Аки прочитал записку, щурясь от головной боли, поплелся в ванную, принял душ, позавтракал, прочитал записку снова, затем еще десять раз, чувствуй себя как дома, почему некоторые предложения как кинжал, почему кинжал так легко входит в кожу, почему сердце не выдерживает удар кинжалом? Он просидел в «Текле» весь пятничный вечер, мало ел, много пил, почти не говорил, никому не позволял к себе подсесть, однако попросил у Элисабет разрешения переночевать, но та сказала: у меня уже спит другой мужчина, и мы такие горячие, что ты обожжешься. Аки тем не менее позволили устроиться на матрасе на втором этаже ресторана, в окно светила луна, она была одна на небе, он один на земле, напился до беспамятства субботним вечером, сидел за столиком у окна, было облачно, затем в разрыве между облаками показалась луна, белые лучи проникали сквозь стекло и смешивались с коньяком в бокале Аки, как это может быть, подумал он и опустошил бокал. Удивительный вкус луны; он проснулся в незнакомой комнате на узкой кровати, вплотную к нему лежала обнаженная женщина, и сам он тоже обнаженный.

Возможно, открывая глаза, мы каждый раз рождаемся заново, а закрывая их, умираем. Аки долго лежал с закрытыми глазами и ждал, что проснется, очнется от кошмара: он в незнакомой комнате, рядом с обнаженной женщиной. Снова открывал и закрывал глаза, открывал и закрывал, пока не понял, что это не сон. Вот как, он действительно в незнакомой комнате, на узкой кровати, рядом с ним дышит женщина, он чувствует запах ее тела, они оба лежат на спине, вплотную друг к другу из-за тесноты. Неужели я умер и это и есть вечность? Комната небольшая — он мог окинуть ее взглядом от стены до стены, не шевеля головой, — вероятно, на чердаке, если только это не мир накренился. Вон старое плетеное кресло, полочка с фотографией людей и животных, три вазы с цветочным узором, сундук или ящик, украшенный песком и ракушками, узкий высокий комод и все, больше ничего и не поместилось бы, но за окном висело синее небо. Аки изучил обстановку, увидел, что вещи на своих местах, и ему стало немного лучше, но все еще было нехорошо. Женщина не спала, он слышал это по ее дыханию. Аки откашлялся, она явно вздрогнула, он неясно видел ее боковым зрением: она, похоже, скрестила руки на груди; где я, спросил он, голос звучал незнакомо, глухо и надорванно, на хуторе? Да. А где деревня? Они лежали без движения, он смотрел вверх; она подняла руку, которая была дальше от него, правую, и, указав, произнесла: вон там; Аки тотчас почувствовал сильный, даже резкий запах тела. У него скрутило живот, его прошиб пот, но не вырвало, подумал он, черт возьми, не вырвало! Ему удалось сдержаться, и он спросил: туда далеко? Двадцать семь километров плюс подъездная дорога. Говорила она в общем четко, но почти не шевеля губами. Какая подъездная дорога? Сюда, к хутору. Длинная? Семьсот двадцать восемь метров. По всему телу прошло приятное напряжение: как же хорошо, когда люди переводят окружающую обстановку в точные цифры, но затем она подняла руку, почесала голову, он непроизвольно закрыл глаза, ждал, пока ослабеет запах, снова открыл их и спросил, смущаясь: что случилось сегодня ночью, как я сюда попал? Последовало долгое молчание, она дышала, и он ждал, затем она спросила: а что ты помнишь? Он задумался, вспоминая: ну, я сидел в «Текле» и пил коньяк, видел луну в облаках… а потом просыпаюсь здесь. Ты не помнишь ничего после этого, после того как видел луну, имею я в виду? Нет, ответил он, сжимая губы; меня вырвет, если она еще раз поднимет руку, подумал он, она когда-нибудь моется? Ладно, вздохнул он; они немного полежали; она смотрела вверх перед собой, он увидел это, повернув голову на несколько миллиметров, увидел грубое круглое лицо, толстый нос, оттопыренные губы, если только они не настолько толстые — полнокровные и толстые. Ладно, произнес он, расскажи мне, как я сюда попал и почему. Затем он крепко схватился за край кровати, потому что мир вдруг подозрительно накренился, словно хочет от меня избавиться, пронеслось в голове у Аки. Элисабет сказала, что будет отлично, если ты поедешь с нами. С вами? Со мной и моим братом. Он тоже здесь живет? Да. Кто-то еще? Нет.

