– Ну отъ*бись же.

Вырвавшееся матерное слово из того, кто сквернословил лишь нечаянно, свидетельствовало об одном – Тася в ужасе.

– Да вы ох*ели все?!

Встречная брань едва не отрезвила. Загнанная в угол притормозила. Злая растерянность исказила идеальные мужские черты. Придала им неповторимого, живого очарования.

– Уже помощи ни у кого попросить нельзя! Товарищи, называется.

– Чего?!

Тася вжималась в стену, чтоб не так явно потряхивало. Смотрела куда угодно, но не на парня.

– Я, если не заметила, новенький. Мне бы знать, что учим и с чем. Кто, откуда? Старосте не до меня. Подружка твоя послала на три буквы.

– Интересно, почему? – съехидничала Тася. – Кроме них обратиться не к кому?

– Остальные ходят-то через раз. Ты же вроде завсегдатая.

В воспоминаниях по новой разворачивался цирк, который Остап устроил неделю назад на вышмате. На роль уродца, может, Тася и подписалась давно, а вот клоунессой не нанималась.

– Извини, неинтересно.

Оттолкнулась от стены и пошла в обход. Легко и непринуждённо Остап поймал её запястье, проворковал:

– Так не бесплатно же!

Этого она не услышала. Резко опустилась на корточки, прикрылась свободной рукой. Черепаха славится неторопливостью, зато инстинкт защиты развит превосходно. Прячется в панцирь – моргнуть не успеешь.

Града ударов не последовало. В общем-то – ни одного удара. Девушка выждала секунду-другую – на случай подлянки. Осторожно выглянула. С лица Остапа сейчас впору писать карикатуры. Смотрел на неё, как на круглую дуру. И был прав. Даже если всё-таки завербован теми, кого Тася с недавних пор пуще смерти боится, никто не станет устраивать мордобой в стенах университета. Даже конченные отморозки.

Тася поднялась. Он подтянул, помогая встать. Не отпустил. Хватка не давила – тёплым браслетом заключила в плен без шанса на побег. Девушка не решилась испытать суставы на прочность – не пыталась вырваться. Зрачки её сузились от солнца и прилива крови к голове. Как-то так вышло, внезапная угроза, которую придумала сама себе, сработала по схеме «клин клином». Испугала так, что хроническое беспокойство заползло куда-то в норку. Зато теперь, в неконтролируемой ситуации, в коей Тася оказалась впервые, тревога вырвалась из своего укрытия, свернула органы в узел и, так сказать, украла микрофон. Лучше всякого детектора лжи, с побочным эффектом в виде полушёпота:

– Я боюсь тебя, бл*ть.

– Расслабься, полоумная. На х*р ты мне нужна, – заверил он с дружелюбной улыбкой, по-прежнему удерживая. – Просто помоги. Объяснишь, распишешь всё. Один час твоей жизни. Скажем,… десять тысяч тебя устроят?

Зубодробительный звонок завизжал, оповестив об окончании перемены. Отдел мозга, отвечающий за автономию дыхания, словно отключился. Горло защекотал холодок. Тася всё-таки осмелилась на зрительный контакт. Не похоже, чтобы Остап шутил.

– Серьёзно?

– Чё? – он выгнул бровь. – Пят… надцать?

Та растерялась окончательно.

– Отпусти.

Отпустил. Потирала запястье, собирала мысли в кучку. Дело пахло скверно. Только злых розыгрышей ей недоставало! Но новенький держался уверенно. Казался вполне нормальным, не считая его предложения. И страх, и всё остальное, но… десять тысяч! Три стипендии за какую-то ерунду.

«С почасовой оплатой. Как проститутка. Вот уж да» – уколола себя Тася, а вслух сказала:

– Последняя пара. После неё.

Развернулась на пятках. Не услышав шагов за спиной, зачем-то озаботилась:

– Идёшь?

– Не. Аппетит разыгрался, – проскочил мимо. – Найдёшь меня.

В итоге, спустя час и сорок пять минут, он нашёл её первым. Едва седой не сделал, подкараулив за дверью женского туалета.

– Да ты..! – пропыхтела девушка, готовая разразиться гневной тирадой. Вот только десять тысяч. Десять тысяч…

– Давай, Тася, веди.

