Для постстоличного Федора такая прогулка была обычным делом. При этом он прекрасно понимал, отчего горожане так недолюбливали пешие туры по родной земле: смотреть по сторонам было невесело, а в некоторых районах и небезопасно. На всем пути Федора сопровождали надоедливая мошкара, невеселые запахи и карагачи, в некоторых местах к ним присоединялись беспризорные дети и расшатанные взрослые, на площадях и около супермаркетов с колонок слушала матерную долбежку визгливая молодежь. Около парка Машиностроителей кому-то разбили голову – столпившиеся у лавочки мужики орали, а на асфальте блестели осколки то ли пивной бутылки, то ли черепной коробки пострадавшего. Проходившая мимо женщина завопила, что вызовет полицию, если они немедленно не прекратят безобразие, в это же мгновение откуда-то раскатисто залаяла собака, и Федор поспешил закупорить слуховые каналы наушниками и продолжил путь с песней, отметив вскоре, что к нему вернулась старая привычка поминутно оглядываться, дабы не пропустить нападение с тыла. Под Кавинского городские пейзажи заиграли новыми красками, но себя Федор так и не уговорил притвориться неуязвимым нео-нуарным боевиком, который войдет в клуб и научит распетушившийся молодняк уму разуму.
Так и не произошло: у «Неба», как и на всех слабо освещенных отрезках пути, Федор скинул наушники и обострил чувство тревоги, неожиданно выловив из глубин сознания самые колкие воспоминания, связанные с уличными боями юности, которые в основной массе успешно не состоялись по причине его малодушия. Однако на входе в клуб курили и вполне себе добродушно смеялись не сильно бритые пацаны, выряженные в спортивное, но не тусклое, с фасада мигала неоном свежая сиреневая вывеска без намеков на агрессию и боль, а на парковке выстроились не только тонированные девятки, но и всякие цветные короллы да оптимы, одарившие Федора надеждой, что жизнь в городе все-таки поднастроилась.
Грустнее стало уже внутри, когда Федор впервые за сутки попробовал на вкус течение времени. Создалось ощущение, что машины у клуба принадлежали обитателям близлежащих домов, а в самом «Небе» преимущественно собрались их дети, тайком повылазившие из окон, после того как якобы доделали домашку и отправились спать. Впрочем, по клубным меркам время еще было детское, поэтому Федор решил пристроиться за барной стойкой и подождать, пока в городе не объявится мафия. Ожидание было окрашено во все цвета блейзера, который Федор никогда не употреблял на тусовках пришкольного формата. Поесть по пути в «Небо» он не сообразил и теперь довольствовался фисташками, половину из которых было просто невозможно размуровать. Федору предложили кальян, но он решил, что выпивать и дымить в одиночку будет глупо, да к тому же почувствовал, как напиток из обошедшего стороной прошлого планомерно заволакивал подтаявший рассудок. Больше всего нервировал местный звукач, которому не сообщили о том, что запуск готовых плейлистов из кусочков трендовой жвачки максимально плохо соответствует стандартам небесного диджеинга. Некоторое время Федор стеснялся, но потом все-таки вернул в голову наушники и продолжил пить и вертеть ею, еще сильнее отрываясь от действительности.
Панорама мало-помалу смазывалась, и мозг фиксировал лишь отдельные кадры: девчонки отправились на танцпол, пацаны отправились поговорить, все посетители понемногу мутировали, и ночь уже перекрыла пути к отступлению на землю. Внутри Федора смешались цвета, и то же самое происходило снаружи. Аудитория клуба не становилась старше, но становилась взрослее, и некоторые сцены побуждали Федора отвернуться, однако сделать это было все труднее, потому что каждое смещение черепа относительно туловища вызывало тошноту и сопутствующую панику. Федор часто и глубоко дышал – здравый смысл готовился его покинуть, но Федор отчаянно цеплялся, пытаясь забраться на недосягаемую для дешевого алкоголя высоту пространных рассуждений о бесконечно вечном и прочих гранях подобия.
