Такэи, до сих пор беспрерывно вещавший, вдруг встал и поднял Осаму.

— Ну, пошли. Я буду тобой руководить.

Они пересекли проезжую часть, наполовину скрытую вечерней тенью многоэтажки, и вошли в закопчённое, мрачное здание спортивного зала. Помещение секции тяжёлой атлетики приняло их неласково. Пыльная бетонная комната походила на тюремную камеру, из-за плохо пригнанных раздвижных стен доносились тихие стоны, страшное натужное дыхание, вздохи, восхищённые вскрики. Когда раздвинули перегородку, в нос Осаму ударил тяжёлый запах пойманного зверя. Запах пота и ржавого железа. Увиденное напомнило Осаму пыточную камеру.

Древние каменоломни, тяжкий труд молодых рабов.

В свете ассоциаций с Древним Римом это помещение никак не походило на спортивный клуб. Молодые люди с усилием раскручивали мощные спины, захватывали зубами тяжести, вызывали дрожь бёдер. Полная тишина, ни вскриков, ни окликов, только молодая плоть — страдающая, напряжённая, в каплях пота, с толкающейся в жилах кровью.

Тренировка по тяжёлой атлетике на сегодня закончилась. Занимались только младшие члены секты Такэи. Один привязал ноги к поднятому концу наклонённой доски и, откинувшись на спину, поднимал и опускал тяжёлую штангу. Другой приседал с гирями. Третий, лёжа на скамейке, поднимал такую же тяжёлую штангу над грудью. Кто-то садился и вставал с железным грузом на плечах. Кто-то, наблюдая, как вздуваются руки, поднимал до плеч и опускал утяжелённые съёмными железными дисками гантели. Кто-то, наклонившись и расставив ноги, опускал до самого пола тяжёлую штангу, затем снова, напрягая локти, поднимал её на грудь. Осаму всё это казалось чудовищным, в чём-то ужасным, в чём-то карикатурным. И выглядело так, словно каждый молча отбывает возложенное на него наказание.

Однако в этой каторжной работе было что-то привлекательное. Полуобнажённые молодые рабы, все как один были озабочены мрачной тайной плоти, которую не могли постичь. И потолок, где в вечернее время не горел свет, и пыльный пол, и старые железные снаряды — всё было мрачным, сияли только мускулы. Присмотревшись, можно было заметить, что мышцы каждой части тела чрезвычайно чувствительны. Осаму никогда ещё не видел столь чувствительных мышц. Один из юношей наклонился — и сразу же на боку отчётливо выступили мускулы, подобные узлам верёвки. Даже у тех, кто ничего не делал и стоял спокойно, отдыхал, временами в теле, как отклик, от мышцы к мышце пробегала быстрая волна, будто в гневе вздымались мускулы рук. Осаму решил: то, что говорил Такэи, очень правильно.

— Прежде всего разденься до пояса. Я посмотрю на твоё тело, — надменно произнёс Такэи, который был ниже ростом.

В таком окружении застесняешься своего худого тела. Но Такэи потянул полуобнажённого Осаму за руку и подвёл его к зеркалу. В зеркале отразилось то, что Осаму не хотелось бы видеть. Выпирающие рёбра не так явно, но всё-таки угадывались.

— Смотри, — произнёс Такэи. — У тебя плотные кости, поэтому сейчас беспокоиться не о чем. В нынешнем состоянии? В нынешнем состоянии ничего не нужно, ты ведь так думаешь. Тут ясно выражена твоя долгая, полная излишеств жизнь. Кожа не блестит, как должно быть в твоём возрасте, нет подобающей молодости энергии, ты бледноват, бессилен, в общем, желеобразен, как тофу.

Несколько учеников Такэи, услышав комментарии, со смехом окружили Осаму. По сравнению с их мощными торсами его обнажённое тело выглядело намного стройнее, белее и слабее.

— Нет, не желе. Скорее жалкий, худосочный общипанный цыплёнок, — продолжал критиковать разошедшийся Такэи. — Мускулы, знаешь ли, как и другие органы, атрофируются при отсутствии нагрузки. Посмотрим на твою трапециевидную мышцу. Она тут, в округлости плеч. Сравним её с такими же мышцами у парней. Ты до сих пор вёл жизнь без силовых нагрузок, поэтому на плечах выступают кости. Слабые и вялые трапециевидные мышцы только намечены.

