Воздух, казалось, был весь насыщен раскаленным металлом. Вода кипела и пенилась от разрывов мин и хлещущих по ней пуль. Но враг уже не мог остановить атакующих, прижать их к земле. Большой урон на этот раз понесли его артиллеристы и минометчики. Дымовые завесы сбили противника с толку. Наступательный же порыв наших солдат был необычайно высок. За те несколько часов, что велась подготовка к атаке, все бойцы узнали от политработников, агитаторов и коммунистов, что в полк передано Знамя, предназначенное для водружения на рейхстаге, и что наше наступление будет развиваться к центру города. Это удваивало силы людей, приумножало их стремление во что бы то ни стало преодолеть рубеж, преграждавший им путь к конечной цели.
Этот бой изобиловал примерами подлинного героизма. Сержанту Досычеву, который вел за собой взвод, перебило правую руку. Перебросив автомат в левую, он продолжал бежать во главе бойцов. Рядовой Филиппов пошатнулся от удара в грудь, но не остановился. Зажав кровоточащую рану рукой, он, пока хватало сил, шел вместе со всеми. Солдат Бобров одним из первых преодолел мост. Оказавшись один на один с пятью гитлеровцами, он не растерялся и, открыв огонь в упор, уложил всех пятерых.
- Давай, ребята, за мной! - крикнул Бобров и бросился дальше. Но в этот миг пуля оборвала его жизнь.
Вместе с пехотинцами в первых рядах атакующих были саперы и химики. Саперам ставилась задача подорвать противотанковые надолбы на противоположной стороне, сделать настил через ров, тянувшийся вдоль канала, восстановить мост. А до этого они действовали как стрелки и не уступали им ни в умении владеть оружием, ни в мужестве.
Рядовой Станкевич был ранен еще на мосту. Однако отважный сапер не вышел из боя. Он продолжал бежать, ведя огонь, и выпустил из рук карабин лишь тогда, когда от второго ранения перестало биться его сердце.
Из таких вот солдатских подвигов и складывался неудержимый напор полка. В половине десятого были заняты первые дома Моабита на южном берегу канала. В наступавших сумерках особенно плотной казалась завеса дыма, прикрывавшего мост уже с той стороны. Саперы укрепляли мост. Впрочем, скорее, не укрепляли, а наводили заново. Он был совсем непригоден для движения орудий и тяжелых боевых машин.
Немцы контратаковали. Но уже стало ясно, что мост окончательно наш и им его не отбить, а переправу дивизии не остановить.
В этом бою среди отличившихся были и химики. Мокринский проявил тактическую зрелость, распорядительность и смелость. Мне приятно было потом подписать боевую характеристику с представлением его к ордену Красного Знамени.
- А не забыли, как вы просились в разведку? - напомнил тогда я ему. Для того чтобы отличиться, вовсе не обязательно за "языком" ходить. Главное - настоящим воином быть и дело свое знать. А случай показать себя на войне всегда представится.
Моабит
В нашей стране хорошо известно слово "Моабит". С ним связано представление о зловещей берлинской тюрьме, в которой гитлеровцы держали своих политических противников. В этой тюрьме два года томился вождь германского пролетариата Эрнст Тельман. Здесь встретил свой смертный час замечательный советский поэт Муса Джалиль. Коммунист и воин боролся с фашизмом до самого конца единственным оставшимся у него оружием - поэзией. Его стихи, прославляющие Родину, клеймящие гневом и презрением фашистских палачей, вырвались на свободу и уже после войны составили знаменитую "Моабитскую тетрадь" - посмертную книгу поэта.
Об этой книге знают не только любители поэзии. О ней много писали, когда присудили ей Ленинскую премию и когда Мусе Джалилю посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.
В ночь на 27 апреля, когда мы захватили мост через Фербиндунгс-канал и начали переправу по нему, название Моабит не вызывало у меня таких мрачных ассоциаций. В плане Берлина оно обозначало крупный городской район, ограниченный с юга волнистой линией Шпрее, а с других сторон - полосками смыкавшихся друг с другом каналов. На юго-востоке Шпрее отделяла Моабит от Тиргартена - большого городского парка и от административного центра столицы. Там, за рекой, был девятый сектор обороны, укрепленный особенно прочно.
