– Вас сегодня привезли?

– Да.

– Пойдемте, за вами дочь приехала.

– Дочь?!

– А что вас так удивляет? Дочери и сыновья бывает заглядывают к нашим постояльцам.

Доченька приехала, как я разволновался, пуговки на рубашке не могу застегнуть – руки ходуном ходят, что же делать-то? Где бы расческу найти, ширинка, надеюсь, не нараспашку?

– Ну-ну, не надо так переживать – все будет в порядке, дедушка.

Коленки подгибаются, где моя палочка?

Белая дверь – петли специально не смазывают, чтобы жалобный скрип заставлял сжиматься сердца посетителей. Эта моя дочь сидит на стуле?

– Папа! Ну что же это такое?! Как же так можно-то?! Господи, как мы тебя искали – все морги обзвонили, все больницы!

Я тоже сейчас заплачу, только я никак не ожидал, что ты у меня такая толстенькая и кудрявенькая. А паспорт у тебя проверили, красавица? Не всколыхивается отцовское чувство в груди, хотя слезу пустить не мешает, они у меня и так текут по поводу и без повода.

– Папа, возьми носовой платок. Мы быстро сейчас распишемся, где надо – и домой.

***

У дней есть свойство быстро исчезать в ночной безвозвратности. Сижу в уютном обволакивающем кресле и смотрю в окно. Так ничего и не вспомнил, заучиваю наизусть имена родственников, значительные события, даты рождений и мировоззренческие убеждения окружающих. У дочки Лены есть муж Костя, а у меня уже нет жены Виктории, внуки учатся в далеких больших городах, кот Гегемон абсолютно ко мне равнодушен. Сегодня вечером придут гости из наследников второй и третей очереди, будут поздравлять дочку Лену с пятидесятилетием и, перешептываясь, разглядывать мою потерянную во времени, но найденную в пространстве личность. Специально для меня готовится протертый до гомогенного состояния рыбный салат без лука, а заботливый зять Костя купил слабоалкогольный сладенький сидр, который я разопью с ковыряющими в носу несовершеннолетними родственниками.

– Пап, позвони, пожалуйста, Семену Алексеевичу, он хочет с тобой поговорить.

– Хорошо.

А кто такой Семен Алексеевич? Что-то я плохо выучил – это мой двоюродный брат или участковый психиатр? В пухлой записной книжке на столике с телефоном кроме равнодушного номера ничего нет.

– Алло, здравствуйте, будьте добры, Семена Алексеевича позовите к телефону.

– Геша, это ты?

Георгий – это Геша? Да, наверно, это я.

– Да, Сема, это я, как поживаешь?

– Нормально, Геша, а ты как, отошел от своих приключений?

– Отошел, Сема, спасибо, все хорошо. Как твое-то здоровье?

– Да никак, сам знаешь, с моими болячками разве может быть какое-нибудь здоровье. А почему ты меня стал Семой называть – никогда раньше не называл.

– Не знаю, как-то вырвалось само собой, извини, если что не так.

– Да ну что ты, Геша, мне напротив приятно. Значит, лады?

– Лады, лечи болячки.

– Я так рад, что ты позвонил.

При чем тут лады? И как я его называл раньше?

– Пап, позвонил? Помирились наконец? Слава богу. Хочешь апельсиновый сок?

– Хочу.

Вот тебе и лады – уж не помирился ли я с кровным врагом, которого знать не знал десять лет? Сема, Семочка, в следующий раз надо будет уточнять детали, хотя какое это все имеет значение – белая, густая краска замазала все.

Котяра раздраженно зыркает – на его месте сижу. Позыркай еще! Как дам пинок под зад, боров кастрированный.

– Пап, Костя хочет пропылесосить квартиру до прихода гостей. Может быть, посидишь на лавочке у подъезда, свежим воздухом подышишь, а то ты что-то приуныл? Да и Косте будет сподручнее.

– Я не против.

Коричневое пальто хоть и уступает черному двубортному в солидности, но ни чуть не менее элегантное, и за него тоже можно выручить ящик «Шипра». Хорошо почистили шляпу, а от нового нежного шарфика я просто в восторге.

– Лена, у меня кроме этой войлочной обувки больше ничего нет?