На самом деле Осаму только теперь был вынужден поверить, что физически не обладает ничем сопоставимым с красотой его породистого лица. Его тело не развито, далеко от совершенства и свидетельствует о том, что мужчина без достаточно мощной конституции не блещет элегантностью. Его тонкие руки бессильно свисают с плеч, в пальцах нет силы. «Я хочу лицо поэта и тело тореадора», — пылко подумал Осаму. Он знал, что ему не хватает простоты, резкости, дикости. Воистину, лирические герои рождаются лишь из редкого сочетания лица поэта и тела тореадора.

— Сегодня — первая тренировка, займёшься лёгкими снарядами, хватит по два подхода. Вначале тяга штанги к подбородку — два подхода. Следом подъём штанги на бицепс — два подхода. Жим штанги из-за головы — два подхода. Жим штанги лёжа на спине — два подхода. Жим к поясу — два подхода. Глубокие приседания со штангой на плечах — два подхода.

Такэи велел Осаму надеть тренировочный костюм. Осаму переоделся. Ему было очень стыдно: пронизывающий воздух непривычного места колол кожу, и он не верил, что его привыкшее к долгой праздности тело согласится идти к определённой цели. Он ощущал себя слабым маленьким животным, которое пятится в ожидании удара. Маленьким животным, которое разлучили с влажной соломенной подстилкой, с собственным запахом, оно ещё не проснулось, а его уже принуждают работать. Осаму почувствовал, с каким трудом тянется к собственному существованию. В полутьме на бетонном полу маленькие серые гантели для начинающих перекатывались, как пара колёс, потерявших в тени от склада гравия, окружённого летней травой, кузов своего автомобиля.

Осаму взял гантели в руки, поднял к груди. Они оказались легче, чем ему представлялось.

Мать красилась кричаще. Она управляла всего лишь крошечным магазинчиком одежды и аксессуаров, но Осаму из-за такой косметики нравилось представлять её единоличной владелицей какого-нибудь сомнительного торгового предприятия.

Осаму любил слушать, как мать, преувеличивая, рассказывает о своих несчастьях. Она хриплым голосом перекраивала свою жизнь в невероятную трагедию, расцвеченную яркими афишками наподобие тех, что висят на кинотеатре в Асакусе.[18]

— Сегодня немного позанимался спортом, — сообщил Осаму. Мать следила взглядом за голубоватой струйкой от сигареты, которую курила: её в равной степени интересовал дым и тема разговора.

— Что?! Вот редкость-то, ты — и вдруг спорт.

— Хочу хорошее тело.

— Зачем это? A-а, сейчас это нравится девушкам, так ведь?

Осаму не оставляло возбуждение: странно смешались ощущение свежести после пролитого пота и напряжённой силы во всём подвергнутом нагрузкам теле. Поэтому он, чего никогда не делал, посмотрел на мать сверху вниз. Сегодня она казалась ему очень маленькой. В костюме, который ей совсем не шёл, со спрятанными под толстым слоем алой помады морщинами на губах, затянутая, как в корсет, в свои воображаемые страдания.

— Отец, похоже, опять увлёкся неподходящей женщиной.

— С чего ты взяла, что неподходящей?

— За отца вечно цепляются такие.

— Точно! — Осаму рассмеялся.

К его невзрачному, жалкому отцу вечно, как чесотка, липли женщины.

Вечером людские толпы потекли по городу. Магазин матери примостился на улице с многочисленными закусочными и кафе, явно неподходящей для торговли. Разве что наблюдать из магазина ради забавы за проходящими мимо людьми. На полочке с безделушками беспорядочно были свалены цепочки, броши, браслеты, серьги, носовые платки, перчатки. После того как кафе напротив расцветили яркими неоновыми огнями, мать стала жаловаться, что товары в отражённом свете меняют цвет. В любом случае на этот магазин, как и на другие, пребывающие сейчас в застое, легла густая тень депрессии, и сколько его ни освещай, едва заметный мрачный налёт всё больше и больше отдалял клиентов.

Удивительно, но две молодые девушки, по виду — служащие, остановились перед полкой с аксессуарами.

— Да не станете вы ничего покупать, — раздался из глубины магазина голос матери.