— Не ходи с ним в одиночку, он хочет подружиться с тобой поближе. Он тебе нравится?

— Нет, и ты это знаешь.

Я услышала, как Ронни вздохнул. После некоторой паузы он сказал:

— Но твой отказ только заставит его действовать хитрее. Он любит, когда девушки сдаются не сразу. Тогда он чувствует себя упорным и несгибаемым. А он действительно настырный и может вынудить тебя ходить с ним.

Я села на кровати и зашептала со всей убежденностью, на которую была способна:

— Я никогда не буду ходить с Доном Даулингом, никогда. Если хочешь, можешь сказать ему об этом, — потом услышала, как Ронни поднялся и шепотом произнес:

— Спокойной ночи.

Интересно, удивилась ли бы мать, если бы я попросила, чтобы на двери моей комнаты поставили задвижку. «Не глупи, не надо просить ни о какой задвижке…»— сказала я себе, и это было последней мыслью перед тем, как я заснула.

Несмотря на все мои утверждения о том, что я ни за что не пойду на вечер для прихожан, я все-таки пошла. Мое окончательное решение объяснялось двумя причинами. Первая — Ронни пытался давить на меня. Вторая, которая перевесила чашу весов, — мать принесла от миссис Дюрран вечернее платье из бледно-синего бархата. Когда она, держа платье на вытянутых руках, рассматривала его, я воскликнула:

— О! Не режь его, мама, сама лучше носи.

— Что? — закричала мать. — Оно же сзади совсем открытое! — потом весело взглянула на отца — Вот было бы зрелище, а?

Отец согласно кивнул, но тем не менее гордо заявил: — На вечеринке не было бы более красивой спины.

Мы все посмеялись, а потом долго обсуждали, как надо переделать платье; в результате получилось нечто, о чем я не смела даже мечтать. Ворот мать сделала, по ее словам, «низкий»; это означало, что его края едва открывали затылок и принадлежавшее еще моей прабабушке золотое распятие, лежавшее в ложбинке между ключицами. Рукава не достигали локтей и были украшены миниатюрными цветочками, которые мать сняла с пояса платья. Юбка была объемной, длиной до икр, а половинки лифа перекрывали одна другую. Я не стала спрашивать, с какой целью она все это сделала, да в то время для подобных вопросов не было никаких оснований. Несколько лет спустя Дон как-то заметил:

— Она набила чем-то твое платье спереди, чтобы мы не заметили, что у тебя есть груди.

В субботу я попросила у миссис Турнболл разрешения уйти пораньше, и она неохотно согласилась. Молли тоже хотела пойти на вечеринку, но ее хозяйка не отпустила.

В шесть вечера я выбежала из магазина, пронеслась по улицам Феллбурна, взбежала на холм…

Запыхавшаяся и раскрасневшаяся, я влетела на кухню. Мать уже все приготовила и повела меня в спальню. Волнение было таким, словно речь шла о моей свадьбе.

Потом я стояла в кухне, поворачивалась под пристальным взглядом отца и чувствовала, как меня захлестывают волны счастья. Впервые в жизни я остро ощутила всю себя как единое целое, у меня было тело, которое было прекрасным дополнением к моему лицу и волосам, и это ощущение было приятным.

Отец молча следил за мной нежными, почти влажными глазами. Потом он мягко сказал:

— Детка, ты прямо как ожившая картинка.

— О, папа, — я покачала головой, однако его слова доставили мне огромное удовольствие — не столько их смысл. сколько чувство, с каким они были произнесены.

Ронни, стоявший возле стола, не сказал ничего, но это можно было принять и как равнодушие брата к сестре. На нем был костюм из синей саржи, который мать купила в прошлом году в магазине клуба[4]; рукава его теперь стали слегка коротковаты, хотя мать и выпустила манжеты, удлинила брюки. Но он все равно выглядел отлично, наверное, как наш отец в молодости. Правда, Ронни был уже немного выше его.

Мать снова взялась поправлять складки на моем платье, и в этот момент в дверь постучали.

— Войдите! — крикнула она.

