— Вот я еще что подумал. Надо вспомнить: кто из них в жизни пробивался с трудом, приехал из провинции, рос в трудной семье. Люди такого типа подсознательно или даже сознательно полагают, что у других была изначальная фора. Поэтому те, у кого такой форы нет, считают, что они имеют право играть по собственным правилам, в нарушение общих норм.

— Ты сам-то понимаешь, что сказал? Хотя меня с похмелья тоже на философию часто тянет.

— Что ты скалишься? Я серьезно говорю. Когда человек оказывается перед выбором, очень часто, если не всегда, в основе его окончательного решения лежит самый что ни на есть нерациональный мотив — желание сохранить чувство собственного достоинства. Ведь очень многие, когда им приставляют пистолет к голове, не могут представить себе, как будут жить, разрушив ими же созданный образ о самом себе. Я понятно говорю? И в итоге получают пулю. Но тут многое определяется тем, через что прошел человек до того. Кто-то может позволить себе играть в тонкие чувства, переживать, что его подозревают, рисковать из-за доброго имени. Но это, друг мой, от хорошей жизни, оттого, что его по морде мало били. А тот человек, которого мы ищем, скорее всего зубами прогрызал себе дорогу, он не о добром имени привык думать, а о том, как выжить. Достань мне еще пива из холодильника. Достань, тебе что, жалко? Я старше тебя на десять лет.

Билл доболтался. Сейчас он попадется на своей собственной логике.

— Сейчас достану я тебе пива. Только ты ведь тоже за правду в полиции боролся потому, что твой папаша тебе гостиницу оставил в наследство.

На это мстительное замечание Билл удовлетворенно кивает головой, не отрывая головы от подушки:

— Вот, ты начинаешь постепенно понимать, что тебе говорят. Кстати, мне то же самое заявил один тип из наших. Он получал огромные взятки зато, что покрывал контрабанду. А жил тихо, как мышь. Все деньги держал за границей, хотел уехать. Попался на мелочи, но не это важно. На допросе он мне сказал: «Ты, сволочь, можешь себе позволить играть в честного. Знаешь, почему? Все потому, что ты не боишься с голоду сдохнуть». В общем-то, он был прав. Так что вспоминай, друг мой, вспоминай. А, кстати, что ты сам намерен делать дальше?

— Еще не знаю.

— Ты каждый раз собираешься ужинать в номере? От твоих объедков не то что тараканы, скоро мыши заведутся. И я не переношу, когда в номере воняет копченой колбасой.

Воропаев брезгливо смахнул со стола крошки и повернулся к вытиравшему усы Панченко. Скомкав салфетку с лежавшими на ней огрызками сыра и колбасы и одним глотком допив кока-колу из маленькой бутылочки, тот молча поднялся и пошел в ванную комнату. Вслед ему донеслось:

— Слышишь, ты, щирый украинец? У тебя что, денег на ресторан не хватает?

Появившись в дверях ванной, Панченко провел языком за щекой, вычищая полость рта от остатков еды, от чего Воропаева передернуло, и спокойно ответил:

— Хватает. Это старая привычка экономить. Еще со студенчества. Это ты, москаль, из докторской семьи. А я…

— Денег не «хватает — иди на вольные хлеба.

Все так же невозмутимо Воропаев перебил его:

— Я за идею работаю. Начальство, сам знаешь, двигать меня не собирается. Не ценит, так что только и остается трудиться во имя идеалов. У тебя, конечно, другие перспективы. Правда, и интеллект у тебя совсем другой. Пока тебя тоже обходят, но твое время еще придет. Голова у тебя, скажу, просто…

Воропаев сдержанно показал на стоящий в углу чемодан:

— Что-нибудь скажешь про мою голову, я по твоей голове вот этим чемоданом…

Звонок телефона прервал их спор. Поднявтрубку, Панченко коротко ответил:

— Да, хорошо.

Через пять минут они сидели в номере Сибилева и слушали своего начальника:

— Ума не приложу, что делать дальше. Вы вели себя как идиоты, совершенно не умеющие вести наблюдение. Соловьев со своими хитростями тоже дошел до ручки. Гнать надо всех отсюда к чертовой матери. Меня, старого дурака, в первую очередь, зато что не смог всего предусмотреть.

