Часом раньше началась большая перемена — девочки в юбках песочного цвета спокойно стояли на одной половине двора, мальчики в темно-синей форме — на другой. По обе стороны разделявшего их забора школьники кучками собирались у радиоприемников, которые в порядке исключения сегодня можно было слушать. Крики и смех эхом отдавались во дворе и разносились по тихим улицам.

Мальчики первыми увидели пролетающую большую утку и следующий за ней старый дрон. Они все одновременно побежали, показывая на птицу пальцами. Та продолжила полет и достигла другой части игровой площадки — для девочек. Задрав головы к небу, мальчишки, не раздумывая, стали перелезать через высокий забор. Один из воспитателей поднял тревогу, но было слишком поздно. Несколько секунд спустя мальчики уже ворвались во двор к девочкам. Из-за цвета их шкальной формы казалось, что лазурная волна накатывает на прибрежный песок.

Утка как появилась, так и исчезла. Но один только ее вид вызвал в этой маленькой группе такую же ярость, как и у взрослых, которые в нескольких кварталах отсюда бежали за неуловимой птицей. Ситуация вышла из-под контроля. Школьники, не в силах больше сидеть взаперти и к тому же разъяренные неудачей старших мальчиков, впали в своего рода коллективное безумие.

Мальчики срывали с девочек юбки, девочки срывали с мальчиков рубашки, а некоторые забирались на деревья с дикими воплями. Воспитателям пришлось даже отойти, чтобы защитить себя от укусов и ударов.

Все окна были разбиты, все урны подожжены. Затем, когда закончились окна и мусорные баки, ученики вернулись в классы и разгромили всю школу. Вызванные директором школы сотрудники близлежащего полицейского участка, вооруженные дубинками, газовыми баллончиками и сетестрелами, прибыли с небольшим опозданием. Развороченные помещения были пусты. Дети исчезли, убежав в город.

~~~

Утка была сосредоточена на полете, она ничего этого не заметила и укрылась на улице, ведущей к площади Контрескарп. Птица приземлилась на полпути к небольшому зданию, на подоконник окна с закрытыми ставнями — то были окна дома, где в прошлом веке жил со своей первой женой Эрнест Хемингуэй. Днем Хемингуэй ходил творить в соседний отель. Тот самый отель, где умер Верлен, рядом с квартирой, в которой некоторое время его жена жила с только что приехавшим в Париж Рембо. Хемингуэй знал это и не мог делать вид, что ничего такого не происходит. После окончания рабочего дня он отправлялся на прогулку по набережным, чтобы размять ноги. Он знал одного букиниста, который продавал ему по смехотворной цене книги, забытые богатыми посетителями ресторана «Тур д’Аржан», когда тот еще вовсю работал. Хемингуэй читал их дома, сидя у плиты, чтобы не думать о том, что он написал в тот день или что напишет на следующий. Но сегодня в это красивое переплетение улиц, в это небольшое скопление домов, таких тихих в обычное время, домов, где когда-то обитало столько великих умов, собиралась вторгнуться бушующая толпа, чьи крики уже были слышны.

Однако утка не могла их услышать, поскольку птицы плохо воспринимают грубые звуки. Их очень тонкий слух предназначен для улавливания низкочастотных волн. Шелеста, шепота природы. Тех самых звуков, которые люди за редким исключением никогда не слышат.

Дрон же застыл в небе в нескольких метрах над уткой. Птица этого не заметила. На пару мгновений все внимание птицы, казалось, сосредоточилось на окне на втором этаже небольшого здания напротив, ниже по улице. Ее привлекло серебристое свечение. Оно шло из консервной банки, прикрученной к болтающемуся проводу.

Утка не испугалась, а может, ее увлек этот странный свет, и птица, три раза взмахнув крыльями, приземлилась на подоконник. Но она был разочарована своей находкой. Внутри банки не было ничего, кроме сломанной надвое сигареты, стофранковой монеты и табачных крошек. Птица уже собиралась лететь обратно к окну Хемингуэя, когда почувствовала, что ее схватили. Она закричала, энергично замахала крыльями и сумела высвободиться.

Но, к несчастью, одно из крыльев зацепилось за проволоку, и утка оказалась в силках. Две руки снова сжали ее бока. Утку словно затянуло в дом. Вскоре после этого рука, длинная, белая и костлявая, с грохотом захлопнула окно.

Никогда прежде наша утка не испытывала такого страха. Даже когда месяцем ранее ее поймали на болоте егеря. Даже когда ее заперли в черном ящике. Утка стала резко кричать. Возможно, она звала на помощь? На этот раз никто не пришел на ее зов.

Длинные худые пальцы Элен впились, как когти, в бока птицы. Она не понимала, что причиняет утке боль или ее пугает. Она также не понимала, что именно попало к ней в дом, и просто хотела рассмотреть это что-то поближе. Элен целыми днями торчала у окна, и появление такого гостя стало для нее полной неожиданностью. Чтобы успокоить птицу, она попыталась ее погладить. Напрасно. Утка крякала и ерошила перья.

— Тише! Тише! — повторяла отрешенно Элен. — Сюрприз! Сюрприз!

Как и наша утка, Элен плохо владела человеческим языком, выражаясь исключительно с помощью звуков или обрывков фраз. Птица наконец успокоилась. Похитительница в конце концов ее отпустила…

Утка поступила верно. Как только она перестала сопротивляться, то почувствовала, что хватка Элен ослабла и женщина разжала руки. Взмахнув крыльями, утка взмыла на самый верх шкафа, усевшись между старой супницей и стопкой шляп. Оглядевшись вокруг, она поняла, что ее приключения на этом еще не закончились.

