Еще раз перечитав бумагу, я поставил подпись. Внезапно я обратил внимание на дату: седьмое сентября 1986 года. Господи! Да ведь сегодня день рождения моего отца! Ему было бы восемьдесят семь. Опять мне вспомнились его слова о соляных копях. Он был прав: я находился еще на один шаг ближе к Сибири…

Генерал встал, попрощался с Сергадеевым и вышел вместе с переводчиком. Я тоже поднялся из-за низкого столика, полагая, что свидание окончилось. Мне хотелось одного: поскорее вернуться в камеру, собраться с мыслями. Но Сергадеев еще не намерен был распроститься со мной. Он устроился за своим столом, пригласил меня сесть поближе.

— Теперь, Николай Сергеевич, — сказал он, — обсудим еще кое-что… Отец Роман… Расскажите мне об отце Романе.

Я снова почувствовал напряжение: добрались и до отца Романа… Петля затягивалась. Всю неделю я молил Бога, чтобы Сергадеев не касался этого вопроса.

— Мы знаем, что вы получили от отца Романа письмо, — продолжал полковник. — Что вы с ним сделали?..

Если и существовало что-то, из-за чего у меня могло сразу подняться давление, го это было именно письмо от человека, который называл себя "отец Роман Потемкин", письмо, опущенное им в мой почтовый ящик. Из всех подозрительных типов, которых подсылали ко мне в Москве, отец Роман был несомненно самым искусным произведением рук КГБ. Даже фамилия была придумана гениально: князь Потемкин — человек из екатерининских времен, построивший "липовые" процветающие деревни на пути следования своей императрицы.

Этот Роман был очень умелым — таким умелым, что ему почти удалась уловка по превращению меня в добровольного подручного для одной из важных разведывательных операций.

* * *

История с отцом Романом началась в понедельник 10 декабря 1984 года. Я работал у себя в бюро, когда мне позвонил какой-то незнакомый человек, представившийся русским православным священником. Не скажу, что для иностранных корреспондентов, работающих в Москве, подобные звонки были такой уж большой неожиданностью. Когда позвонивший заявил, что хотел бы встретиться со мной, я ответил, что в данное время слишком занят и попросил позвонить на следующей неделе. За годы работы у меня уже появилось здесь некоторое количество знакомых, которым я доверял, и не очень хотелось встречаться с неизвестными людьми, прямо с улицы, которые вполне могли быть связаны с КГБ.

Чаще всего после такого моего ответа повторных звонков не бывало — звонивший улетучивался. Но отец Роман позвонил снова ровно через неделю. Я пригласил его в свой офис, полагая, что обязательное наличие там подслушивающей аппаратуры, установленной кэгэбэшниками, должно охладить его пыл. Но он принял приглашение, и мне пришлось назначить время встречи. Когда на следующее утро, 18 декабря, около одиннадцати, раздался звонок в дверь, я испытал некоторое чувство раздражения. Приход гостя застал меня в разгаре работы над статьей, которую нужно было в тот вечер передать по телексу в Вашингтон. Еще до того, как открыть дверь, я уже твердо решил как можно скорее избавиться от посетителя. Однако я был приятно удивлен видом стоявшего на пороге молодого человека. Отцу Роману было, пожалуй, не больше тридцати, на нем были синие джинсы, лыжная куртка. Такой наряд на священнике не слишком поразил меня, поскольку я знал, что советские власти не очень-то разрешают священнослужителям появляться на публике в церковном облачении.

Я пригласил Романа в комнату, а затем предложил ему прогуляться, чтобы мы могли говорить более свободно. Я бы мог быстро прервать нашу встречу, сославшись на занятость, но почему-то не сделал этого.

Роман охотно согласился на прогулку, я оделся, и мы вышли. Пока спускались в лифте, Роман все извинялся за свою настойчивость и беспокойство, которое он мне причинил. Это тоже произвело приятное впечатление. Многие советские люди, посещающие иностранных корреспондентов, ведут себя так, словно у тех нет другого дела, как только выслушивать их.