Отдохнув от этой тирады, Сибилев поднял глаза на своих подчиненных. Воропаев, машинально кивавший на слова шефа, последний раз особенно энергично качнул головой при упоминании о ста ром дураке, и, спохватившись, замер. Панченко отсутствующе смотрел в сторону. Не дождавшись реакции паевой слова, Сибилев поинтересовался:

— Что молчите? Вы же меня критиковали. Видимо, лучше знали, что делать. Вот и предлагайте, как быть дальше.

Раздражаясь молчанием, Сибилев собрался сказать что-то еще, когда его перебил Панченко:

— Мне интересно, кто формировал нашу группу?

Сибилев от неожиданности не сразу ответил вопросом на вопрос:

— Чего вдруг тебя это заинтересовало? Не о том говоришь.

Панченко упрямо наклонил голову:

— Я как раз о том говорю. Во-первых, в группе три человека, у которых друг с другом нет никакого контакта. Как нарочно — разные привычки, происхождение, образование, возраст. Во-вторых, ни у одного из нас нет и контакта с Соловьевым. Меня он просто плохо знает. Олега знает едва-едва. С вами знаком хорошо, но зато с трудом переносит. О чем они думали?

Хмыкнув, Сибилев поинтересовался:

— Не хочешь об этом Москву запросить? По-моему, сейчас не время все это обсуждать.

— Я не предлагаю ничего обсуждать. Речь не о том. У нас нет единой группы как таковой. Если Соловьев захочет, он может в два счета вообще взорвать нас изнутри. Подставит одного из нас, и — привет. Мы займемся не им, а друг другом.

Застыв, Сибилев перевел отсутствующий взгляд на скверную литографию на стене за головой Панченко. Тот продолжал:

— Соловьев ведет свою игру и только изредка информирует нас. Он знает о нашей задаче. Поэтому…

Воропаев нетерпеливо взмахнул рукой:

— Слушай, излагай короче. Тебя все давно уже поняли.

Панченко недовольно нахмурился:

— Поэтому только им одним заниматься не имеет смысла. Нам надо заходить со стороны тех, на кого он работает. Предположительно работает. Надо их искать. У меня есть на этот счет кое-какие соображения.

Уверяя Билла, что не представляю своих дальнейших шагов, я говорил неправду. Я уже решил, что именно делать дальше. Но Билл мне здесь не помощник, так что пусть мирно пьет свое пиво и ходит на скучные семинары.

Мне же пора от пассивного ожидания ударов по голове переходить к наступлению. Ясно одно: надежда вычислить чужого в группе Сибилева весьма призрачна, поэтому надо заходить с другого конца, искать главного противника. Для этого у меня есть только одна зацепка, совсем пустяковая, о которой при других обстоятельствах и думать-то не стоило бы. В разговоре Контрерас подтвердила, что Эрнесто представлялся своим настоящим именем. Полиция непременно станет отрабатывать этот след, и, скорее всего, ничего не найдет. Но это потому, что они не беседовали с Эрнесто. А я беседовал, и меня он обещал пристроить в любую программу в любой, как он сказал, части света.

Он произнес это легко и привычно, как человек, хорошо знакомый с функционированием международных фондов и других организаций, реализующих различные экономические, социальные и исследовательские программы в разных странах. Более того, он говорил как человек, вхожий в такую организацию. И это выглядит очень логично. Независимо от того, чем конкретно заняты люди, ведущие против нас игру и стоящие за Эрнесто, международный институт или фонд для них идеальное прикрытие. И выходить на них надо именно с этой стороны.

Отличная идея. Только надеяться обнаружить подобное учреждение в Голландии — этой столице международных организаций — чистейшее безумие. Но есть одна оговорка. Как только я набреду на это заведение, пусть и случайно, реакция последует незамедлительно. Это все равно что искать ежика, мотаясь босиком по густой траве.

Но и при таком кустарном методе возможно использование передовых технических средств и информационных технологий.

На следующий день, отговорившись необходимостью зайти в полицию, еду в Амстердам и в первом попавшемся магазине электроники подбираю необходимое оборудование. В принципе, мне нужно немного. Портативный компьютер «ноутбук», модем, то есть устройство для связи компьютеров через телефонную сеть, а также телефонный аппарат и несколько соединительных шнуров.