Сибилев не проявляет ни малейшего намерения принять участие в беседе, и я продолжаю:

— К вам же настоятельная просьба — наблюдать события. так сказать, издалека, не мешая мне. Со своей стороны, обещаю полностью держать вас в курсе событий. Через Воропаева. Можно через Панченко. Других людей, тем более из тех, кого я лично не знаю, не посылайте.

Сибилев странно терпелив сегодня. В другое время он давно уже оборал бы меня и выгнал. Не успеваю уди виться этому факту, как старший товарищ все-таки решает более или менее мягко поставить меня на место:

— Что-то ты разошелся. Решил мне указания давать?

Прекрасно, сейчас мы, похоже, сможем несколько прояснить отношения.

— Повторяю, Николай Гаврилович, никого другого не посылайте. В лучшем случае, не стану разговаривать, в худшем — прилюдно прогоню. Вы ведь для меня, простите никто.

Сибилев с некоторым подобием удивления поворачивает голову, но что мне до его осуждающих взглядов?

— Ну, действительно, кто вы все мне? Не более чем люди, которые мне не верят и хотят посадить в тюрьму. Так что — почти никто.

— Ты не очень-то…

Это ошибка, что он решил меня одернуть. Не надо было ему меня одергивать. От резкого крика Сибилев слегка подпрыгивает.

— Что «не очень-то»! Чего вы ждали, что я у вас в ногах валяться стану?! Сбегу со страху? Утоплюсь? Не дождетесь! Вы себе по железке на грудь приехали зарабатывать, по вечерам втроем пьете в гостинице. Или вы сами по себе, а они сами по себе, каждому, как говорится, по чину?

Сибилев поднимает руку:

— Подожди…

— Чего ждать-то?! Это у вас там тусовка на троих. А я вот, знаете, один сижу, трясусь, что вам очередная дурь в голову ударит, и вы меня в наручниках в Москву потащите. Осрамите так, что потом не отмоешься.

Переждав этот взрыв, Сибилев достает пачку сигарет и закуривает. Как и все остальное, делает он это сосредоточенно и чрезвычайно многозначительно. Чтобы он не чувствовал себя одиноким, я тоже закуриваю. Постепенно пыль оседает, атмосфера остывает. Затем он поворачивается ко мне.

— Успокоился? Если все обстоит так, как ты говоришь, тебе не особенно долго осталось бегать. Во всяком случае, я на их месте обязательно бы тебя прихлопнул. Причем способ они могут избрать самый неожиданный. Ну хорошо, что произошло со времени того происшествия на улице?

Все правильно, он не получил «добро» на мою эвакуацию в Москву, но и не хочет совсем отстраняться от дела. Вдруг у меня что и получится, вдруг я окажусь чист. Тогда можно будет поделить славу.

И я коротко, но не пропуская ничего существенного, излагаю события последних дней. Сибилев перебивает меня вопросом:

— Я так понимаю, полиция не придала особого. значения трупу в твоей комнате? Фантастика!

— Согласен, это единственное, что не поддается объяснению. Но я здесь ничего не могу поделать. Вероятно, у полиции были какие-то претензии к этому самому Эрнесто. А может, я вызываю безотчетное доверие у Людей. Я такое за собой и раньше замечал. Короче, однозначного толкования этому факту я дать не могу, зато у меня есть кое-что поважней.

Заключительный аккорд моего повествования должен произвести на Сибилева убийственное впечатление.

— Я могу вам представить вещественное доказательство — запись нашего разговора с Эрнесто. Вы должны были получить перемонтированный вариант, но скорее всего не получите.

— Почему?

— Так вышло, что у них техника сломалась. А у меня записана вся беседа. Можете считать этот разговор инсценировкой, но так или иначе вот вам кассета. И давайте снова работать как добрые друзья в славные старые времена. Хорошо?

Наконец-то он настал, момент моего триумфа. Наслаждаясь чувством превосходства, неторопливо лезу под рубашку. Сейчас посмотрим, какое у него будет лицо. Но тут от внезапной догадки, от нехорошего предчувствия меня бросает в жар. Лихорадочно расстегиваю чехол диктофона, нажимаю защелку… Кассеты в диктофоне нет.

