы?

Так или иначе, однажды вечером в начале декабря обширная гостиная на первом этаже Кондо дель Мондо была залита ярким светом и заполнена уютно жужжащими голосами почти всех наших персонажей. В тот вечер каждый хотел отбросить заботы и насладиться легкой светской болтовней, перемежаемой изысканным похрустыванием слегка пережженных лапок амфибий.

В соответствии с новым духом гласности советник Черночернов был также приглашен с супругой, и — вот так чудо! — оба приняли приглашение и явились на это несколько фривольное сборище. Довольно шикарная парочка в полном блеске Москвы-88 — блэйзер с двуглавым орлом на пуговицах, глубокое декольте, открывающее ключицы, похожие на оборонительные сооружения долговременного использования.

На левой руке товарища Черночернова Алик Жукоборец заметил толстое золотое кольцо с выгравированным на нем профилем Императора Николая Второго.

— Что это у вас такое, господин Черночернов? — невинно спросил Алик по-русски. — Неужели Его Величество, наш последний Император?

Советник подозрительно взглянул на ученого. Ох, уж эти бывшие соотечественники из этой дерьмовой Третьей волны, вот болячка! То и дело ставят в неловкое положение наш дипломатический персонал эти выскочки и всезнайки нерусской нации! Перекрывают дорогу к плодотворным контактам с туземной интеллигенцией. Хуже всего, что их не сразу различишь! Ну, кто бы, например, догадался, что этот долговязый приятель в галстуке-бабочке и с подстриженными усиками окажется одним из тех сионистов, что добровольно (добровольно — sic!) покинули Родину, тем самым совершив ошибку на грани преступления!..Хм-хм-хм… немного устаревшая терминология в свете капризных выкрутасов перестройки, однако…

— Вы знаете, я как-то слушал вашу лекцию, — сказал Жукоборец, — ваше примечательное представление марксистского подхода к садово-культурному наследию Российской государственности. — Брови советника превратились из одной сурово сжатой «галочки» в пару пушистых пчелок. Эта лекция была ого сокровенным триумфом, поскольку ему удалось в ней сделать несколько намеков на последовательность… сечете, дамы и господа, последовательность!.. садово-культурного наследия России.

— Да вы, наверное, молодой человек, подозреваете меня в монархических взглядах? — Его «О» в этот вечер были округлы и подчеркнуты, как вся «деревенская литература». — А все-таки, молодой человек, этот кусочек золота на самом деле — сувенир вашей героической революции!

Ну, что за волшебное слово! Едва услышав слово «революция», гости стали собираться вокруг полковника: мадам Абажур, профессор Хуссако, достопочтенный Генри Тоусенд Трастайм, эсквайр, со своей новой помощницей… Какое возбуждающее, ей-ей, афродизиакальное слово!

— Это кольцо — память моей матери, которая щипала красных бойцов во время гражданской войны, а сделано оно из монеты, данной моей матери раненым буденовцем, а происходило это в глубоком тылу Белой армии…

Всегда, когда скрытый монархист повествовал эту полностью фальшивую и несколько похабную историю, он чувствовал себя, как тяжелый налим, выскользающий из сети. С другой стороны, всякий раз, как история завершалась, он испытывал странное удовлетворение, некое сладкое бодрое пощипыванье: уте-е-ек, опять у-у-тек! Подлый грязный лгун, думала Марта, стоя неподалеку с превосходной дипломатической улыбкой на устах, бледных, словно листья колхозной кукурузы.

Все зааплодировали дивному советскому джентльмену, все, включая трио новых приятельниц Жукоборца, то есть трех сестер трех разных человеческих рас, Милиции Онто-Потоцки, Глории Чэмберлен и Иэн Уоу, которых он представил коллегам как членов вашингтонской интеллектуальной богемы, немного в стиле Бертольда Брехта; или, так сказать, Старый Стокгольм. Штатное трио Тройного Эл, Пинки, Рози и Монти Блю, было в восторге: О, Брехт! О, да!

Теперь у нас есть время для риторического вопроса? Кто когда-либо превзошел Либеральную лигу в ее приверженности к принципам терпимости? Гордо и триумфально мы можем ответить утвердительным отрицанием: никто!

Появление, рука об руку, Джима Доллархайда и Урсулы Усрис на лягушачьем вечере Кондо дель Мондо оказалось немедленным подтверждением приведенного выше молниеносного лирического отступления. Никто из гостей не был шокирован некомплектностью их туалетов, то есть обрывками странных одеяний, болтающихся на их великолепных телах. Наоборот, все были в восторге от изобретательности и оригинальности молодых людей, а птица Гласности, Филларион Фофанофф, открыл объятия и сказал, что он просто умирает от желания слиться с ними, с двумя его ближайшими душами в мире, раствориться в них и вознестись к чистому экстазу, без всяких осадков.