– Я поняла! – воскликнула Ритка, некультурно ткнув пальцем прямо в мохнатый живот Хотты. – Ты заяц Петропавловской крепости, так?

– Так да не так, – ответил он, – сказал же, тетёха, не заяц я, а светоч. А заяц вот, – с этими словами, он разжал кулак, в котором прятал что-то, взятое из кармана риткиной куртки. И над мохнатой ладошкой поднялась золотистая искорка. – Про солнечных зайцев-то слыхала? А это световые. Город у нас, сама знаешь, солнышком не балует, да еще с болот печалями стылыми тянет. Вот так поживет человек годок-другой в серой хмари, и сам не заметит, как светлое да доброе в нем липкой серой пленкой подернется. Огурец-то плесневелый видела когда? Ну вот так же.

– Да как так, – возмутилась Ритка, – не может такого быть, чтобы целый город в такой безысходности был! – Как это часто бывает, испугавшись, она начала кричать и ругаться, словно надеялась так переубедить мир и заставить его поступать иначе.

– Не может, – согласно кивнул Хотта, – потому мы и есть. Светочи. Ты тару-то бери, помогать будешь, – он протянул девочке круглую стеклянную банку. – Зайца поймаешь, и туда его. Нам сегодня десятка два нужно будет, – он положил в «банку» парившую в воздухе искорку.

Хотта шел рядом с Риткой, отвлекаясь, чтобы пошарить в высокой, похожей на золотистую шерсть, траве или потрясти звенящие на ветру деревья. Найдя искорку, он убирал ее к остальным. Ритка тоже пыталась искать, но пока поймала только одного зайчика, да и тот сам опустился ей на ладонь.

– Экий баловник, сам тебе в руки идет, – усмехнулся Хотта. – Как тебя звать-то хоть?

– Ритка. Маргарита, – пояснила она, – но я предпочитаю просто Ритка.

Хотта цокнул языком, но ничего не сказал, и Ритке осталось только гадать, не останется ли она и дальше тетёхой. А банка с зайцами тем временем все наполнялась, и все ярче светилась ровным, теплым светом.

– Хватит, должно быть, – наконец сказал Хотта, заглядывая в банку. – Пойдем, Ритка-Маргаритка, сейчас самое интересное будет.

Они прошли дальше по каменной мостовой. В одном месте несколько камней было выломано, из-под земли пахло сыростью и страхом. Рядом суетилось несколько похожих на Хотту существ. Они ловили пролетающий мимо серебристый ветер и так ловко и быстро мяли его в лапках, что он уплотнялся, становился податливым и гибким, как глина. Этой легкой серебристой глиной заделывали щель в дороге.

– Опять чрево проснулось, – обронил Хотта, – хорошо на виду, быстро залатают.

Ритка хотела было спросить, что это за чрево такое, но они уже пришли. В ложбинке между высоких деревьев лежали какие-то палки. Но стоило Хотте взять одну и подвесить банку на специальный крючок, как Ритке все стало понятно. Маленький, похожий на зайца светоч, держал в руках фонарь. Свет от него был теплым, каким-то добрым, и даже немного счастливым. Было приятно просто стоять и греться в его золотистом сиянии.

– Полечись, полечись, – добродушно сказал Хотта, – а то сама вон за ухом уже мохрой зеленой обросла.

Ритка безуспешно попыталась глянуть себе за ухо, закрутилась и чуть не свалилась в ровную, как зеркало, лужу. Там-то она и увидела, задрав вверх волосы, как какая-то противная серо-зеленая слизь, скопившаяся у нее за ухом, шипит и испаряется под светом волшебного фонаря.

– Это во мне тоже что-то плохое было, да? – спросила Ритка, вспоминая то ощущение чужой кукольной головы, которое иногда посещало ее.

– Оно почти во всяком есть, – сказал Хотта, – как простуда. Бывает человек силен, крепок духом, вроде как иммунитет у него. А бывает слабый, тут обидится, там позавидует, так к нему зараза и липнет. А это у нас с тобой, как бы сказать, чай с малиной, – пояснил он, приподнимая фонарь.

Свет от него разливался вокруг, становясь все ярче, так, что Ритке пришлось зажмуриться, а когда она открыла глаза, увидела, что стоят они уже на самой обычной улице. Вокруг, не замечая их, сновали люди. Но, попадая в сияние световых зайцев, чуть вздрагивали, замирая. Хмурые, озабоченные лица наполнялись светом. Разглаживались печальные складки у губ, расправлялись плечи. И сами наполнялись сиянием, будто бы набирая его про запас. Уходили они совсем другими людьми.