От провала в липкий кошмар его спас очередной нечеткий снимок с гоу-про, на котором тощий и вытянутый паренек прижимал к стене темноволосую девчонку с большими карими глазами, приплюснутым носом и другими чертами лица, до отрезвления знакомыми единственному в городе преподавателю испанского языка. Федор видел парочку лишь мгновение, а потом не без труда преодолел еще одну мертвую петлю и начал сбрасывать скорость, генерируя все более связные и несмелые суждения. Но сначала наступил пик, когда он понял, что это были Лизка и Платон, и задумал вскочить да разогнать по домам малолетних развратников, а вместе с ними и всех остальных совершенно лишних посетителей ночного клуба. Может быть, Федор так бы и сделал, обнаружь он ребят на том же месте по восстановлении координации, но их след исчез, зато появились голоса, некоторые из которых утверждали, будто он не должен вмешиваться в личную жизнь кого бы то ни было. Другие твердили, что он только опозорит их и, главное, самого себя, прославившись скандалом в сомнительном для преподавателя заведении, третьи шептали: «Ты навернешься с этого стула скорее, чем сможешь куда-то рвануть и кого-то разнять. Да и связать двух слов ты не сумеешь ни на русском, ни на испанском». Четвертым голосом был Ламар, пытавшийся втолковать Федору, чтобы он был смиренным и не вставал. Сам Федор боялся, что ученики скрылись в кабинке, но тут же радовался, что его, судя по всему, никто не заметил, а значит, в «Небе» Федора, возможно, так никогда и не произошло.
Было принято решение просто сползти со стула без потерь, но при этом не слишком медленно, а потом пробраться к выходу, где сосредоточены свежий воздух и такси. Управиться получилось в меру ловко и шустро – ребята не обнаружили тело, которое выпало наружу засветло, а Федор не привлек излишнее внимание гостей и сотрудников, хотя и преодолел некоторую часть пути на четвереньках. Федор добрался до дома, но никогда больше не вспоминал о том, как именно он это сделал, предпочитая рассматривать весь тур по клубам как сюрреалистичный, отталкивающий сон, вырваться из которого удалось только ценой смартфона и синяка сбоку от левого глаза. Водитель такси был зол, но Федор ни за что на свете не хотел догадаться, за что конкретно. Лучше просто лечь и посмотреть еще один сон.
14.
У Федора, видимо, произошли отношения с Викой. Неизвестно какие и неизвестно зачем. В маленьком бирюзовом блокноте с оранжевой надписью «To live is to dream14», где учитель набрасывал план каждого урока, день, в который у них случился первый секс, был обведен сердечком, и, когда с него прошло ровно два месяца, Федор решил провести с Викой занятие в пиццерии.
Пиццерия «Румба» располагалась в соседнем с викиным домом, и для Федора это была еще одна святыня, имевшая непосредственное отношение к прекрасному доуниверситетскому далеко. Вообще, одно время Федора прилично тошнило от этой пиццерии, потому что в городе она тогда была примерно единственной – напротив драмтеатра существовало итальянское кафе «Рио», но в нем пиццу делали, практически как в школьной столовой, зато не по шесть, а по двести рублей за кусок. В «Румбе» готовили прилично, и каждый уважающий себя одноклассник Федора задумывал хотя бы один раз за одиннадцать лет (а некоторые и ежегодно) справить свой день рождения в данном заведении. Сюда можно прибавить свидания, на которые Федор бронировал столик с диванчиком, а также некоторые семейные вечера, и вот он уже мог без меню заказать себе пиццу под настроение, тем более что практически всегда выбирал одну и ту же барбекю. Цвет настроения – барбекю, пошутил про себя Федор, когда впервые заглянул сюда по приезде и обнаружил, что, несмотря на обновленный ассортимент, та самая позиция из раздела с пиццами никуда не исчезла. Федор даже согласился с собственным мнением о не изменившемся вкусе и добавил, что в мегаполисах так готовить просто не могут или, если такое возможно, не хотят.
Вику от «Румбы» должно было воротить в два раза сильнее, чем шестнадцатилетнего Федора, но сейчас ему захотелось аккуратно приклеить друг к другу свои разноформатные миры, и он надеялся, что Вика поймет, для чего он потащил ее сюда из уютной постели ее уютной квартиры. Федор знал, что Вика редко выходит из дома, а если и выходит, то как раз поесть пиццы с мужем или посмотреть с мужем какую-нибудь комедию в кинотеатре напротив Универмага. Каждый уголок своей двухкомнатной обители Вика попыталась раскрасить в те цвета, которых ей не доставало по жизни: к стенам обеих комнат были приколоты мандалы, ловцы снов, открытки, вырезанные откуда-то изображения любопытных архитектурных сооружений и прочая милая чепуха. Еще Вика коллекционировала игрушечных и сувенирных собак, потому что родилась в год собаки. Федора иногда передергивало от обилия псов – как-то в процессе изучения испанского он насчитал только в одной комнате тридцать восемь штук, причем некоторые из них были не милыми плюшевыми Шариками, а вполне реалистичными гипсовыми или какими-нибудь еще бультерьерами и доберманами. Но если отбросить в сторону собак, квартира была образцом домашнего очага, а Леше, наверное, и собаки не доставляли особого дискомфорта. Они ему, наверное, даже нравились больше всех остальных девчачьих украшений.
