Так что, как только ты определишь, чей говорит голос, скажи ему «до свидания»… – потому что человек, который передал тебе этот голос, не был тебе врагом; у него не было дурных намерений, – но дело не в намерениях… Дело в том, что он навязал тебе нечто такое, что не исходит из твоего собственного внутреннего источника; а все пришедшее извне психологически порабощает человека.

К расцвету, к свободе тебя приведет лишь твой собственный голос.

Да, поначалу путь покажется опасным, потому что ты привык, чтобы кто-то вел тебя за руку: отец, священник, учитель, мать; а когда ребенок держится за отцовскую руку, ему не страшно, ему нечего бояться. Он может положиться на отца. Но сейчас ты держишь его за руку только в воображении; отца рядом нет, есть только чистой воды воображение. И хорошо сознавать, что ты один и что нет руки, на которую можно было бы опереться, потому что тогда ты начинаешь искать собственные способы защиты от опасностей.

Продолжать думать, что тебя защищают, когда на самом деле тебя никто не защищает, опасно. Именно это случилось с миллионами людей во всем мире: им кажется, что их защищают – защищает Бог, еще кто-нибудь… кто угодно.

Бога нет. Нет никого, кто бы мог тебя защищать. Ты один, и ты должен радоваться своему одиночеству… На самом деле, в том, что никто не ведет тебя за руку, – величайший экстаз.

Мой дедушка очень любил меня, потому что я был озорником. Он сам оставался озорником, даже когда состарился. Он никогда не был близок ни с моим отцом, ни с моими дядями, потому что все они были против его шалостей. Они ему говорили:

– Тебе уже семьдесят лет, ты должен уметь себя вести. Твоим сыновьям по пятьдесят лет, даже за пятьдесят, твоим дочерям по пятьдесят лет, их дети женились, у них родились внуки, – а ты все делаешь такие вещи, за что нам просто стыдно.

Я был единственным, с кем он был близок. Я любил старика, и по той простой причине, что даже в семидесятилетнем возрасте он не потерял детства. Он был таким же озорником, как всякий ребенок. Иногда он подшучивал даже над собственными сыновьями, дочерьми и их мужьями, от чего те были просто в шоке.

Я был единственным его поверенным, потому что мы с ним были заодно, как заговорщики. Конечно, некоторых вещей он не мог сделать сам – такие вещи делал я. Например, пока его зять спал в комнате, дедушка не мог бы забраться на крышу, а я мог… Так что мы действовали сообща: подставив мне спину, он помог мне среди ночи забраться на крышу. И я снял черепицу и дотянулся до лица его зятя кисточкой, прикрепленной к концу бамбуковой палки… Зять поднял крик, сбежался весь дом…

– Что случилось?

К тому времени мы уже успели исчезнуть. Он сказал:

– Может быть, это было привидение… Кто-то коснулся моего лица. Я пытался его поймать, но не смог, было темно.

Мой дедушка оставался невинным, как ребенок, и я видел, как велика была его свобода. Он был старшим в семье. Ему следовало бы быть самым серьезным, согбенным под тяжестью забот и тревог, но он жил как ни в чем не бывало. Когда возникала проблема, вся семья становилась серьезной, начинала беспокоиться, и он единственный ни о чем не беспокоился. Только одного я не любил – как раз поэтому я вспомнил о нем сейчас, – спать с ним в одной постели. У него была привычка спать, накрывшись с головой. Вместе с ним и мне приходилось спать, накрывшись с головой, и мне было душно.

В конце концов я твердо сказал ему:

– Я согласен на все остальное, но этого я не могу терпеть. Ты не можешь спать с открытым лицом, а я не могу спать, накрывшись с головой: мне душно, я задыхаюсь. Ты накрываешь меня одеялом из любви (он прижимал меня к самому сердцу, и я оказывался с головой под одеялом), и это замечательно, но к утру мое сердце перестанет биться. У тебя добрые намерения, но к утру ты будешь жив, а я умру. Так что постель должна быть исключена из нашей дружбы.

Он хотел, чтобы я был рядом с ним, потому что любил меня. Он говорил:

– Почему ты не приходишь ко мне спать?

Я отвечал ему:

– Ты прекрасно знаешь: я не хочу быть задушенным, даже из самых лучших побуждений. Ты меня любишь, и тебе хочется даже ночью прижимать меня к сердцу.