– Что, нравится? То-то, – довольно щурясь, сказал Хотта. – В мире нашем есть всякое, Ритка-Маргаритка, хорошее и плохое. За тем, чтобы плохого было не очень много, следят хранители. Так уж вышло, что видели нас люди в давности и показалось им, на зайца похоже, вот мы и стали, сами как зайцы, – погладив длинное пушистое ухо, сказал светоч. – А в Эрмитаже, слыхала поди, коты. Вообще в Петербурге многие хранители котовий вид имеют. Характер, видать, у места такой.

– Ты же говорил, что ты светоч, – спросила Ритка, которая немного запуталась.

– Ну а это тебе что, башмак? – проворчал Хотта показывая ей фонарь. – Петропавловская крепость – место особой силы. Там, вера и надежды людские воплотились в неиссякаемый свет. Ты поняла-то хоть, что сама такого зайца сегодня подобрала?

– Тот яркий свет, как солнечный зайчик прямо в глаза? – догадалась Ритка. – Ты за ним приходил?

– Да, Лантей с утра выходил на вашей улице светить, да одного и обронил. Пришлось мне, как старшему, забирать. Эх, вечно с молодежью морока. Ладно, пойдем что ль до дому тебя провожу, тут недалеко.

– Хотта, а можно к нам домой с твоим фонарем зайти? – робко спросила Ритка, представив как под теплым, добрым светом сходит с мамы и папы серая хмарь. Как бы здорово они тогда жили.

Светоч помялся, потер длинное ухо и, пряча глаза, сказал:

– Не серчай уж, Маргаритка, но нельзя нам. Светочам на улице место, на вольном ветру. Гуляйте больше, мы на улицах-то часто бываем.

До дома дошли быстро, Ритке даже показалось, что не обошлось без очередного вмешательства серебристого ветра. Хотта бережно погладил девочку по ладони мягкой лапой.

– Свидимся еще, – уверенно сказал он, заставив Ритку улыбнуться, и растаял в сгущающихся сумерках.

Она неуверенно кивнула, потерла глаза, а открыла их уже дома на диване. За окном только-только начинались долгие весенние сумерки. На кухне опять переругивались родители. Неужели ей все это привиделось? Другой мир, хранители, световые зайцы?

Ритка заглянула в шкаф, надеясь на какой-нибудь знак, но там были только привычные полки со скомканными штанами и футболками. Вздохнув, она пошла на кухню, заварить чай. Проходя мимо зеркала, автоматически заглянула в него и ахнула. Среди пышных разлохматившихся волос сияла золотая искорка.

Световой заяц озорно подпрыгнул и сел Ритке на ладонь. От него расходилось уже знакомое ей теплое и доброе сияние, оно заполнило коридор, плеснуло в кухню и комнаты. Раздраженные голоса родителей как-то растерянно споткнулись и смолкли. А Ритка счастливо смотрела на маленькую золотую искорку и знала, что теперь у них все будет хорошо.

Ритка грустила. Кто-то сказал бы, конечно, что она заелась. Половина страны мечтает если не жить, то хотя бы побывать в Петербурге, а она сидит на парапете старой крыши на Петроградке, и всерьез думает, что жизнь ее штука на редкость неприятная и сложная.

И ничего особенно плохого в жизни у нее не происходит, если так посмотреть. Руки-ноги целы, родители нормальные, сама не урод, не дура, не должна миллионов бандитам. Казалось бы, живи да радуйся. Но почему-то на душе так тоскливо и тошно, будто где-то в груди поселилась гадкая зеленая жаба и медленно ворочается, толкая холодными лапами сердце.

Вот уже два месяца прошло с того момента как они переехали с окраин в центр. Родители делали нарочито веселые лица и пытались ее подбадривать, говоря какие у нее будут новые прекрасные друзья и интересные занятия. Рассказывали, что теперь они живут в гораздо лучшем доме, а друзья ее никуда не делись, можно и съездить. Ага, съездить, в лучшем случае разок на выходных. Она чувствовала, как все больше отдаляется от прежних подруг и от этого становилось еще грустнее. А новые все никак не появляются.