– Оззи – славные ребята. Ничего не имею против них, – ответил Аллан.

– Славные. И язык их забавен. Нечто вроде диалекта с элементами староанглийского, – вставил Арчи.

– Они любят чудить со своим языком, – улыбнулся Аллан, – Вожак стаи кенгуру, например, у них называется не иначе, как «Старый трепач».

Несмотря на налёт юмора в каждой фразе, некоторый пиетет по отношению к шефу постоянно чувствовался. Исключением был, пожалуй Сидней – парень-маори, лаборант, который брюзгливо-хамовато говорил обо всём и обо всех.

– Что за чушь вы тут порите, ребята? А чо? Наша Моника знает толк в винах. Не деревенская дурочка какая-нибудь, поди, – бросил Сидней с сальной ухмылкой. А про себя пробормотал: «Пино Нуар»… Сама ты – «Пиня», дура и сучка. Подстилка для босса».

– Что ни говори, ребята, но мы оставили оззи далеко позади по качеству вин, – вставил своё слово местный китаец Дэвид – второе лицо в Лаборатории. Он имел какое-то своё, глубоко китайское имя, но для всех прочих оставался просто Дэйв. Видно, родители Дэйва были не из бедных, поскольку, он закончил, почему-то, Университет Джонса Хопкинса за океаном.

– Отчего же? И у австралийцев есть свои хорошие вина, – возразил Фоззи.

– Ты, Фоззи, сам стал почти оззи в наших краях. Гы! – заржал Сидней молодым жеребцом, упиваясь своей остротой, – Моча у них дешёвая. Весь мир своей дешёвкой завалили.

– Положим, что не только дешёвые вина они производят, – откликнулся серьёзный и часто задумчивый Фоззи Мориц – полная противоположность Сиднею.

– Оззи – они как китайцы. Дешевизной и массовостью берут, – засмеялся Дэйв.

– Вас, китайцев, в Аотеароа уже процентов восемь. Скоро будет восемьдесят, – захохотал Сидней.

– Вас, маори, пятнадцать осталось. Пока ещё не поздно нам отпор дать. А если вы объединитесь с поссумами вас сразу слишком много станет, – попробовал отшутиться Дэйв и Сидней долго не мог унять свой громогласный смех, хлопая Дэйв по плечу:

– Ну – сказанул! Ну – насмешил!

– Со своими поссумами пусть оззи объединяются, – поддержала шутку смазливая томная Бэсси.

– Интересно, я слышал, что маорийский стал государственным языком только с 2004 года, – вставил Мило нерешительным голосом, желая хоть как-то проявить себя перед Бэсси.

– Как только догнали богатейшие страны по уровню жизни, насытились, так и подобрели киви. Гы! – Сидней продолжил заразительно-раскатистый смех.

– Ну и вы, маори, не из самых миролюбивых, положим, хоть и обычные, – вставил, молчавший до сих пор, Аллан, вспомнив значение слова «маори», – Помнишь ли ты, Сидни, что некогда на островах Чэтем жили меланезийцы-мориори. Именно так, а не маори! Так вот, народ этот отличался повышенным миролюбием и смертоубийство считал неприемлемым грехом. Но твои предки, Сидней, каннибалы, стало быть – убивцы, уж извини, были подброшены на Чэтем британскими бригами – человек, эдак, полтысячи воинов. Было дело в 1835-м. Ну, и позабавились маори на этих островах: несколько сотен из двухтысячного населения порешили на месте, остальных забрали в рабство.

– Но получается, что вина полудиких тогда Маори всё же меньше, чем организаторов сего набега – просвещённых мореплавателей. И Чэтем был легко и просто объявлен британской колонией, – язвительно вставил Фоззи Мориц, – Англичане давно верны своему принципу «воевать чужими руками».

– Мои предки были храбрые воины, которые шли с почти голыми руками на твоих, вооружённых огнестрельным оружием, милейший Аллан, – засмеялся Сидней, – А то, что некоторые из них отдавали предпочтение человечине, так в чём дело? Спроси босса и он тебе ответит, что не видит разницы между людоедами и тобой за куском говядины на тарелке.

– Ты прав, Сидни, – охотно подтвердил убеждённый вегетарианец Арчи.

– Так можно дойти до того, что и растения грех поедать – тоже живые.

– Заметь, Аллан, что у растений мы съедаем либо их незначительные части, либо плоды, либо скоро всё равно обречённые вегетативные тела. Мы их не убиваем.

