Полчаса истекли; Додди читал стихи, все разговаривали, смеялись и не обращали на чтеца никакого внимания. Он стоял посреди комнаты, а вокруг его ног сидели гости. Додди выпил больше обычного. Время от времени кто-нибудь орал: «Тсс! Давайте послушаем его». В одну из таких минут затишья я услышала, как Додди говорил:

— Я-то сам из Ноттингема. А вот откуда эти бессмертные мысли?

В другой раз он, раскрыв руки и глядя на сидевшую на коленях Джеки Молли, закричал:

Нимфа, возврати скорей

Радость вешних юных дней,

И распутные желания,

И улыбку обещания.

— Да ну тебя к черту, Додди! — прокричала в ответ Молли, и он засмеялся. Но потом опять процитировал некое загадочное четверостишие:

Струится сквозь меня

Рекой за веком век,

Начало всех начал

Я, Бог и человек!

— Стукните кто-нибудь этого придурка! — закричал кто-то. — За вечер он уже нам надоел!

— Оставьте его в покое, — повелительно произнесла Молли.

— Неужели он не действует тебе на нервы, черт побери?

— Когда он хватит лишнего, с ним такое бывает.

— Боже, во заносит некоторых! Убаюкайте его кто-нибудь!

Когда разговор на какое-то время затих, я услышала, как Додди цитирует очередной пассаж:

— «Это целомудрие, брат, целомудрие. Женщина, которая обладает им, закована в железобетонные доспехи».

Послышались громовые раскаты смеха, утопившего на какой-то миг все остальные звуки, но Додди продолжал говорить. Мужчина, который обозвал его придурком, уже не мог сдерживаться: он встал и выплеснул содержимое своего бокала в лицо Додди.

На какую-то долю секунды в комнате воцарилась мертвая тишина. Додди медленно, с глупым выражением лица вытер пиво. В следующий момент, подобно урагану, Молли набросилась на обидчика:

— Убирайся отсюда, ты, педик паршивый, в моем доме ты не посмеешь никого оскорблять!

— Но, Молли, он же сведет тебя…

— Убирайся! Я тебя не приглашала. И ее прихвати, — Молли мотнула головой в сторону девушки, сидевшей на его коленях, и пара, сопровождаемая гулом голосов, покинула дом. Атмосфера изменилась; прежнего веселья было уже не вернуть. Я снова вспомнила о Констанции.

— Мне надо домой, Молли, — сказала я, подойдя к ней.

— Да, уже поздно, наверное, тебе уже и правда пора. Кто будет тебя провожать? Ты не очень-то крепко стоишь на своих шпильках.

Я глуповато хихикнула и уже собиралась было сказать: «Сама пойду», как Тед Фаррел, положив руку на мое плечо, заявил:

— Не бойся, я доведу ее до дома.

И Тед проводил меня. Я держала его за руку. Мы то пели, то смеялись. На углу улицы я остановилась.

— Дальше я сама.

— Так увидимся завтра?

— Да, Тед, завтра.

— Поцелуй меня, Кристина.

— Подожди до завтра.

— Это долго, Кристина.

— Не сейчас, Тед. Завтра, — я отстранилась. — Спокойной ночи, Тед.

Направляясь к дому, я старалась идти не шатаясь. На пороге дома Паттерсонов кто-то стоял. Я поняла, что это Сэм.

— Это ты, Сэм? — спросила я, но он не ответил. Я засмеялась, пожелала ему спокойной ночи и вошла в дом.

На кухне сидел и ждал меня отец. Глядя на него, я немного протрезвела и, снимая пальто и шапку, попросила его:

— Только не надо ничего говорить, папа. Не надо.

— Ты знаешь, что у тебя есть ребенок?

— Знаю, папа, знаю, — мой ответ прозвучал весело и беспечно.

— Она все глаза проплакала из-за тебя.

— Когда-то ей придется обходиться и без меня. Я неправильно воспитывала ее — за все эти годы не отходила от нее ни на шаг.

— Ты не имеешь права обременять миссис Паттерсон.

— Ей нравится заниматься с Констанцией.

— Ей нравится заниматься с Констанцией, потому что она хочет обратить ее в чертову методистскую веру.

— Если она вырастет похожей на миссис Паттерсон, то это не так уж плохо.

— В следующий раз, когда ты уйдешь из дома на целый день, я отправлю ее к тете Филлис.

