Что-то тихо и неуютно. Что это на мне? Какая отвратительная засаленная телогрейка! А где мое пальто?! Старый дурак! Как я мог довериться люмпен-пролетариям! Что ж мне так не везет! Остается закрыть глаза и не видеть свое жалкое состояние.

***

– Дед! Дед! Вставай, дед!

Что им еще от меня надо, я старый больной человек и мне нужен отдых. Так быстро пропили мое пальто, деклассированные личности?

– Дед! Пить будешь? Давай, дед, мы угощаем.

– Мне кажется, что, скорее я вас угощаю, если позволите.

– Дед, ты сюда пришел? – пришел! Тебе место дали? – Дали! Ты смотри, сейчас махом отсюда ноги сделаешь.

Будем считать, что это чувство вины и повышенная совестливость заставляет двух друзей хамить и угрожать пожилому человеку. Избежим эксцессов осуждающим молчанием.

– Что не хочет, старый валенок?

– Нет, обиделся. Дай ему кусок рыбки, пусть пососет.

– Спасибо.

Пересоленная и скользкая селедка ароматно запрыгала в моих ладонях. Где они ее откопали, не на помойке же, черт их побери!

– Ну, давай.

– Давай.

Странный ящик – низенький и картонный, или бутылки сейчас плашмя укладывают? Все меняется в этом мире. Ой! Что это Гена такое достал в маленьких плоских флакончиках? Бог ты мой! Променять мое пальто из стопроцентной шерсти на ящик "Шипра"! Где тот парикмахер, самодовольно перевязывающий мое аккуратно свернутое пальто? Не ждет тебя счастье, цирюльник, – твои руки воняют наживой, а стричься у тебя будут только призывники, да больные педикулезом.

– Тебе разбавлять?

– Смеешься что ли? Каждый раз спрашиваешь.

– Да ты же знаешь, что когда я пью, то ничего не помню. Дед! Тебе разбавлять или так выпьешь?

– Спасибо, мне уже не под силу отечественная парфюмерия.

А долговязый Гена тоже не в ладах с памятью, значит мы с ним больше, чем друзья – мы братья. А если и моя частичная амнезия, как у Гены вызвана долговременным запоем, а не атеросклеротическими бляшками, катастрофично влияющими на нежное число Рейнольдса?

– Давай, Серый, чтоб не последняя.

Когда Гена и Серый опьянеют, то будут хулиганить или сразу бросятся в черные объятья Морфея?

– Дед, ты лопух, я тебе больше предлагать не буду. Отвернись к стенке и спи, чтобы я тебя больше не видели, а то ты меня раздражаешь.

Наверное, Гена прав, либо полноправно участвуй в действе, либо не отвлекай и сворачивайся калачиком.

***

Я опять немного подремал. Мои голуби тоже уснули крепким сном, раскинув натруженные руки по полу и их конечно не могли разбудить многочисленные шаги и приглушенные разговоры:

– Вот они тут, готовые.

Милиционеры. Молодые, красивые милиционеры, которые сейчас нас арестуют, потому что жить в подвалах противозаконно.

– Ну что берем? Их, наверное, тащить придется – накачались.

– А вон дедок вроде бы трезвый.

– Эй, дед, друзей своих потащишь, а? Или рассыпешься, а?

– Ладно, хватит! Ты с Величенко берете длинного, а Чисов и Баймуратов второго. Пошли, старик, забирай свои манатки.

Если бы у меня остались какие-нибудь манатки, то тогда я, конечно, их собрал бы. Да что ворчать себе под нос – не бьют изящными дубинками и то ладно. Тело Сережи волочится безжизненно, а мужественный Гена напряг копченую шею, и его буйная голова мотается не так безвольно, как у Сережи.

– Отец, ты телогрейку возьми, а то не доживешь до участка.

***

Вот и прохладный, свежий воздух, сколько ярких звезд и как равнодушна бесконечность и…

– В машине места нет, давайте старика отпустим.

Не надо меня отпускать, ребятки, – я же замерзну.

– Ладно, отец, иди.

– Куда же я пойду – мне некуда идти, вы меня хоть в тюрьму посадите, мне не выжить на такой свободе.