– Ты видел когда-нибудь хаку – наш боевой танец, Аллан? – спросил Сидней.

– Естественно. Что же я – не киви, что ли? Но это очень даже воинственное представление, Сидни. Иначе к чему высовывать свои языки аж до пупа, таращиться и орать при этом? Или я не прав?

– Не суть. «Все Чёрные» танцует хаку лучше прочих. Может от того, что они лучшие в рэгби? Гы! – дурковато хохотнул Сидни, – Или ты имеешь что-то против рэгби? Разве эта игра может существовать без агрессии?

– Слышал я, что жалкие остатки мориори пытаются сегодня обращаться в международные суды, чтобы добиться признания геноцида. Маори отказываются обсуждать всё это с мориори и признавать все эти события, – завершил свою мысль Аллан.

– Письменности-то не было ни у тех, ни у других, а эпистолярное искусство англичан не даст их самих в обиду никогда. Даже, если они за этим стояли, – усмехнулся Мориц.

– Ну, уж ты перегибаешь палку, Фоззи, – заметил Майкл Клируотер, коллега Морица по университету, ровесник Мило, – «Письменности не было», – пожхватил он. – Так можно и до расизма докатиться.

– Мыслишь шаблонами, коллега: раз немец, так склонен к фашизму, если не к нему, то – к расизму? Так – проще. Что же поделать с тем фактом, что они просто не имели письменности? А знаешь ли ты кто впервые создал концентрационные лагеря? К твоему разочарованию – не немцы, а досточтимая нация перших либералов – британцы. Успешно испытали их за полвека до немцев на бурах в Южной Африке – родственниках Мило. Сгноили там столько трудолюбивых фермеров, что этот факт был даже использован внутри самой Англии в качестве средства политической борьбы: одна партия обвиняла другую в военных преступлениях. Но об этом забыто. Всё как полагается.

– Да брось ты, – дружелюбно отмахнулся упитанный, рыжеватый, миролюбивого вида, слегка шепелявый Майк, запустив пятерню в курчавую шевелюру.

Мило не впервые показалось, что Майк имеет лёгкий иностранный акцент, особенно, если смущается.

– Пра-ва че-ло-ве-ка! Права-а-а человее-ека, права челове-е-ка! Лос деречос ума-анос! – гнусаво протянул вдруг Аллан.

– К чему это паясничанье в адрес святого? – вскинул брови Майкл.

– А вы знаете, ребята, откуда пошло это словосочетание «Права человека»? – спросил вдруг Фоззи, – Так называлась ложа, основанная оккультисткой мадам Дерёзм и означали эти слова лишь борьбу женщин за равноправие в масонских ложах. Консервативные масоны, естественно, возмущались. Позже теософ Анни Безан придала этому движению воинствующе-непримиримый характер. Обе они многое заимствовали у госпожи Блаватской.

– В нашей стране, к счастью, таких косных масонов больше нет, устарели, повывелись, – бросила Моника, – Уже лет тридцать назад три главных государственных поста у нас занимали женщины!

– А я ничего против англичан и не имею, – сказал вдруг Аллан Джейсон Дин, – Это я к тому, что они натравили маори на мориори. Мы сами – выходцы из шотландских переселенцев и даже, по-своему, до сих пор блюдём традиции якобитов в семье. Отец мой ещё тот якобит. Он себя и киви стопроцентным умудряется ощущать, и вздыхать по чистой линии династии Стюартов, в семнадцатом веке свергнутой.

– Поразительно! – воскликнул Арчи, – Мы, янки, совсем иные стали, а вам тут до сих пор свойственны некоторые странности. Похоже, вы себя доминионом всё ещё ощущаете.

– Ну, мой предок – редкое в наших краях исключение… Что же, выпьем «за джентльмена в чёрном жилете, за того кротика», как говорит иной раз папаша, – улыбнулся Аллан, наливая себе пива «Туи».

– Что это значит? – удивился Мило, – Не могу же я пить не понимая суть дела.

– Думаю, что кроме Аллана, тут все в твоём положении, Мило, – засмеялся Арчи.

– Некогда Уильям Третий скончался от воспаления лёгких, ставшим осложнением после его падения с лошади. А конь короля упал, провалившись в кротовую нору…

– А… – протянул Мило, не совсем улавливая мысль, – Значит, якобиты не любили этого короля?

– Именно так, Мило. Заморского короля, хоть и умного. И пили за «того самого крота».