– Вставай, вставай, Алексей, повернись к друзьям моим, к войску моему, которое не я избрал, которое Господь избрал!

Царь положил руку на плечо вельможи и развернул его лицом к немногочисленным боярам вокруг. Вельможа стоял, плотно сомкнув губы и обводя окруживших их с царём мрачным взглядом человека, готового устроить неприятности любому, кто подойдёт слишком близко. Все молчали и следили за царём. Губы придворных чуть-чуть поднимались, чтобы успеть повторить хохот царя, как только экзекуция будет закончена, и вельможе велят ступать восвояси, либо же кликнет царь охрану и опального приближённого отправят в ссылку или тюрьму.

Скользнув пальцами по спине Алексея, царь снова сел, вцепившись одной рукой в подлокотник кресла, другою – в посох. При этом забава, в чём бы она ни заключалась, только начиналась.

– Знаю, что ты мне предан. Что жизнь готов положить за мои интересы. Разве давал мне Алексей повод сомневаться, скажите мне? Вот если будет спор между человеком, что под его началом, и опричником, разве отдаст Алексей предпочтению тому, кого сочтёт своим? Не стесняйся, Алёше, повернись ко мне и ответь.

Вельможа развернулся и снова отвесил земной поклон царю (повернувшись при этом к остальным задом, отметил Киря).

– Тому отдам предпочтение, Великий Государь, на чьей стороне справедливость будет, да кто не нарушал воли царской, так как в справедливости и воле царской – Божья благодать и Божье благоволение.

– Божья благодать да Божье благоволение…

Взгляд царя не отрывался от дверей, которые в этот момент распахнулись, и вошёл молодой мужчина в чёрном, а за ним следовал Армяк. Царя это явно обрадовало, он выпрямился в кресле, голос его стал более крепким, и жестокая забава продолжилась.

– Хороший у тебя род, Алексей! Вот и сын твой вечно предан мне был. Подойди и ты сюда, Фёдор. Гриша, подведи-ка к нам Фёдора. Скажи, предан ли отец воле и интересам государства?

Содействия Армяка, названного Гришей, не потребовалось, мужчина подошёл сам и отвесил низкий, хоть и не земной поклон. В нём была то же, что и в Армяке, отсутствие подобострастности. Движения, гордая посадка головы, он вёл себя как принц, случайно попавший в плен к варварскому правителю, вынужденный отдавать почести более сильному воину.

– Никогда не замечал, чтобы готов был предать тебя мой родитель, Великий Государь. Ни делом, ни словом никогда он воли царя не перечил и меня тому учил.

Уже двумя руками царь вцепился в посох и не отрывал взгляда от новоприбывшего.

– А ты, Фёдор, предан царю? Готов бы был жизнь за меня положить?

Фёдор смотрел на царя совершенно спокойно, словно уже привыкший к подобным развлечениям, которым его подвергали.

– Ни мига бы не поколебался.

Только сейчас Киря опознал в этом мужчине того молодого парня, который заливался хохотом при свете факела. И это узнавание как-то изменило восприятие. Спокойствие Фёдора уже не казалось взвешенным и гордым, оно было проявлением безумия, которое проявилось наводящей жуть сдержанностью.

– А душу, душу отдал бы за царя? Коли мне ад бы грозил, взошёл бы сам в пламя вечное, чтобы меня оттуда вытащить?

Фёдор пожал одним плечом и продолжал молчать, легко улыбаясь. Так продолжалось почти минуту. Наконец, подняв одну бровь, словно сам себе удивляясь, Фёдор заговорил.

– А на что мне душа, да её спасение, коли не могу отдать её за человека, без которого и страна наша сгниёт аки забытый на поле колос, без которого вера в сердцах зачахнет? Коли велит Великий Государь, так и в аду побуду, а, может статься, и диавола оттуда выволоку нам на потеху.

Сзади раздались одобрительные выкрики. Казалось, воздух разрядился, в чём бы ни заключалось испытание, Фёдор его выдержал. Но царь поднял одну руку, и снова наступила тишина. В этот раз ещё более тяжёлая, так как царь зачем-то тянул время, пока не остался только треск свечей на деревянном ободе под потолком.

– А скажи мне, Фёдор, кто более предан государю: ты или твой отец?

