Потом доложил о своих удивительных открытиях Русакову. Тот воспринял мою речь скептически. И с несвойственной ему неожиданной ворчливостью произнес:

– Эх, молодость и задор. Все мерещатся тайные заговоры. Все спасаете человечество.

– Если область довели до такого состояния, значит, кто-то виновен.

– Есть в этом какой-то резон, – кивнул москвич. – Ладно, покопайся в этой мусорной куче, если еще славы и почестей захотелось, орденоносец. Но только текучки с тебя никто не снимает.

– А это не текучка?

– Не, это камень посреди реки, который никуда не убежит. А текучка, вот она. Двигай-ка в артель имени Фабрициуса. Там голодные бабы бунт подняли. Всех артельных кур по домам разобрали. Милицию и представителя райисполкома хорошо помяли. И за их спиной кулаки местные маячат, до которых у нас раньше руки не дошли. Вот тебе мой указ. Выявить зачинщиков и арестовать.

– Есть! – Я поднялся со стула…

На двое суток я завис в этой артели. Ситуацию разрешили. Арестовали троих зачинщиц и двух зачинщиков из отпетых подкулачников, которым все неймется, все хочется народ на бузу подбить. А голодный народ, особенно баб, у которых семеро по лавкам есть просят, подбить вообще легче легкого. Визг поднимут, а потом объясняй дурам, что криком и самоуправством проблему не решить… Ладно, дело сделано. Дальше пусть местные разбираются.

Вернувшись, решил приняться за «внеклассное занятие», то есть за «мировой заговор», как это определил москвич. Для начала мне нужно было переговорить с Федей, узнать результаты его ненаучных изысканий. Я направился к нему в особнячок Рабкрина, но постовой милиционер объявил, что товарищ Симонян в отъезде, а когда будет – ему неведомо.

Ладно. Нет и нет. Значит, примемся за председателя «Пути Ильича». Ревизор прав – этот тип знает больше, чем говорит. И я примерно представляю, как будет протекать наше дальнейшее общение. Он примется выторговывать себе жизнь, чтобы его ненароком не расхлопала по делам о кулацких группировках «тройка» при ОГПУ. А этот орган, куда на сегодняшний день входили аж четверо – полномочный представитель ОГПУ, а также представители исполкома, прокуратуры и обкома ВКП(б), не славился сильным гуманизмом. Так что будет мне председатель выдавать информацию в час по чайной ложке. Ладно, не в первый раз с такими работаю. Дожму его, никуда не денется.

Я решил прозвонить в изолятор для подследственных. Там вечно толчется милиция и мои коллеги, с допросными комнатами целая проблема, нужно заранее договариваться.

До спецчасти я дозвонился с трудом. С пятой попытки, ей-богу, дойти быстрее. Представился и попросил обеспечить условия для допроса следственно-заключенного к шестнадцати часам.

– Как фамилия? – послышался радостный голос с малоросским говорком.

– Долгушин Иван Антонович, – прокричал я в эбонитовую трубку, которая больше шуршала, чем говорила. – Числится за спецгруппой ОГПУ.

– Э, опоздали, товарищ уполномоченный, – протянул сотрудник тюрьмы с каким-то злорадством.

– Это еще почему? – напрягся я.

– Так пристрелили контру.

– Что?! Когда?

– Да намедни… Ночью. При попытке побега…

Начальник секретно-политического отдела областного полпредства ОГПУ Афанасий Афанасьевич Гиря был кряжистый, круглый, весомый и непробиваемый, под стать своей фамилии. Годков ему перевалило за сорок. Солидный нос картошкой и абсолютно лысая голова не красили его, но добавляли солидности. Он восседал на начальственном стуле, как на троне. Смотрел на меня свысока – мол, гусь залетный, отрывает важных людей от важных проблем. Будто это не местные товарищи проспали все дело, а это я пришел и беспорядок им устроил.

Вся история с гибелью председателя колхоза «Путь Ильича» выглядела крайне нелепо. Его первым же выстрелом снял часовой, когда он уже почти перемахнул через забор. Тому есть масса свидетелей, оспаривать сам факт просто глупо. Убит при попытке к бегству. Часовому премию в виде усиленного продпайка. И дело в архив.

