- Вы любите Стрыйский парк, пан Сергей?

- Да, с удовольствием там гуляю.

- Раньше это было такое романтическое место... По крайней мере, для меня! Я гуляла там с Павлом - это мой муж - когда он был еще моим женихом.

- Пани замужем?

- Уже вдова. Павел погиб в 39-м, - по лицу пани Эльжбеты пробежала тень. - А пан? Отчего пан не женат?

Вопрос был, конечно, слишком личный и не слишком вежливый, но я понял, что пани Эльжбета задала его, желая отвлечься от мрачных воспоминаний и отчасти мстя за ту боль, которую я причинил ей своим необдуманным вопросом. Впрочем, она тут же поправилась:

- Простите, я не имею права спрашивать.

- Нет, отчего же? Хотите, я расскажу вам одну историю?

- Любовную?

- Да. Может, вы поможете мне разобраться в том, что случилось.

- Конечно, помогу. Я рада буду хоть в чем-то быть полезной пану.

И я, на мгновение заколебавшись, словно прыгнул в моста в воду и подробно, как умел, рассказал случайной гостье, которую видел второй раз в жизни, историю любви, историю о девушке по имени Роксана. Пани Эльжбета слушала с необыкновенным вниманием, которое, честно говоря, здорово меня стимулировало: ведь никто не любит рассказывать равнодушному и зевающему собеседнику.

- ... И вот я даже не знаю ее адреса в Киеве, - закончил я свою повесть, - не знаю, увижу ли я еще ее когда-нибудь. Но почему так вышло? Что я сделал не так? Или она меня не любила?

- Любила, пан Сергей, - грустно сказала пани Эльжбета и вздохнула. Похоже, моя история ее затронула по-настоящему. - Но вы не переживайте так. История ваша печальна, но пан еще так молод! Вы еще встретите большую любовь, я уверена.

- Значит, все из-за меня.

- Не вините себя. Пока мы живем, мы видим только одну сторону луны, и потому во многом ошибаемся.

- Вы ходите сказать, что наше видение жизни несовершенно, а раз так нельзя себя обвинять? Но нестерпимо думать, что все могло бы быть иначе...

- Но вы же не знали об этом.

- Теперь знаю, но ничего нельзя изменить.

- Да, пан Сергей, да! И это самая страшная мука, это ад! Полное зрение ты обретаешь тогда, когда можешь смотреть только во мрак, а полное знание когда оно уже бесполезно. О, какая тоска, пан Сергей, какая тоска! Я не узнаю квартиры, где прожила всю жизнь, от меня в ней ничего не осталось, только чемодан, старый желтый чемодан! Я блуждаю по улицам, смотрю на окна, и знаю, что из сотен тысяч людей, живущих за этими окнами, никто не помнит обо мне!

Пани Эльжбета обхватила голову своими худыми руками, точнее, сдавила ее, закрыла глаза и задрожала, словно в ознобе.

- Что с вами? Вам плохо?

- Нет, нет. Простите меня, пан Сергей. Я веду себя безобразно, и порчу вам настроение. Вы прощаете меня?

- Да, безусловно, о чем речь...

- Спасибо. Пан добрый человек. И я знаю, что если я попрошу что-то у пана, пан исполнит. Не переживайте, это мелочь, самое малое, что может сделать человек. Помните обо мне.

- То есть?

- Просто вспоминайте меня иногда - и все.

- Только это?

- Да, только это.

И я, дурак, пообещал. Пообещал искренне, от всей души.

Словно вдохновленная моим обещанием, пани Эльжбета начала рассказывать о себе, да с такой откровенностью, какую из мужчин может ожидать от женщины разве что личный врач. Она рассказала, что долго не выходила замуж за своего Павла из-за сопротивления матери ("Он был не шляхтич, моя мать не могла этого пережить"), что сделала два аборта ("За это меня и покарал Бог"), что за ней ухаживал один богач, уехавший перед войной в Аргентину, и что выйди она за него, все было б иначе ("Но он был такой толстый, как свинья, и совершенно лысый! Я не могла бы полюбить такого!"), что с Павлом они жили очень хорошо и что на последнее Рождество он подарил ей котиковую шубу. В комнате, где теперь кухня, жила ее прислуга, Христина. Ей не повезло: она попала на улице под облаву и была отправлена в Германию на работу, на военный завод, где и погибла во время бомбежек союзников. "Мы разминулись всего на год. Бедная девушка!"

- И в итоге всех пережил чемодан из свиной кожи, - грустно пошутила пани Эльжбета. - Но и он никому не нужен. Пану нужен желтый чемодан? Нет? И мне, к сожалению, тоже. О, скоро три. Как я не хочу уходить! Надеюсь, я немного развлекла пана своей болтовней?

Если сперва я и воспринимал рассказ Эльжбеты как развлечение, то чем дальше, тем сильней мной овладевала тревога, природу которой я не мог понять. Но что-то здесь было определенно не так! Я не успел разобраться в своих ощущениях: настало время прощаться.

...Проснулся я поздно, с тяжелой головой, и в первые минуты после пробуждения не помнил о второй серии странного сна. Но зайдя наконец в кухню, я мгновенно все вспомнил - и сел. Мне отчего-то стало необычайно тошно и захотелось проветрить помещение.

Я вдруг испытал страх - леденящий страх кошмара - но впервые я испытывал его не ночью, во сне или сразу после пробуждения, а днем, спустя несколько часов спустя сна. Но разве это был кошмар? Что такого страшного было в этом сне - кроме повторения ситуации?

Повторяющиеся сны мне снились и раньше, например, когда я был студентом, часто повторялся сон, что я вытянул на экзамене билет, в котором не знаю ни одного вопроса -обычный кошмар отличников. Снились мне и настоящие кошмары, один я помню до сих пор, хотя он снился еще когда я учился в университете: словно в университетском туалете маньяк на моих глазах перерезает горло однокурснице Андросенко. Я даже отчетливо помню глаза этого маньяка: белые, безумные, какие-то нечеловеческие. Но здесь что-то другое, что-то не то.

Я принялся метаться по кухне, а поскольку ее скромное пространство не оставляло места для судорожных метаний, то очень скоро напоролся боком об угол стола, выругался и сел. И тут я заметил, что у меня дрожат руки.

Поскольку дрожание рук для меня крайне нехарактерно, я ощутил нешуточную тревогу - уже от этого симптома. Что со мной происходит? Уж не схожу ли я и впрямь с ума, но с какой стати?

Справедливо решив, что ключ к моему необычному душевному состоянию заключается все-таки в моих снах, я принялся лихорадочно вспоминать и анализировать наш диалог, точнее, реплики пани Эльжбеты, анализировать как нечто реальное.