Зарегистрированные документы распределяли по соответствующим столам и заносили в настольный реестр, который служил для контроля соблюдения очерёдности рассмотрения дел.

Столы войсковых чиновников имели строго определённый функционал. Каждый, кто работал в чиновничьем мире, знает привычную отговорку: «Это вопрос не по моему столу». Она имеет истоки как раз из тех давних времен – двадцатых годов позапрошлого века.

Все дела в войсковой канцелярии делились на «вершённые» – законченные производством и «невершённые».

На «вершённые» дела составлялась опись, которая сдавалась в архив канцелярии. А вот с «невершёнными» поступали деликатнее. Их опись переписывали из года в год и, как бы невзначай, теряли одно за другим. Все дела тогда рассматривались неспешно. Порой казак станицы Гундоровской, прежде чем получить разрешение на разработку недр в юрте своей станицы, тратил два, а то и три года.

До Новочеркасска от станицы Гундоровской было более ста двадцати верст, и поездка туда занимала не так, как сейчас – всего полтора-два часа на современной машине, а несколько дней с «ночевой» (как тогда говорили) в «приемном доме» при войсковой канцелярии. «Приемный дом» служил гостиницей для приезжавших из станиц «вершить дела» казаков.

Везли с собой в Новочеркасск казаки письма на имя Войскового Наказного атамана войска Донского. Везли туда же и на то же имя станичные чиновные люди свои прошения. А заканчивались они, как правило, такой витиеватой фразой: «…и при приложении этого всеподданнейшего отчёта имею честь покорнейше просить ваше сиятельство сделать зависящее распоряжение».

До начала XIX века весьма значительная часть Гундоровской станицы была населена крестьянами – малороссами. В основном это относится к прибрежным хуторам станицы Орехов, Попов и Алесюткин. Особенно большой наплыв малороссов на Дон приходится на 60 годы XVIII века. Была даже малорусская перепись в 1763–1764 годы. Дело в том, что в 1763 году оставшиеся на родине малорусские крестьяне были окончательно прикреплены к земле «…в отвращение всяких побегов, к отягощению помещиков и остающихся в селениях обитателей».

Но всё равно шло переманивание малороссиян из так называемых слободских полков, расположенных по течению Северского Донца, в донские станицы, для заселения вновь образованных хуторов, особенно степных, к тому времени ещё малоустроенных, необжитых и требующих большого количества рабочих рук.

Одиноких и малосемейных малороссов, желающих поселиться в казачьих станицах, на Донце прозвали «прочанами». Такое прозвище они принесли с собой, поскольку в Малороссии так называли странников. Командированные офицеры из созданной в Войске особой комиссии объезжали хутора и в своих донесениях писали: «…по чьему-либо разрешению выстроился хутор или без чьего-либо дозволения, сам собой». Можно привести ещё одну любопытную деталь. В донесении дополнительно указывалось, имел ли малоросс собственное хозяйство и достиг ли «озимейности», то есть, прожил ли он больше трёх зим на одном месте.

От опрошенных комиссией малороссов брались «сказки» – устные подтверждения их происхождения и обзаведения хозяйством. Наверное, в эти «сказки» не верили, ни те командированные офицеры, которые их собирали, ни те, кто их «наговаривал», писарю особой комиссии. И всё же большая часть малороссов была наёмными работниками, и о своём хозяйстве, даже в самом затерянном хуторе в степи, они могли только мечтать.

Отношения малороссийских крестьян с казаками не могли быть особенно теплыми. Малороссы обрабатывали выделенную для них землю станичного юрта и за это обязывались засыпать станичные хлебные «гамазеи» для своих полугоспод-казаков. Но с годами такие противоречия сгладились, а впоследствии крестьяне и вовсе были причислены к казачьему сословию, оставив за собой прежние и фамилии и, конечно, малороссийский говор.