~~~

Видя, что она снова вне досягаемости, утка все же успокоилась. Элен несколько раз взмахнула рукой, что означало «Иди ко мне», а затем еще раз — «Ну и ладно». Затем она снова села на табурет у окна.

Если бы наша утка обладала способностью отличать людей друг от друга, она могла бы увидеть, что Элен была иной. Не столько ее лохматые волосы выдавали ее безумие, сколько глаза: глазные яблоки двигались еще быстрее, чем руки, и никак не успокаивались. Ее маленькие темные глаза находились в постоянном движении, как мушки летним днем. Что касается ее рта, то он выглядел словно застывшим в тревожной ухмылке, но кто-то, вероятно, мог бы разглядеть в ней глубокую боль. К несчастью для Элен, большинство людей даже не смотрело на нее. Дети и взрослые боялись Элен и, чтобы посмеяться над ней и одновременно избавиться от собственного страха, дразнили ее ведьмой с улицы Муфтар.

На улице Элен видно было издалека: при ходьбе она шаталась, руки висели плетьми. Вряд ли можно было сказать, что она идет, настолько сильно она раскачивалась. Иногда, сделав несколько огромных шагов, женщина замирала посреди дороги. В такие моменты, казалось, ей что-то виделось. Челюсть у нее отвисала, рот открывался. Руки расслаблялись, и видно было, как она выводит в воздухе несколько нот. Весной она иногда разговаривала с цветами на подоконнике. Люди ступали мимо, не замечая Элен, или же переходили на другую сторону. Никто не интересовался, что она говорит цветам, но все, казалось, боялись узнать, что скрывается за ее стеклянным взглядом.

Ее словарный запас уже давно ограничивался лишь горсткой слов. В основном всяким звукоподражанием, да еще кое-какими ругательствами, которыми она покрывала тех, кто, как ей казалось, хотел ей зла. Среди таких людей были официанты с площади Контрескарп. Когда им чудилось, что Элен слишком долго задерживается у террас их ресторанчиков, официанты кафе «Нермор» обливали ее водой. Они смеялись, когда она материлась. На другой стороне улицы официанты из «Ла Бель Эпок» просто спихивали ее с тротуара. Наконец, был и мягкий метод, но целью которого всегда было избавиться от нее: официантка из кафе «Артист» открывала для нее бутылку дешевого вина. Элен брала вино и шла по улице Ласепед. Ее часто видели пьяной, играющей на воображаемом пианино у подножия холма Святой Женевьевы. Некоторые даже говорили, что замечали ее в Ботаническом саду, где она разговаривала с агапантусами.