Атьер провёл ладонью по хосту, чувствуя лишь шершавость краски.
– Я её совсем не помню, – сказал негромко. – Нет, лицо помню, конечно. Родинку помню, под левой ключицей, – он постучал пальцем себя по груди. – Как смеялась, помню. А её – нет. Ведь казалось, никогда не забуду.
– Её или?.. – так же тихо спросил Барс.
– Ну да, – Ноэ снял шляпу, стащил косынку, растрепав слежавшиеся волосы. – Ты прав. Речь не о ней, конечно. Боль не помню, прости за пафос. Был уверен, уж такое-то навсегда останется. Странная штука память, да? Сначала думал, родителей никогда не забуду, но прошло ведь. Потом вот Юэй. И сын. Самому тошно, но иногда я вообще забываю, что он был. Хотя это ведь должно… Это главное, разве нет?
– Время хороший лекарь, прости за банальность, – отозвался следопыт.
– Всё как обычно, – усмехнулся Эймар. – Я тебе пафос, ты мне в ответ банальности. И все довольны. Ты доволен, Барс?
– Нет.
– Почему-то я так и думал.
Атьер тяжело опустился в кресло, взялся за графин с вином, но передумал. Потянулся привычно потереть щёку – пальцы наткнулись на твёрдость дублёной кожи. Ноэ рыкнул сквозь зубы, раздражённо дёргая завязки, швырнул маску на стол. Она скользнула по полированной столешнице, свалилась за край, канув в темноту.
– Ну? – спросил раздражённо, растирая шрамы на лице.
– Вроде бы за попытку лезть к тебе с душеспасительными беседами ты обещал накормить меня собственными зубами, – напомнил Барс.
– Да тебя же порвёт, если не выговоришься.
– А тебя порвёт, если ты будешь просто жить?
– Я живу.
– Стоит объяснить разницу между жизнью и существованием?
– Пафос – это моя привилегия, – ухмыльнулся атьер.
– Хорошо, давай без пафоса, – согласился следопыт. – Грай, какого хрена ты творишь?
– Да ведь сначала мне на самом деле это казалось хорошей идеей, – криво улыбнулся экзорцист, так же криво пожав одним плечом.
– А сейчас?
– А сейчас уже не кажется. Только что ты предлагаешь? Если я ей скажу… Представляешь, куда она меня пошлёт?
– Я даже представляю, как она тебе вломит. Хочешь притчу?
– Нет.
– В детстве я дико любил сладкое. Вот просто до дрожи. Не помню уж, как в кухне оказался, но смотрю: стоит на буфете пирог, остывает. Между прочим, не простой, у брата день рождения был. Ну, я табуретку подтащил, полез. Короче, перевернул пирог вместе с блюдом. Всё в дребезги, конечно. Тарелка, кстати, тоже не простая была, материна любимая, от бабки её, что ли досталась? Да у нас вообще не так много красивых вещей имелось, ты же знаешь. Короче, брат в слезах, мать тоже едва не ревёт. Мне стыдно, хоть к демонам беги. Так и подмывает признаться, хоть как-то утешить. Но если говорить, что я блюдо разбил и пирог испортил, то и про то, как стащить его хотел, тоже надо, получается? А это ещё стыднее, я же уже взрослый. Ну и начал плести про разбойников, которые в кухню ворвались.
– Суть-то в чём?
– А суть в том, что, в конце концов, всё вскрылось, понятно. И вот этого вранья о вранье о вранье мне ни мать, ни брат не простили. Много чего было, а как раз пирог с блюдом вспоминали часто.
– Здорово, – оценил Грай. – Ко мне это какое отношение имеет?
– Я уже говорил тебе: ты думаешь, что всё можно исправить. Если уж воскресить Юэй не удастся, то можно с другой прожить как Ноэ. Вроде как ту, неудавшуюся историю набело переписать.
– Вообще-то, с утра я вроде был Ноэ. Запамятовал? – снова усмехнулся атьер, барабаня пальцами по подлокотнику.
– Нет, – мотнул головой Барс, – в том-то и дело. Ни с утра, ни вчера, ни уже пятнадцать лет ты не Ноэ, а экзорцист Грай. И этого не изменить ни тебе, ни Владыке, ни той девчонке.
– Да я и не собираюсь ничего менять.
– Вот именно. Так, может, пора уже заканчивать врать, пока совсем не запутался?
_____
[1] Сенситив – существо с повышенной чувствительностью. В данном случае к Силе, магии.