— Все ясно, кассету у тебя забрали, покаты валялся на полу в номере.

Билл излагает свои соображения, не забывая крепко затягиваться сигаретой и отпивать из бокала пиво. Он окончательно оправился и чувствует себя превосходно. Обо мне этого сказать нельзя даже с натяжкой. Триумф обернулся позорным поражением, полнейшим срамом. Проблематичным утешением может служи гьто, что Сибилев больше удивился моей глупости, чем отсутствию кассеты. Это несколько сглаживает горечь провала. Билл придерживается того же мнения. Когда я, подводя итог, заключаю, что в результате оказался в еще худшем положении, чем раньше, он возражает:

— Не скажи. Как раз отсутствие кассеты должно было убедить коллег в твоей искренности гораздо больше, чем ее наличие. Такие идиотские ситуации не придумывают специально, их создает наша бесконечно многообразная жизнь. В общем, в результате твоим противникам всерьез подставить тебя не удалось, но затоты попал в пояс зрения голландской полиции. Кстати, именно поэтому я думаю, твои недруги вряд ли предпримут что-либо в ближайшее время.

За окном снова смурнеет, на стекле появляется дождевая пыль. Ствол клена начинает ходить из стороны в сторону: где-то наверху поднялся ветер. Редкий газон в полутемном дворе постепенно темнеет от воды.

— Тебе надо вычислить чужого в их группе. Без этого ничего не получится.

— Отличный совет. Беда, однако, в том, что никто из них со мной не будет откровенничать. А без этого…

В завершение фразы я только развожу руками. Рассказывать Биллу о первых шагах именно в этом направлении не хочу: лишняя информация ему совершенно ни к чему. Пусть лучше порассуждает о том, что он сделал бы на моем месте. Спаси его Господь от такого.

Билл плюхается навзничь на кровать, закуривает сигарету и делает сильный выдох. Узкая струя дыма вертикально уходит вверх, но не достигнув высокого потолка, беспомощно рассеивается в воздухе. Недовольно цокнув языком, Билл скашивает на меня глаза:

— Вообще говоря, есть аксиома: «кротов» вычислить крайне сложно, почти нельзя, и обычно их сдают агенты, работающие на другую сторону. Агенты вашей разведки в ЦРУ сдавали тех офицеров российской разведки, кто продался ЦРУ, и наоборот.

— Это я без тебя знаю. Но ничего другого не остается — либо сделать невозможное и в ближайшее время найти этого «крота», либо меня отсюда в железах отправят в Москву.

— Для начала вспомни все, что ты знаешь о своих коллегах. Банально, но всегда, повторяю, всегда объяснение измены находится где-то в прошлом человека.

— Это действительно банально. Тем более что мы даже не знаем, идет ли речь о сотрудничестве с чужим и спецслужбами или там что-то другое.

Билл отрицательно мотает головой на подушке, глядя в потолок:

— Это не так важно. Более того: не принципиально даже, инициативник он или его на чем-то поймали и заставили работать на себя. Я говорю о психологической готовности к работе на другую сторону. У некоторых она лежит в подсознании так глубоко, что не докопаешься. Пока жизнь не шарахнет. У других поближе к поверхности, так что некоторые отклонения видны. Среди них есть ярко выраженные карьеристы?

— Нет.

— Люди, обиженные руководством, непризнанные гении?

— Нет.

— Помешанные на сексе, деньгах? Вспоминай, вспоминай!

— Билл, говорят тебе, я не настолько хорошо их знаю. Потом, далеко не всякий знакомит окружающих со своим внутренним миром. Тем более в нашем заведении. У нас любителей поболтать о себе в шею гонят.

Подумав, Билл с ноткой безнадежности спрашивает:

— А просто неприятные персонажи? Часто такие вещи чувствуются на подсознательном уровне. Ведь люди, которые осознают, что их не любят и не принимают, в отместку способны на многое. Изгои очень опасны в этом смысле. Так есть среди них антипатичные личности?

— Да я бы их всех сто лет не видел.

— Понятно.

Билл с кряхтением приподнимается, делает глоток из банки с пивом и снова опускается на подушку. На мои слова он особого внимания не обращает. Ему в голову приходит еще что-то, потому что он тычет в мою сторону своим смуглым пальцем.