Решив взять пример с нарядной дамы, я попыталась говорить непринужденным тоном, чтобы Мартин мог расслабиться.

— И чем ты занимался все это время?

— Летал — с самого начала, — ответил он, постучав себя по груди, но я видела, что его мысли где-то далеко.

— С самого начала? — наверное, сама интонация моего голоса подразумевала, что ему страшно повезло, раз он остался в живых, потому что Мартин ответил:

— Я — любимчик судьбы. Нашел подход к нему, — он ткнул пальцем в потолок и усмехнулся. Потом добавил — Сейчас занимаюсь обучением пилотов.

— Здесь, у нас? — поинтересовалась я, не в силах сдержать горячего желания, чтобы это было именно так, но он покачал головой.

— Нет, в Литтлборо.

Это было в десяти милях от Брамптон-Хилла.

— Давно прибыл сюда?

— Месяца четыре назад.

Четыре месяца, а я так и не увидела его… целых четыре месяца. Воцарилось неловкое молчание, и Мартин нарушил его, проговорив:

— Давай допивай, и я закажу еще.

— Нет, спасибо, — я покачала головой и вспомнила про мясника, но не сказала, что должна идти за говядиной. Зато Мартин, сдвинув манжет кителя, взглянул на часы и объявил:

— Боюсь, мне пора, честное слово. В час дня мне надо быть в Литтлборо. Уже не успею, но все равно надо идти.

Он не сразу поднялся из-за стола, подавшись ко мне, произнес:

— Просто замечательно, что мы встретились, Кристина. Мы должны увидеться снова.

— Да. Да, должны увидеться.

Но Мартин не сказал когда, и меня охватила паника. Застегивая пальто, я услышала собственный торопливый голос:

— Я сейчас не могу слишком часто отлучаться из дома: мама умерла, и теперь мне приходится заниматься хозяйством.

— О… ты живешь все там же?

— Да.

— Тогда надо будет навестить тебя.

— Да… да, навести. Как-нибудь после семи можешь?

Мартин изумленно взглянул на меня и сказал:

— Да… да, разумеется.

Мы стояли на улице, лицом друг к другу, и я чувствовала, что он уйдет, так и не назвав день нашей следующей встречи. «Пригласи его, пригласи» — билась в голове паническая мысль.

— Когда мне ждать тебя? — стараясь казаться спокойной, спросила я.

Он опять принялся одергивать свой китель, и я, помню, подумала, что это было очень похоже на застегивание пиджаков, которому любят предаваться местные парни, а я-то считала, что он далек от подобной чепухи, как сам Господь Бог.

— В любой день? Ты сказала, после семи?

— Да, — кивнула я.

— Ну, а как насчет завтра? Нет, лучше, скажем, в среду. А?

— Да, замечательно.

Он протянул руку, я ответила на его рукопожатие.

— До свидания, Мартин.

Он отвернулся первым. Даже его походка возбуждала меня — движения ног Мартина пьянили больше, чем только что выпитый джин; Мне надо было идти в том же направлении — по улице и за поворот, но я решила: пусть он идет один, поскольку не поинтересовался, куда мне надо, а символа наших будущих отношений я в этом не увидела.

Мне трудно описать свои чувства в тот момент, когда я стояла одна на улице. Я не ощущала радости, но и печали тоже — это определенно. Новой надежды эта встреча не зародила, однако не было и отчаяния. Я знала лишь одно: Мартин вновь вошел в мою жизнь, как я и ожидала. Та книга Ронни была права: если желать чего-то от всего сердца — ты это получишь.

Когда я пришла в мясной магазин, Рекса Уотсона не было. Он ушел на обед, а мистер Джеймсон сказал, что у них осталась только баранина. Я взяла наш паек бараниной. Как я дошла до дома — не помню.

Отец расстроился.

— Встречу я этого Рекса Уотсона, — заявил он. Рагу у него подгорело, но я все равно этого не почувствовала.

Во вторник вечером я осталась одна. Подстригла волосы, вымылась, привела в порядок ногти, а утром в среду начала практиковаться в использовании косметики — так, слегка, только чтобы приобрести некоторую утонченность облика, которой, как я знала, мне не хватало.

Сэм, как и отец, работал в ночную смену, и я была благодарна судьбе за это, потому что иначе пришлось бы каким-то образом избавляться от него. Появись при нем Мартин, Сэм, конечно бы, ушел, но мне все равно хотелось, чтобы наша встреча состоялась без посторонних.

