– Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит Петруня, сидя в своем коконе, как мумия фараона, и в голосе его играет лукавость кларнета. – Не надейся, что для меня твои мысли – тайны мадридского дворца. Ты хочешь потащить меня дальше по смачным камням Истории, по злачным местам дряхлеющего Востока. Зна-а-аю!..

– Ты у нас в языках король, – мурлычет Петруня через секунду, заплывая с другой стороны. – Это для меня, плебея, вся эта филология – как с белых яблок дым… А ты на скольких языках говоришь, Андрюш, а?

Потом, вздохнув, злобится:

– Привередливый ты, как Пиноккио. А я, между прочим, вчера внёс…

– Знаю, всё знаю! – не выдерживает Андрей и перечисляет, опережая: – Внёс в жизнь немного разнообразия, обманул бутылочку, положил в себя полбанки…

– Аккуратно положил, – вздыхая, поправляет Петруня последний вариант, и с этим вздохом рушится картонный мир, где было так уютно и просто, и Антар больше не скачет, застыв раскрашенной картинкой с неловко приделанными руками, и топырящаяся люстра и пластмассовые горшки съеживаются, вдруг поняв своё убожество, и угол у фонтана отколот, и чьи-то ноги шаркают мимо, отсвечивая красными пятнами мозолей сквозь дырки в сандалиях.

– Ты беспросветный человек, Петруня.

– Я… беспросветный… – смакует Петруня слово. – Как ты припечатал меня, Андрюш, а? Вот что значит вольная пташка, не в нашем посольском компаунде живешь, не за забором. А я сижу и думаю: упаси бог, надумает завтра Саддам по нам ракету кинуть. Или вдруг какая-нибудь одна дурная до евреев не долетит, свалится нам на голову. И знаешь, почему я больше тебя об этом думаю? Потому что нашего брата технаря тогда никуда вообще из посольства выпускать не будут. По соображениям безопасности. Только и будешь знать что вкалывать, как проклятый бобик.

– Ладно. Пойдем, куда хочешь, чёрт с тобой!

– Спасибо за глоток свободы. Если уж связался с таким, как я, то терпи двумя руками. И вообще… – Петрунины синие глаза оказались болезненно близко, и смотреть в них было неприятно, как в таинственно переливающийся купорос, – Вообще… мне почему-то кажется, что тебе сегодня это тоже не повредит.

Когда вышли из бани, на Дамаск сыпался мелкий копеечный дождь. В такой дождь комфортнее всего гражданкам в чадре, наверняка съязвил бы по этому поводу Петруня, если бы не был так отягощен мечтами о пиве. Чтобы обмануть стихию, пришлось дать обход буквой Г через крытые пуговичные ряды и рынок новобрачных. В отместку дождь пошёл крупными пулями, а с неба стала быстро спускаться тьма. Оливковая "Вольво" тронулась обратно. Андрей засунул в щель магнитофона кассету, и под Жана-Мишеля Жарра город плыл за стеклами, как в кино.

– В какой бар рванём, Петруня?

– В барах цены барские, Андрюш, лучше у ливанца прямо в лавке.

– Ты что! Плебейство какое. Сейчас как раз наши хабиры4 с работы повалят. Хочешь, чтобы тебя местные граждане замучили вопросами типа: "Как дьела, садык?.."5

– Ну, тогда только не в "Белую лошадь", я там как-то полтыщи лир ни за фигом оставил.

– Понятное дело. "Лошадь" – не бар, это уже кабак. А мы поедем в "Пингвин".

– Где этот "Пингвин" живет?

– Возле площади Арнус.

– Не знаю… – сварливо сказал Петруня, – Не знаю, что за Арнус, что за "Пингвин"… А-а! Пропадай всё! Устроим Пирров пир!

Сквозь капли дождя на стекле огни и тела машин переливались, как медузы. Андрей почувствовал, что тот – второй – мир опять подкрался опасно близко. Одно неосторожное движение внутри, какое-нибудь дуновение ветра в голове – и этот легкий руль мощной машины, и тёплая волна из печки, и удобные ботинки из Ливана за 35 долларов, и негустые огни Абу Румани вдруг поплывут болезненным бредом, мысли станут расползаться, как гнилое сукно, которое сдуру расправили, чтобы рассмотреть: что там за узор?..