Фёдор отвёл взгляд в сторону, он молчал и продолжал тихонько улыбаться. Царь, хохоча, откинулся на спинку кресла.

– Что? Обманешь государя? Будешь ложь в уши вливать помазаннику Божьему? Скажешь, что оба преданы одинаково? Я ведь казню того, кто предан менее. Хочешь жизнь свою и за отца положить, Фёдор? Или уже мне жизнь свою и душу отдал?

Фёдор продолжал молчать, он опустил голову и хмыкнул. Потом снова посмотрел на государя, чуть запрокинув голову назад, словно надеясь впитать в себя облик хохочущего царя.

– Ну же, Алёша, скажи мне, ты мне предан более или сын твой? Кого казнить мне первым? Держи его, Гриша, отпускать не смей. Пусть даёт ответ.

Но вельможа, которому Армяк заломил руки за спину, повалился на колени и из-за своего веса, который не смог удержать палач, освободился. Но воспользовался этим только для того, что повалиться ниц, громко завывая:

– Помилуй меня, царь народов! Милостью Божией, помилуй меня!

– Подними его на ноги, Гриша, и более отпускать не смей! Ну-ка, помогите царёвому советнику эту тушу поднять, да ко мне притащить.

Царь снова вскочил, в этот раз эмоции дали ему силы вставать резко и быстро, будто молодому. Улыбки у него уже не было, только неконтролируемая ярость на лице. Несколько человек подскочили к Алексею, силком поднимая его на ноги, начался шум, кто-то свистнул. Алексея вновь поставили перед царём.

– Так чью жизнь выберешь Алексей? Свою или сына своего? Кого мне помиловать? Кто более мне предан – ты или сын твой?

Алексей, чью голову силком подняли и кто-то держал его сзади за волосы, чтобы он смотрел прямо на царя, был словно под гипнозом от того, что лицо его так близко оказалось от царёва.

– Я, – наконец прошептал он.

– Отпустите его! – прикрикнул царь. – Ну же, вот мой самый преданный воевода, сына за меня не пожалел. А ты, Федя, небось скажешь, что ты более, чем отец мне верен?

Фёдор, которого оттёрли в суматохе, и не думал сбежать. Он стоял всё такой же задумчивый, глядя в пол, всё так же странно улыбаясь.

– Ну, Фёдор, раздумал уже жизнь за меня отдавать? Страшит тебя смерть?

– Страшит, – наконец сказал Фёдор. Голос звучал его как-то странно, словно на иной звуковой волне, от чего, несмотря на шум в зале и его тихий тембр, его было отлично слышно.

– Передумал душу отдавать за меня, а, Фёдор? Давай же, скажи, что смерти страшишься, на том и порешим сегодня, на пир пойдёшь, десять чарок за моё здоровье выпьешь.

Фёдор наконец снова поднял голову. Он продолжал оставаться тихим и спокойным, но в нём появилось то безумие, до которого пламени царя было далеко. От Феди исходил хаос кружащихся в вечной тьме осколков планет и звёзд, потерявших центробежную силу Большого Взрыва и охраняющие способности собственной гравитации.

– Страшусь смерти, Великий Государь, – всё так же тихо и смиренным тоном ответил Фёдор, – но отдавать жизнь или душу свою не раздумал. Скажешь слово, тут же жизни лишусь или в ад последую.

Шум стал тише. Улыбка на лице царя увяла. Смысл игры стал понятнее. Царю зачем-то надо было сломать Фёдора, насладиться его унижением, дать себе повод презирать подданного. Но в этой игре Фёдор ловко вырывал раз за разом победу из рук царя. Царь обвёл взглядом двор, словно ожидая, что они подадут ему идею, что же делать.

– Вот же незадача, и Алексей, и сын его готовы жизнь за меня отдать. И ведь, заметьте, не за чины, не за награды мои! Если я попрошу их всё пожалованное царём отдать, мигом всё вернут. Вот, что значит верность. Если бы все под пятою моей были бы столь же верными, не земное бы царство я строил, а Иерусалим бы небесной тут бы под солнцем был. Как же проверить мне их? Ведь если соврали они царю, то будут души их прокляты вовеки. Но и то правда, не могут они оба друг друга преданней быть. Поединком спор и решим. Кто более мне верен, тот и победителем будет. Дайте им оружие, да смотрите, чтобы из залы уйти они не смели.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».