[2] Китаррон – щипковый инструмент на 14 струн с грушевидным корпусом и двумя колковыми механизмами.
Глава 8
Лысого Ора заметила давно, но вида не подавала: ну, хочется эльду думать, будто он на мышку похож – его право. Тем более, атьера уверена была: усатый не выдержит первым. И оказалась права.
– Завещание, что ль, пишешь? – рявкнул здоровяк, явно собираясь её напугать. Ничего у него не вышло, понятно.
– Эпитафию, – хладнокровно ответила девушка и, полюбовавшись написанным, поставила размашистую, совсем неизящную, лишённую завитушек подпись.
– Кому? – подозрительно подкрутил ус Одинец.
– Не кому, а по кому, – менторски поправила его девушка. Подумала, почесала бровь кончиком пера и всё-таки добавила самокритично: – Хотя, может и кому. Или для чего?
– Чего для чего? – не понял усатый.
– Ну эпитафия, – Ора присыпала написанное песочком, аккуратно сдула, решительно сложила лист, прогладив пальцем сгибы. – Это ж надпись на могильной плите. Значит, для чего? Для могилы.
– Ты мне голову-то не морочь! – насупился лысый. – Знаем мы вас.
– Я? – изумилась Ора. – Да ты что! По сравнению с некоторыми я невинная как ягнёнок. И вы меня ещё не знаете. Но шанс у вас обязательно будет.
– Давай, говори, – пристукнул по столу Одинец, на котором и сидел. – Кому писала? Я ж видел, одно письмечишко уже отправить успела.
Получилось забавно, потому что совершенно бесшумно.
– Вот когда ответ получу, тогда и скажу, – пообещала Роен, пристраивая локти на краю столешницы, а подбородок на сцепленные пальцы. – А поведай-ка мне друг Одинец, кто-нибудь из твоих ребяток женат?
– На кого нацелилась? – во всю пасть разулыбался здоровяк. – У тебя ж вроде свой уже есть?
– Да мне просто интересно. Так, в порядке самообразования спрашиваю.
– Чего у тебя там в порядке?
– Ладно тебе деревенского деда-то изображать, – Ора постаралась улыбнуться поочаровательнее. – Или это что, такая тайна? Я вот ещё слышала, будто все, кто в орден вступают, дают клятву с женщинами дел не иметь. А кто-то говорит, что вы и вообще…
Роен изобразила пальцами, будто отстригает что-то.
– Сбрендила? – обиделся лысый. – Да ничего такого! Зачем это? Хотя… – здоровяк задумчиво поскреб щёку когтями, – если мозгами пораскинуть, понятно, откуда слухи-то берутся.
– И откуда же?
– Ты хоть одного женатого экзорциста видела?
– Я и холостых-то практически не видела.
– Ну так об том и лай! Жена – это ж… Как кандалы на руках, во!
– Неужели так мешает?
– Да не то чтоб мешает… – снова почесал щеку Одинец. – Тут опять-жешь в демонах соль. Они, суки эдакие, по больному лупят. – Лысый вдарил кулаком, но на этот раз по собственной ладони, и снова беззвучно. – По семье, по друзьям, ни детишек, ни стариков не жалеют. Многие-то братья даже от отца с матерью отрекаются, уходят и всё, как ломоть отрезанный. И весточки не подают, а ну как отследят? Навесишь так своих стариков, а следом твари заявятся. И всё, собирай поминки. Мало, что ли, таких историй было?
– А много?
– Да полно! И раньше, и теперь. Потому как не все сразу такими башковитыми оказываются, кому-то надо и на своей шкуре попробовать, чтобы поверить. А те, кто учёные или просто поумнее, те стеругутся. Даже девок себе не заводят, не то, не дай Шестеро, приключится что. А ты говоришь жена с ребятишками!
– А твои парни из тех, кто поумнее или учёные?
– Учёные, – тяжко вздохнул лысый, как-то грустно подкрутив ус. – Уж такие учёные, души что могилы перекопанные.
– И даже Олден?
– Он-то уж тем более. Но про это тебе ничего не скажу, запрещено. Я то и сам случайно узнал.
– Ну раз тайна, так и не говори. Только я вот уверена, что Грай точно из тех, кто поумнее, – покивала для убедительности Ора. – У него, может, сердца совсем нет, зато соображает лучше других.
– Да что ты знаешь, девка! – вскинулся Одинец. – Это у кого сердца-то нет? Да барман на его глазах родителей загрыз, мать только и успела, что мальчонку спрятать, а он тогда совсем малой был.
