– Ты не Трубникова.

– К чему эти уточнения?! Я знаю, что я не Трубникова. Это не делает меня хуже! Моя жизнь не обесценивается для меня сравнением с иконой!

– Какая чушь, – фыркнула Полина.

В нервическом экстазе, который так часто сменялся у нее унынием, она затопала ногой.

– Ты сама связалась с Игорем! – выхватила Анисия главный козырь. – А про него все говорят, какой он дебошир, подлец и пропащий человек.

Полину эта шпилька не отрезвила.

– Но я же не вешаю его себе на шею хомутом!

Анисия непонимающе посмотрела на нее, поняв, что, как и большинство людей, Полина обличает не ее, а себя. И бесится на что-то другое.

Анисия была уже не настолько юна, чтобы казниться из-за любого неверного вывода в свою сторону. Она только-только задышала, послав к дьяволу толпу сердобольных родственниц с их непререкаемыми советами и извечными обидами невесть на что. За это Анисию окрестили исчадьем ада, но оставили в покое, трагически поджав высыхающие губы с подозрительной над ними порослью. Пожилые рабыни не готовы были мириться со свободой каких-то молоденьких выскочек, которую те не заслужили.

Анисия нежданно улыбнулась в полутьме своего одиночества, захотев вдруг пойти в детскую и прилепить к себе упоительно мягкое тельце сына. Чтобы он доверительно поднял к ней пухленькие и довольно крепкие ладошки и с немыслимым для такого малыша проворством намертво вцепился ей в рукава.

Мир, который любила Полина, становился и миром Анисии, который она поглощала беззастенчиво. Анисия ревновала ее ко всем, с кем Полина, позабыв свою презрительную холодность, была весела (чересчур громко). Ревновала к ее ни на что не похожему блеску, воссоздающему нечто уникальное от темных очков до прищуренного взгляда… Хотя были эти круглые черные очки в то время у многих – мелькнуло в Анисии вновь будто через какую-то призму. Будто она и не росла в тот же век, всякий раз удивляясь какому-то уникальному штриху в эпохе или человеке. Эпоха полизывала ее, но не особенно прогрызалась в нутро, которое, она знала, носило в себе что-то более монументальное. А кругом слышались истошные оры о времени как главном действующем лице событий. Но ведь это они лепили шар эпохи, а она лишь стесняла их в ответ.

С Полиной они установили четко очерченную грань – Полина яркая, Анисия задумчивая. Полина наружу, Анисия внутрь. Анисия охотно отдавала подруге первенство в одурманивающем безумии, время от времени задумываясь, что послужило его катализатором. Но хрупкость этого баланса что-то разрубило. Что-то, что плескалось в обеих и дурно поддавалось корректировке.

И что же – теперь одна?.. Без Полины и без Алеши… С Павлом, погрязшем в соискании собственной популярности; с их сыном, отторгающим непостижимостью своего появления из нее. С которым она до сих пор не знает, как обращаться, заторможено отвечая на бесконечные вопросы об очевидном любому взрослому и ревнуя к тому, что он больше привязан к няне, чем к ней.

И еще раньше, в самом истоке… Анисия вскользнула в библиотеку в поисках Верховой. Только что она проводила Полину на поезд до Москвы, где та предполагала проститься с родственниками перед отъездом в Цюрих. Вместе с Полиной исчезло последнее оправдание пребывания в Петербурге и для Анисии. И Полина, и Анисия бредили феноменальной историей Надежды Сусловой, прогрызшей себе путь в недосягаемое для русских женщин любого достатка высшее образование. Полина подбадривала ее примером сомневающуюся Анисию. А Анисия тренировалась прятать мандраж за обледенелость.

– В этом году там только пять вольнослушательниц. А за ними десятки студенток повалят, двери распахнулись! И даже без экзаменов, только плати, можешь ты себе представить?! – звенела Полина. – Вот я посмотрю, что там да как. А ты поезжай следом.