Вошел Дон, за ним Сэм. У Дона был костюм из синей саржи, похоже, новый. Я заметила, что и башмаки у него тоже были новыми, через руку был перекинут плащ — оять-таки новый. Все у него было таким потрясающе новым, что с губ матери непроизвольно сорвалось:

— О, Дон, да ты сегодня просто великолепен! Твой корабль пристал к берегу?[5]

Дoн переложил плащ на другую руку, поправил галстук и ответил:

— Пока не корабль, тетя, а только маленькая лодка.

Отец внимательно смотрел на него. Ронни и Дон получали одинаково, мы вообще жили лучше, чем тетя Филлис, и все же мой брат не мог позволить себе новый костюм.

Отвечая матери, Дон смотрел на меня. Я стояла к нему боком, но чувствовала, что он оглядывает меня с головы до ног. Однако он не сказал ни слова. Сэм подошел ближе и, стоя передо мной, посмотрел на меня таким особенным взглядом, который потом, с течением лет, становился все глубже и глубже и значил все больше, и этот взгляд был полон такой нежности, что мне сделалось даже как-то больно и боязно. Не отрывая глаз от меня, не от платья, он благоговейно произнес:

— О, Кристина, ты такая восхитительная.

Я не стала отрицать, как сделала бы, если бы подобное заявление исходило от Дона или Ронни, а мягко спросила:

— Правда, Сэм?

— Угу, — кивнул он, потом посмотрел на отца, который стоял возле плиты, и они понимающе улыбнулись друг другу.

— В общем, если мы идем, надо поспешить, а то попадем туда к шапочному разбору, — проговорил несколько нетерпеливо Ронни. Мать помогла мне надеть пальто, повернула лицом к себе. Смахнув воображаемую пылинку с моего плеча и поправив крестик на шее, она тихо сказала:

— Развлекайся, девочка.

Однако ее тон скорее опровергал значение слова «развлекайся», оно звучало как предупреждение. Однако мать продолжала улыбаться. Подошел и отец. Я присоединилась к Ронни и Дону.

Смущаясь, я вышла на улицу. Возле двери своего дома стояла тетя Филлис. Я улыбнулась ей, но она не ответила на мою улыбку. Она не могла не видеть моего платья, ведь пальто было распахнуто, однако не сказала ни слова, а, глядя на Дона, резко произнесла:

— Учти, я не собираюсь дожидаться тебя всю ночь! — потом, заметив Сэма, который стоял на ступеньке крыльца возле моих родителей, сказала — Иди сюда, я тебя ищу.

Мы пошли по улице, я — между Ронни и Доном. На углу, прислонившись к стене, стоял наш сосед, мистер Паттерсон, и с ним еще двое мужчин. Он жевал длинную соломинку. Увидев меня, сосед быстро вытащил соломинку изо рта и воскликнул:

— Бог ты мой! Кристина, ты сегодня потрясающе выглядишь! Собираешься повеселиться?

— Да, мистер Паттерсон, иду на вечеринку для прихожан.

— Так и надо, девочка, веселись, пока молодая. И глазом не успеешь моргнуть, как состаришься. Жизнь летит, Люди — всего лишь перышки над огнем.

Мы пошли дальше. Дон пробормотал:

— Перышки над огнем. Состаришься и глазом не успеешь. моргнуть. Меня от него тошнит. Такие никогда не были молодыми. Со мною-то этого не случится.

Ронни, подавшись к нему, шутливо поинтересовался:

— А что ты намерен делать — пересадить себе обезьяньи железы?

— Угу, это и будут обезьяньи железы, но только в виде денег. Только такие железы и нужны человеку. Деньги не позволят мне стареть, я уж позабочусь об этом.

Ронни сузившимися глазами оглядел Дона с головы до ног, потом сказал:

— Ну что ж, похоже, первую дозу ты уже получил. Где ты взял деньги, чтобы так разодеться?

Дон откинул голову и медленно, неловко покачал ею из стороны в сторону.

— Не твое дело. На прошлой неделе я давал тебе шанс подзаработать, но ты не хотел пачкать руки.

Лицо моего брата окаменело, а его голос напоминал рычание.

— Я не собираюсь искать приключений, занимаясь всяким сомнительным бизнесом.

— Никакой он не сомнительный. Бизнес — да, но не сомнительный. Если ты купишь что-то за три пенса, а продашь за шесть — это бизнес, в нем нет ничего сомнительного.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, но…