– Да? Ох, и морока с этими бичами. Втискивайся к своим друзьям, в отделении что-нибудь придумаем.

– Ну, помоги ему, Баймуратов, что стоишь?

Спасибо, Баймуратов, а ты, Сережа, извини, но я сяду на твои колени, иначе мне никак. Когда же ты мылся в последний раз, Сережа?

***

– Приехали! Вылазь!

Быстро мы добрались. Стеклянные перегородки, звенящие телефоны, строгие лица и интенсивное движение, только бы я не потерялся в суматохе.

– Ну что там? Зачем вы этих хануриков сюда привезли, у нас здесь что, вытрезвитель?

– В вытрезвитель их не возьмут, они услуги не оплатят, пусть пока в камере переночуют, а потом на сутки отправим.

– Толку от всего этого. Хорошо, забрасывай их во вторую.

Надо поспешно кашлянуть в сухенький кулачок, а то про меня забудут.

– Да, вот еще тут непонятный старичок с ними оказался, его куда?

– Ты откуда, старик? Давно бичуешь? Трезвый как будто?

На какой из трех вопросов мне ответить сначала?

– Я не помню, дело в том, что, похоже, возрастные изменения в организме вызвали у меня частичную потерю памяти.

– Частичную говоришь? Вышел погулять, все забыл и не вернулся домой? Знакомый случай. И что вас всех из дома куда-то тянет? Давай так: сегодня переночуешь в камере, а завтра отвезем в дом престарелых, где и поживешь какое-то время, пока не вспомнишь чего-нибудь или тебя не вспомнят.

– Хорошо.

– Величенко, проследи, чтобы старика никто не обидел в камере.

Дом престарелых – это же мечта, общество ровесников и ровесниц, клубы по интересам, душевный персонал, хорошая еда, концерты шефов с завода резинотехнических изделий, организованные походы в театр, цирк, стадион – мне трудно скрыть слезящуюся радость.

***

Камеры находятся, конечно, в подвале. Открывай, сержант Величенко, тяжелую дверь. Что-то здесь тесновато, да и воздух тяжеловат. Ну вот – куда мне теперь лечь? Ни в одной стране строительство тюрем не поспевает за ростом преступности, воображают еще, что вот-вот с ней покончат.

– Ничего, отец, ночь перекантуешься, а утром тебя отвезем, не бери в голову.

Спасибо, сержант Величенко.

– А куда мне примоститься?

– Сейчас, отец, устроим. Эй ты, буйвол! А ну уступи место!

Теперь братва будет ко мне относиться с уважением, и никто не посмеет обидеть недобрым словом или посмотреть исподлобья.

Буйвол, конечно, не такой уж и буйвол, но все же страшный и лохматый. Спросонья не может понять существа происходящего.

– Вот, отец, сюда ложись.

– Да мне надо совсем немного, я бы где-нибудь с краешку.

– Ничего, занимай место, если кто-нибудь будет бузить, скажешь – я ему вертолет устрою.

Ушел. Подействует ли на буйвола угроза умиротворяюще или он будет трясти меня за воротник и выговаривать свои претензии.

– Старик, вали с моего места – спать хочу. А вложишь – разберу по мослам.

Лаконично и доходчиво. Спи, мил-человек, ты прав – мы не в дребезжащем трамвае, чтобы почтительно приглашать немощных на свое место. Где же тут самая теплая стенка, около которой можно было бы присесть? Пол жесткий, но не холодный, сил нет, глаза ничего не видят, в голове шум ручейка во время паводка. Лягу на левый бочок, положу шершавые ладошки под шершавую щеку и буду ждать утра, которое непременно наступит.

***

– Старик, старик! Вставай тебе говорят!

Что буйволу от меня надо, надеюсь не поговорить за жизнь?

– Что вы хотите?

– Иди, старик, ложись на мое место, мент придет, скажешь, что всю ночь там спал, понял?

– Понял.

Эх, буйвол, буйвол – боишься наказаний. На нарах, конечно, удобнее.

***

– Тропиков! – на выход!

А вот и утро, брякает алюминиевая посуда, потягиваются нарушители законов, хмурятся в бесконечные бумаги следователи, затягивают портупею оперативники, а вдруг обо мне совсем…