За этим занятием и застала его мать, прибежавшая спозаранок забирать сына. Она наотрез отказалась от угощенья:
– Чай и у нас есть!
Егорка был быстренько облачён в зимнюю одежонку и доставлен домой.
Так закончился первый выход Егорки в гости. К сожалению, второго случая не представилось. Что-то маме не понравилось во всей этой истории. Только вот что? Этого Егорка долго не мог понять. В гостях ведь так хорошо… Лишь много позже узнал он поговорку: «В гостях хорошо, а дома лучше».
Правда, не было дома таких вкусных конфет и таких симпатичных тёти Риммы и тёти Нелли. Но это не беда, мама всё равно самая красивая на свете, даже если и сердится.
Уголёк из печки
Вечером отец растапливал печку. Егорушка любил смотреть, как это делается. Много интересного происходило на его глазах.
Вначале отец приносил со двора охапку поленьев и сбрасывал на жестяной лист, прибитый перед печкой. Ещё осенью отец привёз на Гнедке берёзовые брёвнышки, а потом распилил их на небольшие чурки. Вообще-то пилил он не один. Поскольку пила была двуручная, Егорушка ухватывался за рукоятку и помогал по мере сил.
«Вжик!» – пила уходила от Егорки. «Вжик!» – прибегала снова. И хотя работать одному было гораздо легче, чем тягать сына вместе с пилой туда-сюда, отец довольно улыбался. Помощник растёт!
Колоть чурки острым топором Егорке не разрешалось. Зато таскать чистенькие белые полешки к забору – это пожалуйста. Здесь они укладывались одно на другое между вбитых в землю кольев. Получилась дровяная стенка выше Егоркиного роста. Колья не давали сооружению рассыпаться. Сверху дровишки накрыли от непогоды старыми досками. Всё, поленница готова!
Вот из этого запаса и брались зимой дрова.
На растопку холодные и заснеженные поленья не годились. Для этого дела у дымохода возле трубы на припечке со вчерашнего дня сохли три полешка. Отец брал большой кухонный нож и принимался щипать лучину.
Затем открывал дверцу, сгребал в кучку оставшуюся после утренней топки золу, большая часть которой проваливалась сквозь колосники в поддувало. Остатки железным совком ссыпал в ведро. На очистившееся место клал скомканный газетный лист и поверх него строил из лучины некое подобие колодца.
На самом верху печной трубы вытягивалась наружу закопчённая чугунная вьюшка.
Дальше начиналось самое интересное. Из небольшого кожаного мешочка, затянутого ремешком, отец вынимал маслянистый серый камень кремень. Вслед за ним появлялась острая железячка, так называемое кресало. И напоследок извлекалась лохматая обгорелая тряпочка – трут. Приладив тряпочку поудобнее, отец принимался чиркать кресалом по камню.
Весёлым снопом сыпались искры. Тряпочка начинала тлеть. Отец раздувал огонёк и быстро совал в печку. Вспыхивала бумага, среди лучин занимался маленький пожар. Сбоку придвигались принесённые поленья. Дверца захлопывалась, зато открывался вход в поддувало. Воздух устремлялся вверх, и в печи начинался весёлый треск.
Мать ставила на плиту чугунок с очищенной картошкой, залитой водой. Это значило, что на ужин будет любимая Егоркой толчёнка. Корова Зойка доилась хорошо, хотя давала меньше, чем летом, зато погуще и посытнее. «Молоко у коровы на языке», – говорила мать. Сколько Егорушка ни смотрел, но на языке у Зойки ничего, кроме сена, не видел. Но мать зря говорить не станет, приходилось соглашаться.
В кухне постепенно делалось теплее. Чугунок начинал булькать и пускать пар. Рядом закипал чайник. На сковороде шкворчало сало и жарился лук.
Отец присаживался на корточки, доставал из кисета сложенную гармошкой газетку, отрывал листок и сгибал его. Потом ухватывал щепоть махорки и сыпал дорожкой на получившийся желобок.
Егорке нравилось наблюдать, как отец проводил языком по краю листочка, ловко закручивал махорку в длинную колбаску и зажимал один конец пальцами. Не первый раз видел Егорка эту картину, но всё-таки волновался, получится ли у отца хорошая папироска-самокрутка.