Миновав двор, мы вышли на центральную пешеходную дорожку на улице Косыгина. Падал легкий снег, когда мы отправились на нашу первую и последнюю прогулку. В течение следующего часа — больше я никогда не видел отца Романа — он рассказывал мне, как пытается привлечь в лоно церкви русскую молодежь. Он говорил хорошим языком, и мне интересно было слушать его слова о том, что все большее число молодых людей приходит на религиозные службы. Он сказал также, что является членом неофициальной диссидентской организации, называющей себя Ассоциация русской православной молодежи, основанной еще в 70-х годах. Я никогда раньше не слышал о такой, а теперь вообще сомневаюсь, что она когда-либо существовала. Ее задача, говорил мне Роман, распространять возможно шире информацию о деятельности церкви, о времени и месте церковных служб и так далее. Он хочет, добавил Роман, чтобы иностранные корреспонденты тоже узнали о существовании Ассоциации, и просит меня познакомить его с возможно большим числом из них. В свою очередь, он будет держать меня в курсе всех событий, связанных с деятельностью Ассоциации.

Мы продолжали прогуливаться по бульвару, и Роман принялся рассказывать мне об антирелигиозной кампании, которую развязало Советское правительство в преддверии тысячелетней годовщины христианства на Руси, которая должна отмечаться в 1988 году.

Он рассказывал и о других, более страшных вещах: например, об опытах, которые проводит КГБ над душевнобольными людьми в печально известной психиатрической больнице в Белых Столбах, недалеко от Москвы.

— Это делается без всякого, конечно, согласия со стороны пациентов, — говорил Роман. — Об уходе за ними и говорить нечего! Я знаю случай, когда медицинская сестра поручила сделать укол санитару-охраннику, а тот был, как всегда, пьян и вколол вместо одного кубика полный шприц. Пациент оставался буйным в течение двух месяцев, и неизвестно, можно ли его вообще вылечить…

Чувство репортера подсказывало мне, что Роман может быть источником разных интересных сведений, и позднее я изложил часть его рассказа в своем журнале. Но что-то говорило мне и о необходимости соблюдать осторожность. Он не был похож на обыкновенного "подсадного" из КГБ, но кто мог ручаться…

После того как он поведал мне еще, что патриарх Пимен серьезно болен и уже не жилец на этом свете, я решил кое о чем его поспрашивать — авось удастся проверить правдоподобность его историй.

— Расскажите о вашей работе в церкви, — попросил я. Он ответил:

— Я часто выполняю обязанности дьякона. Также замещаю священников в разных отдаленных храмах.

Как бы оправдываясь за свое не слишком высокое положение, он тут же начал объяснять, что по ложному обвинению в краже икон был арестован и отправлен в лагеря в республику Коми. Я спросил, на какой срок. Он ответил: "На два года".

— Вначале был на тяжелой работе, — сказал он, — послали на лесоповал. Но потом лагерное начальстве сообразило, что у меня неплохо варит голова, и меня перевели в контору.

Я подумал, что, насколько я знаю эту страну, срок два года слишком мал для подобного преступления. Странным показалось также, что духовному лицу разрешили работать в конторе. Быть может, он совершил сделку с дьяволом?..

Я начал расспрашивать об известных религиозных диссидентах, подвергающихся преследованиям. Спросил о Юлии Эдельштейне, преподавателе иврита, которому при обыске в его квартире подложили наркотики. Когда Роман ответил, что ничего о таком не знает, в моем мозгу прозвучало первое предупреждение. Потом я спросил об Александре Рига, католическом священнике, которого отправили в Сибирь как сторонника движения за объединение церквей. Роман не слыхал и о нем. Второе предупреждение прозвучало в моем мозгу… Последний вопрос, который я задал: откуда Роман узнал номер моего телефона.

Он ответил, что давно хотел связаться с иностранным корреспондентом, знающим русский язык, и потому попросил одного своего друга, который знаком с секретаршей из Отдела печати МИДа, посодействовать ему в этом.