На характер казаков не могло не оказать влияние то важнейшее историческое обстоятельство, что люди донского края никогда не были крепостными. Их прародители, в большинстве своём составившие такую историческую этнографическую общность, как казачество, бежали от этого самого крепостного гнёта. А потому невозможно представить себе вольного казака, подставляющего свою спину под плети, или казачку, которую таскает за косы какая-либо барыня.

А ведь в самой станице были помещичьи усадьбы, а совсем рядом – и крестьянские волости, в которых до 1861 года царило самоуправство барина, а людей продавали, как тягловый и домашний скот. На рынках, среди возов сена и повозок с хлебом, можно было встретить крестьян, выставленных на продажу. С торгов шли не только взрослые, но и малолетние дети. Случалось, что при продаже мужа отделяли от жены, а ребенка продавали отдельно от матери. За породистую собаку помещик отдавал десятки крестьян, и, надо полагать, совесть его не мучила.

В «Донских войсковых ведомостях» можно было прочитать такое объявление: «В Донецком окружном судном начальстве 26 января 1851 года совершена купчая крепость, по которой есаул Иван Александрович Туроверов продал жене есаула Марии Федоровне Крюковой крестьянина своего Прохора Яковлева Резвого, состоящего по ревизии за его именем… вместе с женою его и землёю, имеющею на него нарезаться, ценою за 120 рублей серебром».

Крепостные крестьяне бежали от своих хозяев и скрывались в лесах. Для их поимки отряжались команды донецкого окружного сыскного начальства. И так же, как о приблудном скоте, с перечислением примет, публиковались объявления в «Донских войсковых ведомостях» о поимке беглых крестьян:

«Евдокия, без прозвания, приметами росту 2 аршина и 2 вершка [3] . Волосы на голове светло-русые, лицо чистое, глаза серые, нос, рот и подбородок умеренные. Штемпельных знаков на ней нет. Лет примерно 35 и не менее 20».

Конечно, трудно было тогдашним сыщикам по таким приметам искать беглецов, но обратите внимание на фразу: «Штемпельных знаков на ней нет». Следовательно, были и такие помещичьи усадьбы, в которых людей метили как скот.

Метрические книги, которые велись в церквях в юрте станицы Гундоровской, сохранили для нас фамилии местных помещиков. Это Иван и Тимофей Процыковы, Григорий Шляхтин, Алексей Ушаков, Филипп Номикосов, Никифор Тарарин, Иван Гусельщиков и Антон Попов. Все они являлись бывшими офицерами казачьих войск, получившими за свои боевые заслуги земельные наделы, иногда даже с пожалованными крестьянами.

Если у казаков, которые работали всегда на свою семью и на себя, работа была тяжёлой, то у крепостных крестьян она считалась ещё более тяжелой и не только в физическом, но прежде всего в моральном смысле. Незадолго до отмены крепостного права, в 1859 году, появился такой интересный документ «Проект положения об улучшении быта помещичьих крестьян войска Донского». От Донецкого округа его подписал ротмистр Барабанщиков.

В параграфе втором проекта говорилось: «С уничтожением крепостного состояния право продажи, дарения и всякого отчуждения крестьян без земли, равно переселения их против воли в другие имения и обращение в дворовые прекращается».

В отделении втором проекта перечислялись повинности в пользу помещиков.

«При установлении в имении натуральных работ сельское общество обязывается за каждую десятину (1,09 гектара) отведенной крестьянам земли отбывать помещику ежегодно десять мужских и десять женских дней. Из числа мужских половина дней должна быть с волами или лошадью.

Примечание: рабочими считаются мужчины от 18 до 50 лет, женщины от 16 до 45 лет, полурабочими обоего пола – с 14 лет, два полурабочих полагаются на одного рабочего. К числу полурабочих принадлежат старики от 50 до 65 лет, употребляемые для посылок и караулов.

Подённые работы крестьяне должны производить от восхождения до захождения солнца. Для завтрака, обеда, полдника и отдыха полагается весной и летом четыре часа. Осенью и зимою – два часа».