Открыв печную дверцу, отец, поплевав на пальцы, вытаскивал мерцающий чёрно-красный уголёк и прикуривал от него. Щипцы, стоящие в уголке у печи, оставались без дела.
Выпустив первую струю дыма в печку и кинув туда же уголёк, отец вставал и, накинув полушубок, выходил на крыльцо.
– Шапку надень! – ворчала вдогонку мать.
Отец возвращался и нахлобучивал на голову рысий малахай.
Мать обращалась к сыну строго и внушающе:
– Не учись дурному. Мало ему язвы желудка, так туберкулёз решил заработать.
Она толкла в чугунке сварившуюся картошку, накладывала в тарелку и придвигала к сыну.
– Хочешь быть здоровым, никогда не кури!
Егорушка лил из кружки в тарелку молоко, мешал ложкой и начинал уминать содержимое. Сегодня и пшеничного хлеба вдоволь. Не беда, что серый, зато вкусный.
Вскоре возвращался отец, пахнущий морозом и табачным дымом. Они с матерью заправляли картошку жареным луком со шкварками и принимались догонять сына, уже стучавшего ложкой по очищающемуся дну тарелки.
Напоследок стоит сказать, что многих слов, которыми мы описали всё происходившее, Егорушка ещё не знал. Это позже он проведает про кремень, кресало и трут. И про печную вьюшку на трубе, и про кисет с махоркой.
В похвалу нашему герою скажем, что, как бы ни был ярок и увлекателен пример отца, серьёзным курильщиком Егор не стал. Так, побалуется в подростковую пору да на том и успокоится.
Зато научится на рыбалке по-отцовски вынимать из костра уголёк и перебрасывать его с ладони на ладонь, восхищая и пугая дочек. Для него это был не простой уголёк, а родной, отцовский.
Чья мама красивей?
Сосед Колька Кугаёв всего-то на полгода старше Егорки, а постоянно задаётся. Всё ему не так, всё поперёк сказать норовит. Хлебом не корми, а дай проныть противным голосом: «И не-е-ет…»
С чего он взял, что самый умный?
В этот день спорить было особенно некогда. Играли в жмурки с Колькиной сестрёнкой Валькой и Мишкой, который через дорогу живёт. А потом Федька Чучук пришёл. «Чуча вадя! Чуча вадя!» – закричали все и побежали прятаться в заветные уголки большого двора. Пока Федька озирался своими узенькими китайскими глазками и заглядывал в стайку, каждый застукался. Но смышлёный новичок быстро сообразил, кто где прячется, и во второй раз не оплошал.
Чаще всего теперь вадить доставалось Вальке. Девчонке угнаться за быстроногими пацанами нелегко, чего там.
Потом матери закричали детей на обед. Двор опустел.
Первыми возвратились на арену игр Колька и Егорка.
Сыто отрыгивая наглотанный в спешке воздух, Колька почему-то заявил:
– Моя мамка самая красивая!
«Чем это она его так накормила?» – подумал Егорушка. Но спросил о другом:
– Новое платье, что ли, пошила?
Колька поморгал выцветшими ресничками, наморщил лоб и ответил по-взрослому:
– Она воопшэ.
– Киселя сварила, наверно? – продолжал догадываться Егорушка.
– Компот у нас. С погреба, холоднючий!
Аргументы вроде бы весомые, но не убедительные. У Егорушки, например, за обедом была вкусная окрошка на домашнем квасе, со сметаной и укропчиком – только что с огорода. И кисель голубичный с тарочками. Не хуже компота.
Пришлось ещё уточнить у задравшего обгорелый конопатый нос Кольки:
– Конфету дала?
Колька почмокал губами, сглотнул слюну и признался:
– Я уже съел. Больно сладкая, чтобы сосать долго!
– Дунькина, что ли, радость?
– Ага, Катькина… – хмыкнул задавала.
Получилось смешно, потому что в большой семье Кугаёвых кого только не было: и дед Василий, и бабка Капка, старший брат Вовка и младшая сестра Валька, и кривая на один глаз тётка Катерина, холостая девушка средних лет. И отец с матерью, понятное дело. Если на каждого по конфете, большущая горсть получится даже самых дешёвых подушечек под народным названием «дунькина радость».
