- Вам Роман дал ключи?

- Какой Роман? - спросила пани Эльжбета недоуменно и несколько раздраженно, словно мой вопрос выбил ее из лирического настроения.

- Мой троюродный брат, который здесь живет, - пояснил я.

- Я его не знаю.

- Значит, у вас остались старые ключи?

- Милый пан Сергей, - покачала головой пани Эльжбета, - мне уже не нужны ключи. Но не будем о прошлом, давайте поговорим о чем-нибудь новом! Пан тут гостит, а где пан живет постоянно?

- Возле нового ЦУМА на Научной.

- Где? - на лице пани Эльжбеты проступило искреннее недоумение.

Тщетно несколько минут я пытался объяснить, где я живу: пани Эльжбета, похоже, совершенно не разбиралась в топографии спальных районов Львова. Может, этот вопрос и разъяснился б в конце концов, но ночная гостья вдруг начала проявлять признаки беспокойства, типичные для человека, у которого нет времени: она смотрела на висящие на стене часы, ерзала на стуле, наконец, неслышно забарабанила пальцами по столу.

- Прошу прощения у пана, - сказала пани Эльжбета, снова виновато улыбнувшись, - но мое время истекает. Я должна исчезнуть.

- Очень приятно было познакомиться, - повторился я, но уже с большей уверенностью в голосе. - Заходите еще.

- Пан меня приглашает? - вскинула голову пани Эльжбета. - Это очень, очень любезно со стороны пана, тем более, что сегодня я была не лучшей собеседницей. Но я обещаю исправиться. Завтра я не смогу посетить пана, может быть, в ночь на субботу?

- Пожалуйста, - с готовностью ответил я. - А днем вы не хотите зайти?

- Нестэты! (Увы!) - это было последнее слово, которое я услышал от пани Эльжбеты в ту ночь. С ним она встала, поставила на место чашку и выскользнула за двери - мгновенно и беззвучно.

Тут же погасла голубоватая лампа, и из освещения в кухне осталась только мутная полоска света, падавшая из окна, выходящего на лестницу, освещенную, в свою очередь, убогой 50-ваттовой лампочкой. Я также встал и вышел в темный коридор, но когда я включил свет, в коридоре уже никого не было. Я так и не понял, как ей удалось так быстро добраться до двери и беззвучно выйти, и на всякий случай заглянул во все помещения квартиры, включая туалет - но пани Эльжбеты нигде не было. Осмотрев последнюю комнату - спальню, я зевнул и, махнув рукой на загадочную посетительницу, вернулся к своему дивану. Была уже половина четвертого ночи, и в темноте неба, видного квадратиком из колодца двора, уже ощущалась близость рассвета.

На рассвете я и проснулся, причем с очень странным чувством. Знаете, как бывает: проснешься утром по звонку будильника, подумаешь: "Надо вставать, умываться" - и вновь задремлешь, и снится тебе, что ты встал и умываешься. Повторное пробуждение при этом вызывает легкое удивление: как, я еще в постели? Происходит это из-за удивительной реалистичности этих коротких утренних видений: все как наяву, включая отсутствие горячей воды. И еще: порой спишь очень крепко, и, пробуждаясь - даже если снились сны испытываешь смутное чувство возвращения или мгновенное неузнавание комнаты; а порой снится тебе, что ты что делаешь дома, пробуждаешься - и как будто не спал, таким легким и поверхностным был сон.

Думаю, в чем дело, уже понятно.

Мне показалось, что это был не сон.

Собственно, ощущение это было не таким уж бредовым. Ничего принципиально невозможного - на первый взгляд - в том, что бывшая владелица квартиры, раздобыв или сохранив ключи, решила заявиться в нее и напиться на халяву чаю - не было. Мало ли есть на свете чудаков или идиотов. И эта пани, такая бледная и несчастная, вполне могла быть пациенткой неврологического стационара на Матюшенко или психбольницы на Кульпарковской. Странно, конечно, как ей удается сбегать по ночам и беззвучно открывать двери, ну да мало ли необъяснимых вещей происходит в этом мире. Вон, мой одноклассник Пташко в свое время женился на бабе с двумя детьми, отбив ее от мужа, причем баба была толстая, вульгарная и на четыре года его старше, а за Пташко в то же время сохла Лиля Мещерякова из параллельного класса, стройная, юная и без детей. Так что все может быть в этом мире, и, возможно, ночные звуки на кухне не были иллюзией или обманом слуха.

Я вскочил с дивана и побежал, шлепая босыми пятками по старинному паркету, в коридор, к двери - то ли увериться в возможности невозможного, то ли наоборот.

Разумеется, железные входные двери были заперты на оба замка и на цепочку. Скорей по инерции, чем руководствуясь логикой, я заглянул на кухню: окошечко на лестницу было, как прежде, надежно зарешечено.

"Значит, это был все-таки сон", - подумал я и успокоился.

Днем я даже исхитрился и нашел рациональное объяснение этому сну. Цепочка рассуждений выглядела так. От жары и одиночества я сделался нервным, как старая дева, а от безделья зациклился на своих ничтожных ощущениях. Это отправной пункт. Ночью что-то звякнуло, мало ли что могло звякнуть. Будь я усталым или занятым своими мыслями, я б и не услышал, а тут услышал и начал себя накручивать, изучая крупицы сахара на столе и порядок расстановки чашек. И вот подсознание, утомившись от бесплодной работы Эго, выдало сон, объясняющий все странные звуки. Только и всего.

"Да, Рыжов, - сказал я сам себе, смеясь, - еще немного, и тебя самого отправят на Кульпарковскую. Брось всю эту фигню немедленно!"

Я бросил, и целых два дня прожил спокойно, и спал без снов - пока в ночь с пятницы на субботу, около полуночи, идя, пардон, в туалет, я не заметил полоску голубого света, снова выбивавшуюся из-под двери в кухню.

Даже во сне сердце мое забилось: я понял, что пани Эльжбета сдержала слово и снова пришла.

Я открыл дверь в кухню. Как и в прошлый раз, пани Эльжбета сидела на том же месте, но чашки возле нее уже не было.

И тут я смутился, сообразив, что я снова одет неподобающим образом. Но гостья словно прочла мои мысли, любезно сказав:

- Ничего, пан Сергей, не смущайтесь своего внешнего вида. Кто приходит в гости после полуночи, всегда застает хозяев в неглиже.

- Я переоденусь...

- Не стоит тратить на это время, садитесь!

Я сел - и вдруг ощутил холодное дуновение, словно где-то не закрыли дверь и потянуло сквозняком. Это длилось, впрочем, только одно мгновение. Пани Эльжбета выглядела не лучше и не хуже, чем в прошлый раз, и я вновь подумал, что она чем-то больна. У нее были такие худые, бледные пальцы, как у очень изможденного человека, и неестественно тонкие запястья. Ногти были какие-то синеватые - или это так казалось от голубого света лампы? Чем-то невероятно грустным повеяло от этой женщины, хотя она и попыталась сдержать слово и быть более интересной собеседницей: с усиленным оживлением она заговорила о Львове, о том, сколько новых одинаковых районов было построено, а центр города ветшает, и не лучше ли было бы потратить деньги на сохранение старой части Львова? А Стрыйский парк? Разве таким он был прежде?