Вот только вкрадывались некоторые нюансы. Чтобы повиснуть на заборе, председателю сперва надо было выйти из запертой камеры-одиночки, пройти через два коридора. Дальше, в принципе, особо изощрившись, он мог проскочить мимо часовых незаметным и выйти к забору, но для этого нужно хорошо знать все ходы и выходы. А ведь в узилище он был впервые и вряд ли мог составить его схему лишь по своим походам на допрос.

Все эти соображения я и излагал сейчас начальнику СПО.

– И как вы объясните все эти факты? – напирал я.

– А чего их объяснять? Шлепнули контру – и поделом ему. А как он на заборе оказался – так это не наше дело, – небрежно отбил мою подачу начальник СПО и откровенно зевнул. Я испугался, что он сейчас заснет.

– Так, может, контра у нас под самым боком завелась? Кто-то открыл камеру. Подставил задержанного по делу о вредительстве, а еще важного свидетеля, под выстрелы.

– Важного свидетеля, – всплеснул руками начальник СПО. – Это в чем же он такой важный свидетель, что его так изощренно убирать надо было?

– Свидетель делишек беглого завотделом обкома Головченко, – буркнул я. Мне совершенно не нравилось направление, в котором двигался наш разговор.

– Ох, сынок, не ворошил бы ты эти дела, не занимался ерундой, а больше боролся бы за революционную законность.

– В какие дела? – прищурился я.

– Хочешь честно? Вот сделали из гражданина Головченко главного злодея. Контрреволюционер, крестьянство всячески уничижал и уничтожал. Вот только область в передовые вышла при нем и благодаря ему. И по зернозаготовкам, и по охвату крестьянства колхозами.

– Да уж, видим, как вышли.

– А ты не перебивай старших. Значит, был главный партийный руководитель по сельскому хозяйству передовиком. И тут комиссия из Москвы открывает нам глаза – мол, товарищ Головченко при тщательном рассмотрении оказался врагом, плел свою вражью паутину. Только зачем врагу выполнять планы заготовок? Молчишь? – начальник СПО насупился, водрузил свои увесистые кулаки на стол и стал выглядеть где-то даже угрожающе. – Я, конечно, человек маленький и с вышестоящим начальством во всем согласный. Вот только не секрет, что товарищ Русаков, который еще недавно, до откомандирования в Москву, работал у нас начальником секретного отдела, имел большие контры с сельскохозяйственным отделом обкома… Нет, я ничего не утверждаю, сынок. Я просто не хочу в это лезть. И в огромное значение показаний застреленного председателя упадочного колхоза не верю никак.

– То есть расследовать его гибель не будете?

– Кому расследовать? Моим сотрудникам? Область бурлит. Народное недовольство растет. Кулаки вокруг. Спецпереселенцы тысячами уходят в бега. Чтобы управиться со всем этим, мне народу в пять раз больше надо. Спасибо вам, помогаете по мере сил, хотя и местную обстановку не знаете. У меня люди с ног падают от недоедания и недосыпания. Разрываются, не в силах охватить все. Там людоедство, там крестьяне с голоду опухли, там разграбили склады. А ты мне предлагаешь комиссию создать, чтобы узнать, кто контрика хлопнул? Если делать нечего, займись. Все полномочия есть. Дерзай, сынок. Может, и нас, старых дураков, чему научишь.

– Спасибо за совет и помощь.

– Обращайся всегда. Чем могу, помогу…

Вышел я из здания полпредства злой как черт. И сильно озадаченный. Слова о том, что ситуация с беглым партийным деятелем неоднозначная и что Русаков имел раньше историю отношений с фигурантами, настораживали.

Поняв, что особой помощи ни от кого не дождешься, я все же попытался перетряхнуть изолятор для подследственных № 1. Тщательнейшим образом допросил каждого выводного и часового, дежуривших в тот день. И без какого-либо результата. В этом чертовом изоляторе всегда толкалась куча народу. И милиция, и сотрудники ОГПУ, и даже продотрядовцы, которые, как я понял, в этой области в каждой бочке затычка. И так хаотично служба поставлена, что выпустить задержанного из камеры и провести к стене, где его расхлопали при попытке к бегству, мог кто угодно. А что его подвели специально под пули – в этом я был уверен. И момент выбрали, когда у стены стоял самый внимательный, меткий и бескомпромиссный стрелок.