Верхова все призывала племянницу одуматься и остаться с семьей. Но с кем? Мамы больше не было. Один сын Верховой был занят своим все растущим семейством, в котором Анисия уже начала путаться. Второй сосредоточился на обучении в юнкерском училище и стал невыносим из-за флера избранного братства безобразных кутежей. Анисия с раздражением отзывалась о кузене, с горечью понимая, что тоскует по его новым связям, измотанности и воодушевлению обучения, интригам, склокам и дружбам – всему, чего сама она, запертая в этом доме с огромными потолками, была лишена.

Вот и настала давно назревающая, сочащаяся ее неравенством сцена. Глубоко вдавив пальцы в том «Что делать», Анисия без стука ворвалась в библиотеку.

– Вы должны отпустить меня в Цюрих! – затараторила Анисия на удивление бодро, прямолинейностью уподобляясь самой Верховой. – Без вашего позволения все мои труды ничего не значат. Все книги…

Верхова, которая что-то искала в толстой кипе бумаг на столе, важно выпрямилась, демонстрируя внушительную фактуру.

– Вы, должно быть, польстились на безобразие, на нарочитое неряшество… Вам бантики с ленточками скучны, вы полагаете, что побег спасет вас, – Верхова усмехнулась не без сквозящего понимания.

– По вашему разумению, то, к чему не лежит душа, надобно безропотно терпеть? Нужно полюбить то, что ненавидишь, возвыситься таким манером?! Получается эдакий плевок снисхождения в сторону своих мучителей, когда ничего больше не остается. Но нет, это поражение, мелочное актерство. И такая невидимая победа мне не нужна, если я от нее продолжу страдать! – Анисия сорвалась на визг.

– Где бы вы ни оказались, вас будете сопровождать вы сами, – претенциозно мазнула Верхова.

– Я согласна. Только позвольте мне сопровождать себя с дипломом врача.

– Да кто тебе его даст-то? Все фантазии ваши.

Анисия насупилась.

– У меня гость, я занята. Закончим это, – безапелляционно завершила Верхова, скорбно посмотрев на племянницу.

Анисия непонимающе вперилась в тетю, а потом обвела взором плохо освещенное пространство. Только теперь она заметила в затемненном углу библиотеки фигуру в семинарской тужурке с двумя рядами пуговиц. Анисия застыла на месте от липкого страха. Нежданный гость, едва не вжавшись в стену, в свою очередь смотрел на нее с робостью. Из-под фуражки на его голове пробивалась золотистая пышность волос.

– Вы… могли бы сказать, что не одни, – пробормотала Анисия, стараясь не смотреть на чужеродное существо.

– Ты мне даже вздохнуть не дала, – усмехнулась Верхова. – Знакомьтесь, Алексей Соболев, ученик нашей семинарии… Моя племянница, Анисия Всемиловна.

Анисия едва кивнула в ответ, не глядя на этого нежданного посланца из несмежного мира.

– При помощи Алексея Владимировича я надеюсь получить разрешение от твоего отца. Будь он неладен…

– Каким… образом? – пропищала Анисия.

– Алексей Владимирович… сын новой жены моего братца. Быть может… Хоть мне, право, и не доставляет удовольствия заискивать перед этим мерзавцем! Но ради тебя… Вот как ты дорога мне! Цени это, девочка!

Невзирая на щекотливость ситуации, Анисия едва не улыбнулась, слушая изобличения Верховой в сторону Всемила. Еще на заре своей блистательной карьеры Всемил крепко досадил сестре тем, что в своем первом романе описал ее мужа как подленького скрягу (не чету герою, в благородных чертах которого угадывался сам автор). Верхова, крепко любившая супруга и безутешная, когда его не стало, брату это вероломство не простила и с завидной решительностью порвала с ним отношения. После этого она продолжала не прощать Всемилу вообще все, что он делал и не делал. Не простила ему и ухода от матери Анисии, которую превозносила.

– Почему вы не можете сами… ведь живу я у вас.

– Подлец этот жив, а я не твоя опекунша.

Алексей при этих словах побледнел еще сильнее. Анисия с нежданно разморенным удовольствием Марии-Антуанетты, пирующей под салютом, отметила его замешательство.

– Алексей Владимирович… подготовит этого пакостника. Ведь папаша твой, заяви ему это напролом, из гнусности откажет. Подобьет под это очередную свою паршивую теорийку.