Посвящается великолепию природы Новой Зеландии.

Пути эволюции неисповедимы и непредсказуемы. Революции управляемы злым гением, успешно использующим накопленное раздражение.

Основные действующие лица:

Мило фан Схотен,

Сотрудники Арчибальда Рейнолдса: Моника, Бэсси,

Дэвид (Дэйв), Грег Кейси,

Сидней (Сидни), Майк Клируотер,

Фоззи Мориц,

Аллан Джейсон Дин,

Мануэль,

Обитатели Посёлка на озере: Стенли Грэхэм,

Рэйчел Сазерлэнд,

Брендон О’Мэйли,

Присилла, Сэсл,

Эйлин,

Сид Барретт

1.

Вялым жестом он отложил очередную газету в карман за спинкой кресла, впереди сидящего соседа по самолёту, и с интересом посмотрел в иллюминатор. В газетной статье

говорилось о доселе невиданном наплыве мигрантов в Европейский Союз за последнее лето. Красно-коричневое абстракционистское полотно австралийских пустынь под крылом самолёта тянулось уже не первый час. «В этом мире уцелели ещё глухие места» – мелькнула в его голове успокаивающая мысль. Крайне редко замысловатые гряды дюн или сухих солёных озёр пересекали светлые идеально прямые полоски грунтовых дорог. В который раз он порадовался тому факту, что впервые в жизни отправиляется в самостоятельное далёкое и столь желанное путешествие без малейшей опеки родителей, которые остались за тысячи километров в Старушке Европе.

– Погода радует, не так ли, мой юный сосед? – неожиданно спросил его с заметным, как показалось, американским акцентом, взлохмаченный, мрачноватого вида тип, до того молчавший.

– Над Австралией она, надо полагать, всегда радует, – нашёлся молодой человек, слегка замявшись.

– Вы надолго к нам? – продолжил разговор странный тип, с подобающими лысиной и весьма округлым животиком.

– По меньшей мере на полгода. Я имею намерение продолжить учёбу в Окленде. Если повезёт, то стану аспирантом. Но пока нет никакой договорённости и вся моя поездка – авантюра чистой воды, – бодро ответил молодой человек, удивившись, что сосед его новозеландец, а не янки, как поначалу подумалось. «Странно, что язык столь сходно эволюционировал в отдалённых друг от друга колониях в рыкающем направлении» – подумалось ему.

– … – далее что-то неразборчиво поговорил странноватый сосед скороговоркой.

Сначала студенту показалось, что тот повторился и сказал малозначащую в своей избитости философскую фразу, вроде «быть, или не быть». Но вскоре, по напряжённому ищущему поддержки взгляду его, стало ясным, что он говорит о чём-то ином. Позже студент узнал, что австралийцы и новозеландцы произносят слово «день», так же, как «умереть». Но в тот момент он не сразу догадался, что именно хочет спросить сосед. Когда он повторил свой вопрос несколько иначе, студент из Европы заметно смутился.

– Прекрасный день для изыскано красивой смерти, разве не так? Погода в самый раз, – несколько глумливо подмигнул навязчивый тип, – Лишить себя жизни в такой момент, пролетев одиннадцать километров вниз во славу красоты неба! Исчезнуть, раствориться в небе. Как пошло придумано – прыгать с парашютом. Никогда бы не согласился. А, вот без него… – добавил он с загадочной улыбкой.

– Возможно, – уклончиво откликнулся студент, избегая пристального взгляда чёрных черепашьих глаз странного человека.

– Пролетев птицей гамаюн, добавить своей краски, толику своего тела в эту неповторимую гамму красок пустыни! Как художник не могу не желать усиления палитры, – мечтательно закатил глаза сосед, почёсывая короткими волосатыми пальцами мясистую шею под густой щетиной, – Со времён импрессионистов густоту красок ошельмовали и доброе столетие усердно разбавляли её до нежности акварели. Вы только представьте себе как они сумели опошлить силу масляной краски, низведя её до немощности акварели! Уроды!