– Ты смотри, какой "мерс"!– заорал Петруня с таким воодушевлением, что Андрей вздрогнул. – Вон тот, серебристый… как хек. Это же тридцать четвертый год, шесть цилиндров, сорок сил, гонит до ста в час… А вон, гляди, "хадсон" сорок шестого года… нет, сорок седьмого. Не город, а автомобильный музей, ус..ться можно.

– Ты бы шел в автобизнес, что ли.

– Ты что, дурак? Идиот? Не знаешь, что почем у нас в стране? Куда попал – там и сиди, не рыпайся. То в философы меня засунуть хочешь, то еще куда… Как будто сам родился для того, чтобы в торгпредстве непонятно чем торговать…

Андрей ничего не ответил, потому что Петруня попал на сей раз метко, да и подъехали уже, и он напрягал глаза, чтобы в расплывающемся сыром ландшафте среди блестевших под фарами автомобильных задов найти нишу для "Вольво".

Два скромных фонаря "Пингвина" делали угол улицы уютным; над входом дерево беспокойно шевелило голыми пальцами, сбрасывая капли. Полукруглая открытая терраса была, разумеется, пуста, только махал на ветру красными плавниками мокрый навес. Сам пингвин на тёмной вывеске под фонарями совсем растаял в тени, зато еще сразу три жестяные птицы во фраках, отражая неон, сияли над дверью, которая вела куда-то вроде трюма. Андрей и Петруня провалились по крутым ступеням в красно-коричневое узкое нутро этого трюма, оказавшись нос к носу с не слишком опрятным парнем, вид которого наверняка успокоил Петрунины опасения насчет кошелька и который тут же стал бойко называть их "месье". Конечно, дураку понятно, что никаких месье в его заведении быть не может, и за версту он разбирает, что заявились русские садыки (особенная походка, что ли, чёрт возьми!), но знает: садыкам нравится, когда их называют "месье".

– Пиво есть?

Вот типично отечественный вопрос. Конечно, пиво есть, и что к пиву – тоже, и никелевые ободки стульев прямо скучают по влажным от дождя спинам.

– Интересно, у нас в Союзе Советских пиво вот так запросто когда-нибудь будет или нет? – пробует Петруня шекспировски поставить вопрос и усаживается за клетчатое полотно скатерти.

– Ты лучше подумай, что со страной будет.

– Ничего невероятного с ней не будет. Только слова заменят. Вместо "политически грамотен" – "ненавязчиво интеллигентен". Или что-нибудь еще. "Исторический материализм – продажная девка коммунизма". Звучит?

Малый вежливо ждал и делал такую заинтересованную мину – того и гляди сам вступит в разговор.

– Парень-то ждет, – сказал Андрей.

– А чего ждет? Что у них – меню в сто страниц? По два пива, а остальное пусть сам домыслит – маслин, орешков… Чего он мямлит?

– Спрашивает: маслин, орешков, еще чего?

– Скажи ему, что он не философ. Люди всегда лучше знают, чего не хотят, чем чего они хотят!..

Малый почувствовал, что месье нервничает, и всё понял, не дожидаясь дальнейшего перевода.

– Маши-ль-халь, маши-ль-халь6, месье…

Пока он за стойкой собирал, чем богато его заведение, Замурцев непроизвольно проехал взглядом по подвалу. Редкие клиенты, разумеется, уперлись глазами в залетевших иностранцев. Глазеть здесь вроде как хороший тон. А, впрочем, не только глазеть. "Аль-ах мин уэйн? А! Русья! Горбачифф – мних?.."7

– Ну? – сказал Петруня.

– Что – ну?

– Знаешь, чем человек отличается от пчелы?

– Чем?

– Умеет рассказать о том, что чувствует.

– Так вот прямо взять и всё рассказать?

– А что тебе еще делать? Давать объявление в газету? Сейчас модно давать объявления. "Куплю индийское пособие по любви и подвесной мотор"…

Малый со звоном посадил на стол поднос с бутылками, стаканами и плошками, и Суслопаров предупредил:

– Антракт.

Он не позволил малому наполнить: