Вместо «Неба» Федор тогда ходил в «Демосфена», куда с ним повадились Паша Чадов и еще один их товарищ Женя Крылов. Клуб «Демосфен» располагался в здании некоего совета, седые и усатые члены которого собирались каждую пятницу, дабы обсудить реализованное и запланированное, а также отметить окончание недели – главный праздник практически каждого горожанина. По субботам и вторникам сюда разрешили приходить взыскующим студентам, которым в обмен на возможность встречаться под крылом совета полагалось очищать помещение от бутылок и одноразовых стаканчиков, а также устанавливать виндоусы членам совета и пару раз в месяц присутствовать на организованных ими публичных мероприятиях. Первое время энтузиасты варились в собственном соку, а потом задумали обойти близлежащие школы и пригласить таких же воодушевленных старшеклассников к участию в дискуссиях «на самые разные темы». Федор сам уже не помнил, в честь какого события он забрел однажды на заседание клуба, но ему сразу же понравилось, что здесь, в отличие от школы, никто не прессовал за кочковато-извилистые высказывания, а умные термины и фамилии можно было называть с большой вероятностью быть понятым. Что понравилось Чадову и Крылову, Федор точно не знал, но с ними на заседаниях было даже как-то уютнее: кроме этой троицы, школьников в клубе больше не обнаружилось.

Выпрыгнуть из очередного окна в прошлое Федор решил, после того как насмотрелся фотографий со старинных заседаний – ради любопытства отыскав в сети страницу клуба, он все еще с удивлением обнаружил, что организация до сих пор функционирует, причем по исконному адресу, правда, теперь дискуссии проходили по понедельникам и четвергам. Заскочить в «Небо» Федор тоже задумал заранее и, скорее всего, по дурости: ему показалось смешным устроить контрастно-клубный вечер, который позволит городу за несколько часов раскрыться во всей полноте.

Здание на Станиславского было невероятным с архитектурной точки зрения. Чтобы попасть в кабинет первого этажа, где проходили встречи клуба «Демосфен», нужно было сначала отыскать нужную дверцу на оборотной стороне творения, подняться на второй этаж, пройти по трем коридорам и только потом снова очутиться на первом, в фойе парадного подъезда, закрытого для посетителей из неясных соображений, бытовавших в голове местного завхоза. Одной из традиций клуба было всеми фибрами души ненавидеть маршрут до места встречи, однако теперь Федору даже понравилось идти по салатовым галереям и восхищаться тому, какой живучестью обладают местные трещины на стенах, ржавые пятна на потолке и всякие микроароматы, всплывавшие ровно в тех же местах, где восемь лет назад Федор воротил от них нос и задерживал дыхание. К третьему коридору Федор уже не верил, а твердо знал, что в кабинете собралась старая компания из 5-6 человек, в число которых входили и организаторы клуба Вова с Кешей, и его уважаемые одноклассники, и еще парочка странных ребят, притащивших свои ненормативные интересы в единственное место, где их можно было огласить.

На деле в кабинете 116 оказалось около пятнадцати человек, из которых Федору был знаком только Антон – молчаливый длинноволосый паренек, пожавший ему руку с такой индифферентной физиономией, словно в последний раз они виделись не восемь лет назад, а на прошлой неделе. Некоторое изумление Антон выказал только после того, как Федор спросил у него про Вову и Кешу, которые, оказывается, давным-давно уехали в столицу и передали пост верховного руководителя Андрюхе Шепурнову. Андрюху Федор не знал, и это тоже озадачило Антона, не столько припомнившего, сколько призабывшего в этот момент своего собеседника. «Ну… Он здесь сто лет уже вообще-то», – бросил Антон в завершение диалога и поспешил присоединиться к компании ребят, столпившихся около архаичной меловой доски. Федор оглядел комнату и сперва не заметил следов смены власти: мутный плафон все так же окрашивал атмосферу в желтый, все так же в советско-румынской стенке пылился необъятный Ленин с серыми корешками, все так же деформировало отражение чуть треснутое заляпанное зеркало во весь рост.