– Георгий Михайлович, зачем вам хорошая обувь у подъезда сидеть? Полчаса можно и в валенках переждать.

По моему, он мне хамит.

– Пусть надевает, если хочет. Какое тебе дело?! Сейчас, папа, достану ботинки.

Да, моя доченька будет поглавнее. Цыц, Костик!

– Папа, только сиди на скамеечке и никуда не уходи, ты ведь все помнишь? Если что, во внутреннем кармане у тебя блокнот, где все подробно написано, но ты все равно никуда не уходи, обещай мне.

– Обещаю, доченька.

***

А на скамеечке под березкой уже сидят две бабульки – старичок как раз им будет в придачу.

– Здрасьте.

– Здравствуйте, Георгий Михайлович, что-то давно вас не видно было.

– В камере предварительного заключения долго сидел.

– Бог ты мой!

– Ну что ты, Лиза, – Георгий Михайлович всегда любил пошутить. Внуки пишут? Еще не отучились?

– Пишут – чего им не писать. И учатся – чего им не учиться.

Все-таки надо размять кости, а то сидеть совсем скучно.

– Пойду дочке подарок куплю к юбилею.

– Леночке уже пятьдесят? Как время идет!

Хорошая бабушка, но время никуда не идет – это мы идем через него.

Приятно шагать, опираясь на новенькую лакированную палочку. Воробьи скачут у самых ног. Опавшие листья шуршат, и ничего, что в них затерялся мой блокнот. Звенят голубые трамваи, урчат автомобили у мигающих светофоров. Солнце неоплодотворенным желтком висит над высокими домами – я не хочу оборачиваться, потому что мне все равно, что там за спиной.

2001 г.

(Финал премии имени Юрия Казакова – 2003)

Будильник – самое дрянное изобретение человечества.

Нестоптанных тапочек не бывает – шлеп, шлеп.

Горячую воду отключили – козлы!

Джинсы, майка, свитер, новые носки из целлофановой упаковки пахнут керосином и далеким Китаем.

Я расчертил яичницу на квадратики и съел, выпил стакан спитого чая и бросил на коренные зубы ириску.

Я взял аккуратный кожаный чемоданчик песочного цвета, вышел из квартиры и пошел на остановку общественного транспорта, откуда ленивый автобус, очень не спеша, довез меня до вокзала.

На вокзале я купил билет до станции «Пионерская» и нырнул в подземный переход к платформе номер четыре. В переходе я стремительно пробежал сквозь запах хлорки и мочи и почти выскочил наружу, но споткнулся о человека в оранжевом жилете и чуть не упал.

– Ты кто?

Человек перевел задумчивый взгляд с размякшего фильтра сигареты «Космос» на меня и неожиданно внятно сказал:

– Сцепщик вагонов пятого разряда Шеленберг Ильгиз Иванович.

– Быть этого не может.

Ильгиз Иванович медленно поднял голову так, чтобы его правая щека полностью освободилась от фиолетовой лужи, и этой же щекой презрительно мне усмехнулся.

– Что же вы тут делаете, Шеленберг Ильгиз Иванович?

– Свистки слушаю.

– Какие свистки?

– Паровозные.

Я надоел Ильгизу Ивановичу, и он опять нежно опустил свою правую щеку в фиолетовую лужу, а я поднялся к электричке с еще свободными местами у окошек.

***

– Далеко ли путь держите?

Шуршащий плащ и мятая слегка, набекрень шляпа.

– Это вы мне?

– Вам, а может быть, и не вам, может быть, вообще.

Похоже, мы будем задушевно беседовать всю дорогу, и время долгого пути пролетит незаметно.

– До «Пионерской».

– Вот ведь, пионеров давно нет, а название осталось.

– Да, осталось.

– Вас как зовут?

– Костя.

Почему Костя? Хотя, Костя так Костя.

– Константин – хорошее имя, а я – Ярослав.

– Тоже неплохо.

– Вы спортом не увлекаетесь?

– Да как-то так.

– А я футбол люблю, за «Спартак» болею. Но ведь сейчас сами понимаете: все куплено.

– Понимаю.

– Причем мафия везде – спорт, политика, искусство. Кстати, вы как к современному искусству относитесь?