И последнее, что я сделала, — подготовила ко сну Констанцию. Тут я, честно говоря, даже перестаралась: завила ей волосы, подстригла ноготки, надела свежую ночную рубашку, заново, до последней простыни, перестелила кроватку. Единственное, что мне не удалось сделать, так это превратить комнату Ронни, где спала теперь моя дочь, в детскую. С нашей более чем скромной обстановкой я мало что могла поделать, зато водой, мылом и тряпкой поработала на совесть.

Без пяти минут семь я стояла на коврике спиной к огню и жалела, что не курю, не пью и не могу успокоить свои нервы каким-то другим способом. В семь часов в нашу дверь так никто и не постучал, но я услышала доносящийся из-за стены кашель Дона Даулинга и непроизвольно передернула плечами. Не собирается ли он зайти? Нет — теперь я довольно неплохо знала его привычки. Скоро он должен был отправиться в тот дом в Богз-Энде.

В половине восьмого болела каждая клеточка моего тела. За ту вечность, что прошла с семи часов, я так и не сдвинулась с коврика. Теперь я чувствовала, что в любую минуту могу лишиться чувств. Потом раздался стук в дверь, и я пошла открывать.

— Привет.

— Привет, — ответила я.

Мы стояли в гостиной, я заметила, что он посмотрел на латунную кровать, потом его взгляд пробежал по мебели, заполнявшей комнату. Мартин держал шапку в руках; кажется, он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Может… может, снимешь пальто?

Он медленно снял пальто, подал мне, и я положила его на кровать.

Мы прошли на кухню, где было светлее.

— Извини, я опоздал, — проговорил он. — Думал, вообще не смогу вырваться.

— Садись, — сказала я. Он сел за стол. — Хочешь чаю?

— Нет, спасибо, — ответил он, коротко засмеявшись. Я тоже села. Нас разделял не только стол — что-то еще. Огромная, тяжелая неловкость. Он лишился той легкости в своем поведении, той беглости речи, которую я помнила.

Наверное, и Мартин думал сейчас о том, какой он запомнил меня, потому что, посмотрев мне в глаза, он заметил:

— В то утро, когда мы снова встретились с тобой, мне показалось, что ты не изменилась, но это не так. Ты сейчас еще красивее, чем тогда, Кристина. И ты повзрослела… и вроде как налилась соком, — он опять коротко засмеялся, и я подумала, что если бы услышала подобное из уст Дона, то восприняла бы это как оскорбление, но ничто из сказанного Мартином не могло обидеть меня.

— И чем же ты все это время занималась? — добавил он.

Это был такой избитый вопрос, что какая-то частичка моего естества беззвучно закричала: «Вынашивала твоего ребенка, а потом растила его».

Эта мысль заставила меня подняться из-за стола и подойти к огню. Я взяла кочергу и принялась ворошить угли. Я чувствовала на себе взгляд и знала, что мне надо сразу же перейти к самому главному — показать ему Констанцию. Очень аккуратно положив кочергу на место, я повернулась к нему и сказала:

— Мартин, я что-то хочу тебе показать.

— Да?

Я стояла на расстоянии вытянутой руки от него, и мне хотелось броситься к нему, погрузиться в него и никогда больше не чувствовать, что я существую отдельно от Мартина.

— Ты вдруг заговорила таким серьезным тоном, — заметил он.

— Ты не против, если мы поднимемся наверх?

Мартин встал. Его бледность прошла; пристально глядя на меня, он ровным голосом спросил:

— А в чем дело?

Я не ответила, а повела его по узкой темной лестнице в спальню, где оставила зажженным ночной свет.

Стоя на пороге комнаты, Мартин заколебался. Я повернулась, посмотрела на него, и он вошел. Я закрыла за ним дверь; мой поступок удивил, даже озадачил его. И тут он увидел Констанцию. Девочка лежала на боку, волосики, аккуратно причесанные мной, были теперь растрепаны. Она сбросила с себя одеяло, а ее розовая ночная рубашка задралась до пояса. Я не могу сказать, как долго Мартин смотрел на нее — может быть, секунды, может, минуты, — но когда он довернулся ко мне, лицо его приобрело темнокрасный оттенок. Он не сказал: «Послушай, это тебе повесить на меня не удастся». Ничего подобного. Ему было достаточно лишь одного взгляда, чтобы понять, что отец ребенка — он: у Констанции была та же кожа, та же форма лица, те же волосы — словом, все. Мартин повернулся ко мне всем телом, покачал головой, втянул губы и, наконец, произнес: — Кристина.