– Видимо, мне сложно понять Вас. Не такой уж я эстет: только что сделал мастера биологии в Вагенингенском университете и далёк от подобных мыслей…

– Как можно не чувствовать того, что ты дополняешь собою, своим телом, красоту мироздания и не нужны будут уродливые никчёмные похороны. Ты просто исчезнешь – что может быть достойнее? Ладно уж. Ваше непонимание простить можно, молодой человек. Но этих идиотов, которые задраивают иллюминаторы так, что простому смертному не открыть, прощения нет! И быть не может – подлецы, ублюдки! – проскрежетал зубами художник-островитянин, махнув рукой, – Да что с них взять – духовные скопцы!

– Не всем дано понять эмоции художника, – миролюбиво попытался подвести итог беседе студент, вздохнув.

– Просто не всем даны мозги, или извилины в них. Эти недоноски отравили мой порыв – окна безнадёжно глухо заперты: весь мир – тюрьма! А Вы откуда, в Вашей Европе, молодой человек?

– Из Нидерландов, а что?

– Да так – ничего. Как говорят у нас: «Это двойной голландский для меня». То бишь и вас трудно понять, – сосед зашёлся недобрым гаденьким смешком.

– Язык наш не прост…

– Да и не только язык, – визгливо подхихикнул художник, меря странным взглядом длинного поджарого блондина из Нидерландов.

– Разве мой английский выговор столь плох? – спросил студент и тут же подумал, что вопрос его, очевидно, звучит глупо и жалко.

– А как Вас зовут, сосед мой?

– Мило фан Схотен, – нервно ответил студент-биолог.

– Здорово! – беспардонно расхохотался художник, – Вот это порадовали!

– Это чем же?

– Говорю же: звучит! А Вам ведомо, что Мило – это югославское имя, славянское?

– Да… – неуверенно промямлил студент, слышав когда-то давно об этом, – Но подобных имён в Голландии появилось немало.

– Так, Ваши предки не выходцы оттуда? Не от Тито сбежали?

– Нет, они – чистые голландцы. Просто мода на имена, знаете…

– «Мило» означает как бы «милый, добрый», гы-гы!

– Вот и хорошо, – голос Мило зазвучал уже обиженно.

– Я-то имел югославских предков в роду, хоть сам я – Алистер Бэйрд, гы-ы! Говорю всем, что в честь Кроули предки меня так назвали. И принимают за чистую монету, недоумки. А на самом деле достойнейшие родители мои и не ведали кто такой этот Алистер Кроули. И не до него им было: пахали как проклятые, детей растили. Потому-то мне и не захотелось их иметь, гы! Свобода дороже оказалась. Да только на старости лет и от неё тошно стало. Ух, проклятые, окна все, как в тюряге задраили! – Мило показалось, что глаза соседа налились от ярости кровью, а когда мимо прогарцевала стюардесса, он ткнул её, припрятанной пластмассовой вилкой, в бок.

– Вы что-то хотели спросить? – сурово уставилась на художника не слишком миловидная и далеко не молодая особа.

– Какого дьявола? – хрипло со злобой пророкотал свободный художник не своим голосом.

– Вы о чём?

– Почему я не могу открыть окно!?

– За бортом минус пятьдесят, сэр, – строго ответила дама.

– Безобразие. Просто хамство!

– Если Вам душно – используйте индивидуальный вентилятор, встроенной в потолок над Вами, сэр.

– К чёрту! – перешёл на крик художник.

– Но позвольте, «Малайские Авиалинии» не позволяют пассажирам завязывать на борту ссоры, сэр. Прекратите Ваши придирки!

– Лучше бы «малайцы» запретили своим самолётам падать с неба. Было бы больше пользы для всех. Могли бы и покормить за десятичасовой перелёт повкуснее. Дерьмо, а не «линии»! – художник откинул назад длинные сальные волосы резким жестом.

– Будьте добры, – ледяным тоном проговорила стюардесса.

– Идиотка, – демонстративно отвернулся художник, но процедил это слово едва слышно, а бортпроводница предпочла сделать вид, что не расслышала и величаво удалилась своею профессиональной иноходью.

– А если самолёт упадёт в такой день разве это не будет красиво и эстетично? – не удержался Мило.