Внизу кто-то включил радио, словно брат хотел подтвердить свое присутствие, вероятно, тихий человек, потому что радио работало тихо. Вы были в «Текле» вчера вечером? Нет. Да ну? Мы были снаружи. Что вы там делали, проезжали мимо? Нет, просто смотрели, кто приходит и все такое, вечером хорошо смотреть снаружи в окна. Вы сидели в машине и смотрели в окна ресторана? Да. Долго? Не-е, вероятно, тридцать пять минут, пока не вышла Элисабет. К нему снова вернулось ощущение покоя, теперь из-за того, что она так точно запомнила время. Элисабет к вам выходила? Да, сначала мы подумали, что она собирается нас прогнать; заводи, Йенни, сказала я. Йенни это твой брат? Да. И? Наша «тойота» завелась, когда Элисабет уже приблизилась к машине, и я запретила ему трогаться, это было бы хамством. И? Она открыла дверцу с моей стороны, совсем не сердилась, напротив, предложила нам войти, даже пригласила на ужин! И вы пошли? Нет, не сразу, я сказала, что мы не умеем сидеть в ресторанах, а она в ответ спросила: вы же умеете сидеть в машине, разумеется, сказала я, но тогда вы сумеете посидеть у меня за столиком, и я тут же поняла, что она права. И вы пошли, спросил Аки, когда она какое-то время помолчала. Нет, или да, я пошла, а Йенни ни в какую, он не такой общительный, как я. Ты пошла, сказал Аки, стараясь дышать ртом, когда она поднимала руку и запах ударял в нос. Да, и ела баранью ногу, я уже поужинала и есть не хотела, но у Элисабет было так вкусно, словно я никогда раньше не пробовала баранью ногу, наверное, это правда — то, что о ней некоторые говорят. А что говорят? Что она волшебница, а еще парень со склада играл на скрипке, это было так душевно и по-культурному, я была даже рада, что Йенни не пошел: он терпеть не может игру на скрипке, говорит, что она для снобов, мне же нравится любая музыка. Она молчала, быстро дыша. Я тогда сидел у окна? Да. И был… как бы это сказать, был в полном сознании? Думаю, да, ты пил, однако я мало смотрела на тебя, сказала она, извиняясь, почти испуганно, я редко пью красное вино, а Элисабет все подливала в мой бокал, и мне было так хорошо, так здорово было там сидеть, смотреть вокруг и… Она замолчала, сдерживая дыхание, и у него возникло ощущение, что она ждет его разрешения или согласия, чтобы продолжить, и он произнес: да, красное вино. Она снова начала дышать и сказала: там столько народу. Доктор в своей забавной бабочке и муж Элисабет в странном костюме, они сидели вместе и разговаривали, иногда так громко, что я плохо слышала скрипку, но их было интересно слушать, они говорили… а когда я появился, перебил ее Аки, но тут же пожалел об этом, она резко замолчала, и долгое время слышалось только радио и шум ветра; наконец она тихо сказала: я слишком много говорю, Йенни часто ругает меня за это. Прости, сказал он незнакомым голосом, глухо и надорванно, невоспитанно вот так перебивать людей. Она улыбнулась — он увидел это краем глаза, — просияла, он непроизвольно попытался повернуться на бок, чтобы видеть ее лучше, кровать заскрипела, и радио замолчало. Что я, собственно, делаю, подумал он, перестал переворачиваться на бок и лежал поэтому не на спине и не на боку, из-за узкой кровати двинуться куда-то было трудно. Но теперь он разглядел получше: она застыла, обе руки поверх одеяла, локти прижаты к бокам, он видел только голову, шею, часть грудной клетки; он смотрел, а она старалась натянуть одеяло выше, и запах снова ударил ему в нос, он стерпел, не мог поступить иначе, она смотрела на него, серыми настороженными, немного испуганными глазами, из-под короткой челки неопределенного цвета, почти не знавшей расчески, кожа грубая, лицо с толстым носом, толстые полнокровные губы, если они не оттопырены, на лице неяркий макияж — на щеках и вокруг глаз, он ей не особенно подходил. Прости, снова сказал он, я не должен был тебя прерывать, но мне бы очень хотелось знать, как я сюда попал. Она смотрела вниз, он видел только веки. Элисабет сказала, что ты поедешь с нами.