Прячься, когда звучат сирены. Это был единственный оставшийся закон.

Кристоге несмело отступил от окна. Куда бежать, что делать, он заучил раньше алфавита и цифр, однако ноги не слушались.

– Беги, ну, – шепнул себе мальчик, и все равно не вышел из спальни, не спустился по лестнице, не укрылся в подвале. Все, чему его учили, вытравил страх перед Ними: Они приходили снова и снова, оставляя после себя только пепел да пыль.

Когда Кристоге было семь, Они уничтожили Альту. Цветущие сады, которыми славился город, превратились в выжженную пустыню. Пришлось бежать.

Когда Кристоге было восемь, Они уничтожили Авилу. Ему нравилось гулять по улице с домами из стекла, но как они выглядели, он не запомнил – в памяти остались только тела, пронзенные осколками. И новый побег.

Когда Кристоге было девять, Они уничтожили Акиду. Это был город башен и куполов, которые рухнули, едва прогремели взрывы, и оставили под завалами тысячи жителей. В поисках укрытия семья бежала дальше.

Отец говорил, что Арьент – последняя надежда. Если Их корабли снова поднимутся в воздух, никакая сила не защитит город от разрывающихся бомб, от пожаров, от падающих стен. Столица сдастся, и распоряжаться судьбой побежденных будут Они.

Звук сирены все нарастал. Закрыв уши руками, Кристоге выскочил из спальни и побежал вниз, перескакивая через несколько ступеней. В коридорах кричали, взрослые хватали детей, торопились укрыться в подвале. Все вокруг были такими же беглецами: из Альты, Авилы, Акиды и еще десятка городов и деревень, которые пришлось отдать Им.

Чья-то рука схватила мальчика за шиворот и отбросила так, что затылком он ударился о стену и упал ничком. Крик сирены сменился шумом в ушах, к горлу подступила тошнота. Кое-как поднявшись на четвереньки, Кристоге прополз пару метров и рванул вперед.

Оставалось пять ступеней – дверь начала закрываться. Не больше секунды он видел, сколько в подвале беглецов, как они жмутся друг к другу, видел страх в глазах – и отсутствие жалости к неуспевшим. Те молотили в дверь, царапали ее ногтями, кричали, но она была неприступна.

Мальчик выбрался из толпы и снова побежал. Нельзя оставаться здесь – упадут бомбы, а с ними начнутся пожары, и рухнут стены. Надо найти другое убежище. Хоть что-то!

Кристоге выскочил на улицу, пробежал сотню метров, упал на землю и пополз в канализационную трубу. Внизу он замер, притянув колени к груди, и принялся ждать.

Они пришли, чтобы уничтожить последний город. Но Их жизнь коротка, афеноры же умеют восставать из пепла.

В саду цвела мимоза, и ее медовый аромат напоминал, что, в общем-то, новый мир красив. Голоса из коридора – что за ограду не выпустят, не прекратят следить и так и будут покрикивать, чтобы собрать вместе, точно овец в стадо, не на убой отправляя, разве что.

– Спускайтесь!

Лаэм ходил по коридору тяжелым, заколачивающим шагом, в голосе звучала нарочитая грубость. Марк хорошо знал, что это притворство. Про себя он называл мужчину «надзирателем с улыбкой»: вечером, когда не оставалось начальников, Лаэм первым заводил разговор с живущими в доме, с удовольствием слушал их рассказы о другом мире и тайком менял сигареты и алкоголь на вещи, с которыми люди очутились здесь.

Первым выйдя из комнаты, Марк увидел на лестнице фигуру Зейна – «надзирателя со шрамом». И он, и Лаэм именовали себя стражами, но с учетом обстоятельств на надзирателей, все-таки, они походили больше.

– Лишь бы не новенькие, скоро дышать нечем будет, – буркнул Вадим, выходя следом.

Парень редко говорил дельные вещи, но сейчас Марк был согласен с ним. В доме жили уже двадцать человек, на них не хватало комнат, на кухню и в ванную выстраивались очереди – каждую неделю появлялись новенькие, но расселения им не обещали.