Моабит составляли преимущественно рабочие кварталы, фабрики, мастерские и железнодорожные станции, казармы и кирки. Был здесь и большой госпиталь, была и тюрьма. Имелся и свой собственный Тиргартен, называемый в отличие от настоящего Кляйн Тиргартеном. Он уступал в размерах своему большому собрату раз в десять.
По этому району нам и предстояло наступать в южном направлении. Но сначала надо было очистить от противника железнодорожную станцию Бойссельштрассе, находящуюся примерно в километре от моста. Кирпичные станционные постройки, хорошо укрепленные, приспособленные для кругового обстрела, представляли собой сильный узел сопротивления, который перекрывал нам путь кинжальным огнем.
Попытки штурмовать станцию в лоб не принесли успеха. Немцы сами несколько раз переходили в контратаки. В ходе этих боев в тяжелом положении оказался КП 2-го батальона, расположившийся в каменной коробке железнодорожного пакгауза. Старшим там был капитан Андрей Логвинов, который по приказанию Зинченко шел со 2-м батальоном и в числе первых оказался на южном берегу канала. Под его командой семь человек отбивались от наседавших немцев гранатами и автоматным огнем. Им бы не удалось остаться в живых, если б на помощь не подоспела одна из рот.
Тогда я сказал командующему артиллерией:
- Товарищ Сосновский, делай что хочешь, но чтобы через полчаса Бойссельштрассе можно было взять голыми руками.
- Будет сделано, товарищ генерал, - коротко ответил Григорий Николаевич.
Через 10 минут с нашего НП можно было наблюдать впечатляющую картину. В вечернем небе над крышами домов пронеслись огненные языки "катюш". Станция полыхнула слепящими вспышками. Прокатился могучий грохот. Это заработала дивизионная артгруппа. И снова по вокзальным зданиям метнулись вспышки.
Спустя пятнадцать минут артиллерия смолкла. И тогда с нескольких сторон к Бойсселыптрассе устремились бойцы. Станция была взята. В плен сдалось более ста вражеских солдат во главе с офицером.
А по восстановленному мосту через Фербиндунгс-канал уже двигались орудия и танки. Дивизия прорвала городской оборонительный обвод и открыла путь в глубь Моабита.
Солнце давно скрылось за домами. Стало совсем темно. С нашего наблюдательного пункта видны были лишь яркие зарницы на той стороне канала. С несколькими штабными офицерами я пошел пешком через мост, вслушиваясь в звуки затихавшего боя. От канала веяло прохладой. Но дышалось тяжело воздух был какой-то густой, пропитанный гарью и пылью.
Наша группа подошла к железной дороге. В стороне, справа, виднелся темный забор со сторожевыми вышками. Оттуда доносились громкие голоса, шум. Свернули к забору. Перед нами предстал концентрационный лагерь - еще один на нашем пути.
Бойцы открыли ворота, и из них высыпала густая толпа. Свет карманных фонарей выхватывал из темноты жалкие лохмотья и изможденные лица. Бойцы расступились, и я оказался перед получившими свободу узниками. Их было тысячи полторы. Одни из них плакали от счастья, другие обнимали наших солдат, третьи исступленно повторяли:
- Дайте нам оружие! Мы хотим помогать вам! Увидев перед собой генерала, они принялись просить еще настойчивее:
- Возьмите нас в бой!
Я поднял руку. Постепенно шум стих.
- Дорогие товарищи, Красная Армия достаточно сильна, чтобы в ближайшие дни окончательно овладеть Берлином. Спасибо вам, но вашей помощи не требуется. Да это вам и не под силу. Будет самое лучшее, если вы сейчас приведете себя в порядок, оденетесь...
Утром я отправился на новый НП, подготовленный в трамвайном парке. Когда я вошел в чердачное помещение красного кирпичного здания, мне показалось, что там никого нет. Но потом увидел в углу за столиком нашу штабную телефонистку Веру Кузнецову. Возле нее, склонившись, стоял невысокий, крепкий Василий Гук. Он что-то нашептывал Вере на ухо, и такое робкое, нежное выражение было на лице лихого разведчика, что я изумился. А Вера смотрела мечтательным взглядом куда-то вдаль. Но ужо в следующее мгновение все изменилось, так что я подумал даже, не почудилось ли мне все это. Гук резко выпрямился и, сделав пол-оборота, четким уставным голосом доложил:
