Гораздо больше возможностей малец получил, овладев пешим ходом. Открытия посыпались как из рога изобилия.

Отцовским стетоскопом можно было стучать по кастрюле. Получалось громко и весело. С той же целью использовались мамины туфли на каблучках. Тоже музыка.

День ото дня ассортимент находок расширялся. Опасные для самостоятельного изучения предметы родители размещали в доме повыше. Но Егорушка научился влезать на табуретку, чем резко повысил уровень досягаемости.

Лекарства и медицинские инструменты отец спрятал под замок в верхний ящик письменного стола. Сложнее было с посудой, но, разбив пару тарелок и кружек, Егорушка уяснил, что к чему, и перестал громить кухню. И родители тоже научились не сводить с сына глаз, когда его маршрут лежал в неизведанное пространство.

Ещё больше открытий поджидало нашего героя во дворе дома. Оказалось, что большая белая птица гусь умеет противно шипеть и щипаться. Разноцветный, с красной шапкой набекрень, петух громко кричал, смешно вытягивая шею. Однажды он клюнул Егорушку в руку, когда малыш захотел его погладить. Бородатый чёрный козёл недобро мекнул, нагнул рогатую голову и боднул Егорушку пониже спины.

Выводы исследователь сделал сам, не дожидаясь маминых наставлений. Лучше всего играть с ленивым серым котом, гревшимся на солнышке. Но и с ним следовало знать меру, поскольку кот имел острые когти и царапался, если Егорушка брал его в охапку и тискал что есть сил.

Царапинами, синяками, ушибами, укусами и прочими ранами был отмечен путь человека, расширявшего кругозор. Впрочем, до моральных травм, обид и незаслуженных наказаний он ещё не добрался. Страдало тело, зато радовалась душа.

Из того, что называется прикормкой, больше всего Егорушке нравилась толчёнка с молоком. Слава богу, картошка в войну родила хорошо. Мать варила её в чугунке на печке. В топке весело потрескивали дрова. Крышка на чугунке начинала побрякивать. Мама тыкала ножом в самую верхнюю картофелину. Уварившийся клубень нехотя сползал с лезвия. Тогда мать сливала воду и принималась деревянной толкушкой превращать варёную картошку в «пюре». Слово это нравилось Егорушке, он его ощущал на вкус. Затем толчёнка накладывалась в миску и заливалась молоком из глиняного кувшина. Всё, еда готова!

Егорушка держал ложку в правой руке, как научила мать. Дальше дело понятное – хлебай не зевай. Отец в шутку, когда сын поначалу мешкал, нырял своей большой деревянной ложкой в его миску. Разгоралось соревнование. Побеждал всегда слабейший.

Через много-много лет Егор прочитает стихи дальневосточного поэта Олега Маслова о картошке:

Всё могу осмыслить в нашем прошлом,

Но одно представить – выше сил:

Как могли когда-то без картошки

Обходиться люди на Руси?

Нынче – ладно, но в сороковые

Скольких нас скосила бы война

На бесхлебье в зимы грозовые,

Если б не кормилица – она!..

Не случайно вскормленные картошкой дети войны выжили и доросли до иных разносолов и лакомств.

Маленький Егорушка часто болел, хотя родители дали хорошую наследственность, поскольку были молоды и деятельны. Однако родиться в войну – несладкая доля. Деревенская жизнь не баловала особыми удобствами. Лето в их краях солнечное и жаркое, а зимой – трескучие морозы. Тут недолго и простудиться.

Хворающему человечку всякий раз снилась одна и та же картина: будто он лежит поясницей на каком-то столбике. Руки и ноги девать некуда, животик трещит от напряжения. Перед внутренним взором вертятся шершавые круги. Ему неприятно и страшно, он хочет закричать, но голоса не слышно. Где мама? И мамы нет! Сейчас он упадёт со столбика и потеряется.

Малыш всхлипывает, для этого голоса не надо. Плачет беззвучно, сотрясаясь худеньким тельцем. А круги продолжают верчение, царапают глаза. Лежать на столбике нет больше никаких сил.