Изменился формат, о чем Федор догадался спустя двадцать минут после заявленного начала встречи. Полемисты не присаживались за стол, а Шепурнов, который, судя по всему, уже сто лет был здесь, никоим образом не обозначал своего главенства и не призывал собравшихся угомониться и ознакомиться с темой вечера. Федор вспомнил словосочетание «open space» и попробовал присоединиться к одной из компаний, рассредоточенных по кабинету, но в ее углу очень быстро стало душно, и ему пришлось перейти во второй, третий, а потом и четвертый кружок. С Федором настойчиво не встречались взглядом – его избегали Антон, единственная местная девушка, коротковолосая брюнетка Стеша, и самый говорливый клубист, в котором Федор надумал признать нового председателя Шепурнова. Шепурнов рассказывал о преимуществах солнечной энергии и был весь преисполнен природоохранного пафоса – Федор вспоминал бывших начальников «Демосфена» и восторгался тому, с каким цинизмом Вова и Кеша подходили к обсуждению любых вопросов, поднятых в этих стенах. Шепурнов говорил красиво, и это отталкивало Федора больше всего. Он и сам не любил болтать, и в людях ценил неумение адекватно выразить мысли, не совместимые по своей мощности с ресурсами человеческого языка. В оригинальном клубе грамотеи не засиживались и сбегали, обхватив свои прекрасные головы, зато в смысловое пространство выпархивали идеи, которые ни в сказке, ни пером. В нынешнем клубе стоял восторженный зудеж, а Федор боялся разобраться, завидно ли ему, что ребята не торопятся идти на контакт, или они действительно обсуждают уже не ту ерунду, что раньше.

В какой-то момент Федор расслышал, как пристроившаяся на диванчике троица завела разговор о природе языка – загоревшийся, он присел чуть сбоку, как бы невзначай, и решил дождаться подходящего повода включиться в процесс. Концепт беседы оказался непростым, потому что спустя пару минут самый активный из ребят открыл на телефоне секундомер и предложил каждому за минуту объяснить, язык ли в нас формирует сознание или же как раз наоборот. Маленький и щуплый паренек говорил, что сознание формирует язык, потому что язык, как и ничто на этом свете, не мог бы возникнуть из ничего. Длинноволосый и весь в черном отвечал, будто он выучил три языка, и только они по-настоящему сформировали его сознание. Хранитель времени вздыхал и говорил, что каждый по-своему прав, а истине положено располагаться где-нибудь посередине. На том и планировали разойтись, но Федор решился и закряхтел – на него обратили внимание и после нелепой по своей форме и содержанию просьбы позволили высказаться на тему беседы. Минута пошла, и четвертую ее часть Федор пыхтел, собираясь с мыслями, а потом выдал, что, с другой-то ведь стороны, язык не столько и порождает, сколько убивает сознание, запихивает его в рамки, ограничивает течение идей, хотя… Если подумать, то знание нескольких языков действительно дает возможность вырваться из темницы одного, но подлинную свободу сознания можно обрести, только отказавшись от языков совсем, либо же, выдумав какой-то общий язык…

Таймер запищал. Его владелец хмыкнул и, не дожидаясь федорова поклона, сказал, что в этих фантазиях что-то есть, но жизнь без языка – утопия, а повсеместное взаимопонимание – утопия похлеще первой. Потом парни синхронно подскочили и растворились в клубах невесть откуда померещившегося дыма, а сам Федор, откинувшись на спинку дивана, решил, что философии и дискуссий с него на этот вечер достаточно. Ушел он незаметно, но обратный путь по вонючим коридорам прошагал нарочито громко, за что получил дозу уничижения от завхоза, притаившегося на финише его забега. Федор вздрогнул, приостановился и беззвучно пошевелил губами, после чего швырнулся ко двери и с облегчением вывалился в помрачневшую и посвежевшую окружающую среду.

13.

Между «Небом» и «Демосфеном» было 2,8 км, и до отъезда Федор никогда бы не додумался преодолеть это расстояние пешком. Когда его семья переехала с Краматорской на Московскую, самым разумным решением виделось перевести Федора в новую школу, потому что пять остановок на трамвае – это просто немыслимое количество для одной из тех экзотических культур, где набор числительных состоял из лексем «один», «два», «три» и «много». Однако то ли из-за учителей, то ли из-за нежелания родителей выдергивать мальчика из обжитого болота Федор остался в своей первой и единственной школе, куда его каждое утро отвозили на машине и класса до восьмого на ней же забирали обратно. Когда Федор в этой же самой школе впервые познакомился с понятиями «метр» и «километр», он в этой же самой машине спросил у отца, откуда докуда в городе можно было насчитать километр. Отец прищурился, произвел вычисления и объяснил, что километр – это примерно как от площади Шевченко до Комсомольской. Получается, что от Шевченко до «Демосфена» и от «Неба» до Комсы тоже было где-то по столько же.