Еще мы подолгу гуляли по утрам, а иногда, если светила луна, и ночью. Но я никогда не позволял ему вести меня за руку. И он спрашивал:

– Но почему? Ведь ты можешь упасть, ты можешь споткнуться о какой-нибудь камень.

– Так будет лучше, – говорил я. – Пусть я споткнусь, от этого я не умру. Зато я научусь не спотыкаться, быть бдительным и запомню, где лежат камни. Но если ты будешь держать меня за руку… долго ли ты сможешь держать меня за руку? Долго ли ты будешь рядом со мной? Если ты можешь дать гарантию, что будешь со мной всегда, тогда, конечно, я согласен.

Но дедушка был очень искренним человеком.

– Я не могу дать такой гарантии, – говорил он. – Я не могу ничего обещать даже назавтра. Только в одном я уверен: ты будешь жить еще долго, а я скоро умру, так что я не смогу всегда быть рядом и вести тебя за руку.

– Тогда, – говорил я, – мне лучше начать учиться уже сейчас. Я не хочу оказаться в таком положении, чтобы мне пришлось жить в выдуманной реальности. Я хочу жить настоящей жизнью, а не выдуманной. Я не герой романа. Так что оставь меня в покое, дай мне упасть. Я попытаюсь встать сам. А ты просто жди, пока я не встану, просто наблюдай, и в этом будет больше сострадания ко мне, чем в том, чтобы держать меня за руку.

Он меня понял; он сказал:

– Ты прав: однажды меня больше не будет рядом.

Полезно несколько раз упасть, ушибиться, снова встать на ноги, несколько раз сбиться с пути. Ничего страшного. Если ты понимаешь, что сбился с пути, тут же вернись обратно. Жизни учатся методом проб и ошибок.

Так что, когда ты начнешь слушать голоса – а все они записаны у тебя внутри точно такими, как прозвучали в первый раз, – ты удивишься, когда попытаешься распознать, чей голос в тебе говорит. Ты просто рассмеешься: «Да ведь это моя мать! Я не видел ее двадцать лет, а она все еще пытается мной манипулировать». Может быть, ее уже нет в живых, но даже из могилы ее рука тянется к твоему горлу. У нее нет плохих намерений, но она тебя калечит.

Я говорил моему отцу:

– Не давай мне никаких советов, даже если я попрошу. Будь в этом как можно честнее. Просто скажи мне: «Найди решение сам». Не давай мне советов.

Потому что, если можно получить дешевый совет, стоит ли труда искать собственное решение?

Я настойчиво просил своих учителей:

– Пожалуйста, занимайтесь своим предметом и не давайте мне никаких советов, не имеющих к нему отношения, чтобы я мог исследовать жизнь по-своему. Да, я совершу множество ошибок, множество промахов. Я хочу совершать ошибки и промахи, потому что это единственный способ учиться.

Нет другого способа учиться. Если упростить учение настолько, чтобы совершенно исключить возможность ошибиться, станешь попугаем. Можно повторять слова, предложения, но смысл этих слов и предложений останется неясным.

Итак, прежде всего узнай голоса, которые в тебе говорят, – а это просто. Когда тебе нужно принять любое решение, просто сядь и сиди в молчании, и слушай голос, который говорит тебе поступить так или иначе. Постарайтесь определить, чей это голос. И как только установлено, что говорит твой отец, твоя мать, твой дядя, твой учитель, твоя тетя, твой брат, все становится очень просто – поблагодари брата и скажи ему: «Это очень любезно с твоей стороны: тебя уже нет в живых, но ты все еще заботишься обо мне. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое».

И как только ты ясно скажешь определенному голосу: «Оставь меня в покое», – твоя связь с ним, твоя с ним отождествленность будет разорвана. Он имел над тобой власть, потому что ты считал его своим собственным. Вся стратегия была в отождествлении. Ты думал: «Это мой голос, это моя мысль», – и поэтому поступал так, как он говорил. Теперь ты знаешь, что это не твоя мысль, не твой голос; это нечто чуждое твоей природе. Этого понимания достаточно. Просто поблагодари отца: «Ты все еще заботишься обо мне, но я больше не нуждаюсь в твоей заботе. Ты сделал меня достаточно зрелым, и теперь я могу позаботиться о себе сам».