Мать подходит к детской кроватке, щупает горячую голову сына. Лоб покрывает испарина. В доме холодно, натопленная с вечера печка под утро остыла.

– Даня, вставай! – будит она мужа.

Отец идёт растапливать печь. Мать вынимает из-под мышки ребёнка градусник. Тридцать девять и две десятых! Она берёт сына и прижимает к груди. Всхлипывания прекращаются.

Круги перед глазами исчезают, вместо них возникает мамино лицо. Родной запах прогоняет ночные страхи и успокаивает.

В печке начинают трещать разгорающиеся поленья. Вскоре в доме помаленьку прибывает тепла.

Егорушка пьёт микстуру и окончательно успокаивается. Болезнь встречена вовремя. Надо жить дальше.

Страшный сон забывается – и только во время очередной хвори опять навещает Егорушку. Он даже научится узнавать этот сон, но рассказать его толком не может. Кошмар служит первым симптомом подступившей болезни. И мать принимает упредительные меры, даёт таблетку, укрывает поплотнее стёганым одеялом…

В последний раз страшный сон навестил Егора, когда он уже учился в девятом классе. Они с мамой ехали к бабушке в Крым. Поезд раскачивался на неровном полотне рельсовой дороги. Колёса громыхали на стыках. Из раскрытого окна удушающе пахло гнилыми водорослями и стоячей болотной водой. Это был Сиваш, рассадник малярии.

Егор занедужил. Лоб горел. Во рту пересохло. Давние сновидения воскресли и вновь терзали непонятностью. Оставалось одно спасение – проснуться. Наяву навалилось головокружение. В висках пульсировала боль.

Мать лежала на нижней полке и спала, подперев щеку ладонью. Она не чувствовала болезни сына, как это случалось раньше.

Он вытащил из кармана висевшей в изголовье куртки блокнот и записал строчки, только что родившиеся в его воспалённой голове: «Стремиться к счастью – значит жить. А счастье – это жизнь».

Конечно, «мудрость» этих наивных строк вызывает улыбку. И всё же в них можно уловить нечто отдалённо похожее на то, о чём написал на полвека раньше поэт-трибун: «Мама! Ваш сын прекрасно болен…»

Ведь так оно и бывает: явления жизни, переплавленные болью, превращаются в поэзию.

Из домашних животных Егорушке больше всех нравится Зойка. Сегодня они встретились на вечерней дойке. Мать поставила фонарь на подоконник, посадила сына в углу стайки на низенькую скамеечку, а сама принялась за дело. Сперва она добавила корове в ясли свежего сена, затем присела на табуреточку и принялась обмывать вымя тёплой водой из подойника, который сняла дома с плиты.

Егорушка с интересом смотрит на толстые длинные соски, пытается посчитать их, но ничего не получается. Руки мамы мелькают вокруг вымени и мешают сосредоточиться. То сосков больше, то меньше.

Обмытое вымя мать обтирает мягким полотенцем. Из кармана достаёт круглую плоскую баночку с вазелином и смазывает соски.

Корова с хрустом жуёт сено, Егорушка внимательно разглядывает её. Зойка ярко-коричневого, почти красного цвета, а вот живот и ноги белые, и кончик хвоста белый. На лбу тоже белеет длинное, от рогов до морды, аккуратное пятно. Она громко дышит, выпуская из ноздрей струйки пара.

– Муня, дай молочка, – шепчет Егорушка чуть слышно.

В дно подойника звонко ударяют первые струйки. Из посудины поднимается лёгкий парок. «Звинь-звинь!» – поют белые струйки в такт маминым кулачкам, поочерёдно опускающимся и поднимающимся от вымени к подойнику и обратно. Кажется, мамины действия корову вовсе не беспокоят, а даже нравятся ей. Зойка порой прекращает жевать, сытно отрыгивает воздух и довольно вздыхает.

Наконец мама заканчивает «звинькать». Ещё раз обтирает вымя и соски. Вытаскивает из ведра случайно попавшую туда длинную соломину. Напоследок накрывает подойник белой косынкой, завязывает концы в узелок. И они с Егорушкой отправляются домой, захлопнув поплотнее дверь в стайку.