– Да, – кротко откликнулся Андрей, неторопливым движением расправил складки на покрывале и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

Живущие в других комнатах не побеспокоились: двери стояли нараспашку, демонстрируя голые стены и одинаковые кровати – на этом убранство заканчивалось. Кое-где лежали рюкзаки, сумки, но большинство появились здесь с пустыми руками и не могли похвастаться ничем, кроме воспоминаний о том, что они оставили.

– Быстрее! – гаркнул Зейн.

Если Лаэма считали своим, то его начальника сторонились и, заслышав громкий приказ, люди засуетились. Наверное, жизнь здесь можно было назвать сносной, но недоверие так крепко въелось в головы, что в движениях, взглядах, голосах уже не осталось ни спокойствия, ни равнодушия.

Местные подобрали для жильцов верное слово – иномиры. У каждого начало истории совпадало: серые улицы вдруг сменялись окраиной незнакомого города, наполненного суетой, дымом и гомоном. Точно опытные гончие, полицейские ловили гостей уже в первые часы и сажали под стражу. Затем были медицинский осмотр, допрос – и дом, из которого не выбраться.

Наверное, местные проявили милость. Иномиров не казнили, не пытали, не заставляли работать. Да, по пятам следовала стража, выйти за пределы сада людям не позволяли, а молчание и ожидание с каждым днем становились все тягостнее, но чужакам ведь сохранили жизнь. Некоторые говорили, это от растерянности, местные сами не знают, что делать с гостями, боятся, поэтому держат их взаперти. Марк считал, что нет ни милости, ни растерянности, и каждый проведенный здесь день будет записан на счет, а затем по долгам заставят заплатить.

Спустившиеся в гостиную люди столпились в одной части комнаты, Лаэм, Зейн и Трив – «надзиратель без голоса» – встали у стены напротив. Между ними находились полицейские в черных кителях. Двое были спокойны, во взглядах даже виделась толика ленцы, но третий держал руку на поясном чехле с револьвером и смотрел исподлобья, точно пытался понять, укусит ли пес, если к нему подойти.

На полу лежало тело в саване. Несколько женщин отвернулись. Одна направилась к выходу, но Зейн сделал едва заметный шаг, и она вернулась на свое место, потупив взгляд. Офицер приоткрыл саван. Голова лежащего, казалось, держится на одном соединении – от шеи осталось всего несколько лоскутов кожи, будто зверь вырвал из добычи хороший кусок.

Марк скрестил руки. Хотелось отвернуться, наморщить нос – от тела несло кровью, мясом, отбросами, но он продолжал смотреть.

Таких уже показывали: со рваными ранами, без рук, без ног. Все они пытались бежать: одни, точно ошалелые дети, хотели мчаться навстречу приключениям, другие, как настоящие альтруисты, верили, что вот доберутся до властей, вот подарят миру прогресс, а третьи все грезили свободой, будто знали, что с ней делать. Сбежавшие возвращались всегда: их приносили в саване.

– Среди вас есть его родные или друзья? – сухо спросил полицейский.

Ответом были вздохи, несколько ругательств, одна молитва и почти двадцать отведенных взглядов, нервное постукивание ногой по полу, покашливание.

Возможно, за словами про друзей и родственников действительно крылись забота и уважение, но Марк слышал в них заученность, а принесенные тела выглядели как реквизит в спектакле, поставленный, чтобы донести до зрителей одну мысль: «Сидите смирно. Сидите. Смирно».

– Тогда уносите, – отдав команду своим, офицер кивнул стражам.

Зейн выступил вперед:

– Оставайтесь здесь, – процедил он. – Господин Тарна-Триаван сделает объявление, – страж снова привалился к стене, и под его строгими взглядами люди расселись по местам, ожидая названного.

По сравнению с жилыми комнатами гостиную можно было назвать роскошной: два дивана, несколько пейзажей на стенах, сервант с чайным сервизом за стеклом. Камин придавал ей уюта, а запах апельсинового масла напоминал о доме. Это Алена, одна из последних иномиров, недавно жгла аромапалочки, во время перехода оказавшиеся при ней.