Два лестничных пролёта, старые двери с треснутым стеклом, и они в читальном зале. Здесь даже были люди. Очкарик за доисторическим пузатым компьютером и библиотекарь – за стойкой, не таясь, читала эротический роман с ангелом и демоном на обложке. Скудная компашка никак не походила на группу поддержки или на заступников, в случае чего.

Хмурая и настороженная, Тася жестом пригласила за стол у окна, чтоб поймать последние лучи заходящего солнца. Без лишних предисловий предоставила схему расположения корпусов, заблаговременно нарисованную на паре. Выложила копию расписания, список литературы, позаимствованный у старосты. Сопровождала записи лаконичными пояснениями.

Это был её дебют как учителя, и теперь Тася волновалась. В трепете своём находила даже нечто от приятного. Как-никак, смена деятельности помогает отвлечься. При том никак не могла избавиться от перманентного смущения. Что кто-то видит её вблизи, что, возможно, чувствует дыхание. Подперев подоконник, на вытянутых руках тасовала бумажки, и руки эти предательски дрожали.

Переживала, что Остап в своих чудны́х идеях вознамерился развлечься на все денежки. Переживала напрасно. Хотя бы потому, что время всё шло, а о деньгах даже не заикался. Да и пялился на записи, как ребёнок на книжные иллюстрации. Очень быстро перестал притворяться хорошим слушателем. Зато не перебивал. Лексика Таси, к счастью, отмела надобность уточняющих вопросов. Просто наблюдал за рассказчицей, сперва украдкой, затем целенаправленно, с толикой мечтательности во взгляде.

Та старательно делала вид, якобы не замечает внимания. Но вот её монолог завершился, а на предложение оформить читательский билет ответа не поступило. Испытывая нарастающую боль в области солнечного сплетения, Тася натянула на голову капюшон, сжала ткань у виска. От ногтей пахло чипсами. Позор, неотъемлемый и неизлечимый, душил. Тревога подталкивала прекратить неловкую тишину абсолютно любым способом, а ум, как назло, не подсказывал ничего, кроме: «Вы любите хлеб?» и «В Рязани пироги с глазами».

«Опять про еду. Да какого хр*на?!»

Молчание тяготило и терзало одну лишь Тасю. Остап же, самоуверенный и сногсшибательный, без предупреждения сухо сказал такое, отчего все мысли и чувства её вынесло скопом:

– У тебя просто идеальные зубы, ты в курсе?

Кинематографично медленно подняла глаза. Такому подвержены герои фильмов, когда у них за спиной стоит убийца с окровавленным тесаком. Но нет, не псих и не маньяк сидел в расслабленной позе и всё никак не мог отвлечься на что-нибудь другое, кроме внешности своей спутницы.

– Улыбайся чаще, чем никогда – станешь главной очаровашкой группы.

Её тупое замешательство не сбило с правдоруба спесь. Действительно, словно бы компенсируя многочисленные физические несовершенства, Бог наградил Тасю, что называется, голливудской улыбкой. Двумя ровными рядами от природы белоснежных зубов. Ни пятнышка кариеса, ни скола, ни пломб. На постерах с рекламой стоматологий человеческий оскал, выкрученный в графическом редакторе до перманентной белизны, больше пугает. Эта же девушка не привыкла демонстрировать единственную свою милую черту. С подругами смеялась – они отмечали особенность с восхищением и завистью. Дантисты на профилактическом осмотре с укоризной спрашивали:

«Ну и зачем, здоровая, пришла?»

Остап надеялся – Тася наградит за комплимент этой самой улыбкой. Вместо того загрустила. Не похвасталась жемчужной нитью, по которой ему именно здесь и сейчас страсть как захотелось провести языком. Длинный, как у отца, он много чего умеет, в том числе доставлять ни с чем несравнимое удовольствие.

Остап зацепился за эту мысль, начал грезил наяву. Он учился искусству секса с другими девушками, а теперь, представляя на их месте Тасю, испытал такой прилив энергии, что затвердели сухожилия, и свело мышцы шеи. Тут главное – внезапность. Намертво припечатать губами. Руки выкрутить, чтоб не мешала. Углубиться до самых гланд, сделать больно… К счастью, нижнюю часть разгорячённого тела скрывала столешница. Сосредоточенное лицо же никак не выдавало опасных пошлых затей – только лёгкую досаду.