Я резко повернулась к нему и, поскольку меня немного качало, ухватилась за стол. Однако голос мой был ровным, беспечные нотки исчезли.

— Попробуй. Попробуй сделать это, отец — и я уйду. Знаешь, меня ничего не остановит. Я могу забрать Констанцию и покинуть этот дом хоть завтра. Попробуй отвести ее к тете Филлис хоть раз, — я дернула головой, подчеркивая последние два слова, — и я уйду. Я могу найти себе работу, собственно говоря, я буду искать ее в любом случае. Если я и останусь здесь, все равно буду искать работу, но это произойдет быстрее, чем ты думаешь, если ты попытаешься отвести ее к тете Филлис.

Я победила его, и он знал это.

— Боже мой! — пробормотал он, отворачиваясь.

На какое-то мгновение мне стало ужасно жалко его, и непрошеные слезы навернулись на мои глаза, но не покатились по щекам. Мне хотелось подойти к отцу, обнять его и сказать: «Не бойся, папа, никуда я не уйду. Все в порядке. И не беспокойся больше ни о чем, я получила хороший урок». Да, я хотела сказать это, но не сказала: я не была уверена в себе, не знала, действительно ли я могу свернуть на кривую дорожку или все будет в порядке. Внутри у меня был полный разброд; ситуацию можно было поправить лишь стаканчиком виски, после чего мне хотелось только болтать и смеяться.

Я медленно повернулась и пошла наверх. Констанция не спала. Она лежала и сосала палец, словно младенец. Увидев меня, она приподнялась в кроватке; я подошла, наклонилась над ней и слегка заплетающимся языком проговорила:

— Привет, дорогая, поцелуй на ночь свою мамочку.

Я покачнулась и ухватилась за край кроватки. Лицо дочери ясно вырисовывалось в лунном свете, она пристально смотрела на меня. Потом она коснулась моего подбородка своей маленькой ручкой и оттолкнула мое лицо.

— Я не люблю тебя, я ненавижу тебя, ты так противно пахнешь.

Дочь резко повернулась и накрылась с головой одеялом. Я медленно выпрямилась и, как слепая — поскольку слезы застилали мои глаза, — отправилась в свою комнату. Гнев и одновременно сентиментально-слезливая жалость к самой себе переполняли меня. Я была отвратительной особой, от меня дурно пахло. Боже мой! Я сорвала с себя одежду, легла в постель, уткнулась в подушку и зарыдала. Как ни странно, даже слезы не принесли мне сна. И когда наконец сон пришел ко мне, глаза мои были сухи и я чувствовала себя трезвой.

На следующее утро отец пришел ко мне в комнату с чашкой чая. Я открыла глаза, свет резанул мне по глазам яркой огненной полосой. Я закрыла лицо простыней; отец сел на край кровати, взглянул на меня и тихо сказал:

— Детка, я ужасно боюсь за тебя.

— О, папа, не начинай все заново.

— Нам надо поговорить, я не могу больше видеть, как ты катишься вниз. Каждый раз, когда ты отправляешься в гости к Молли, ты возвращаешься пьяной. Ты, которая даже вкуса спиртного не знала. Что с тобой происходит?

— Глупый вопрос, папа, не правда ли?

— Понимаю, девочка, понимаю, — он положил руку на мое плечо. — Но ты ничего не изменишь, ничего не улучшишь, если будешь убивать себя. Ты не создана для алкоголя, и, если будешь продолжать вести себя так, как в последнее время, он убьет тебя — сначала твой разум, потом тело. Я уже видел, как это случалось с некоторыми женщинами. Как мне плохо, девочка, плохо до глубины души.

Как ни странно, в то утро мне тоже было плохо до глубины души, я ненавидела себя, и мне были отвратительны воспоминания о вечеринке у Молли. Вечеринка была как вечеринка, просто это была не моя компания. А какую можно было назвать моей? Ту, в которой мужчины говорили на возвышенные темы? Было у меня такое… и общение оказалось поистине плодотворным! А там… там я рассуждала, как все эти приятели Молли. Так в чем же заключалась разница?

— И знаешь что, — продолжал отец, — Сэм тоже беспокоится за тебя. Это он присматривает за Констанцией — больше, чем миссис Паттерсон. Я имею в виду, когда не работает. И вот что я тебе еще скажу. Мне кажется, Сэм хочет жениться на тебе. Учти, он мне пока ничего не говорил, но я догадываюсь.