клуб просмотра альтернативного кино, блестяще выступал, пользовался неизменным
успехом. Но только не любовью. Местные поэты, к которым королева по ночам не
прилетала, по вполне понятным причинам, его на дух не переносили. Не стану здесь
распространяться на тему зависти в среде творческих людей, надеюсь, читателю и так это
хорошо понятно. Пойдем дальше.
Накануне выборов 2004 года мы встретились на Суворовской. Купив тут же бутылку пива, он первым делом спросил, за кого я собираюсь голосовать. В мягкой форме пришлось
ответить, что такой вопрос, после стольких лет знакомства, явное неуважение. Сережа
немного смутился и сказал, что просто его интересует, как в этой ситуации будут
голосовать евреи, и он подумал, что я, играя определенную роль в общине (к тому
времени я уже давно работал директором еврейской школы), мог бы ему прояснить этот
вопрос. Меня удивила его избирательность: разве он не понимает, что евреи, как и все
прочие, очень разные люди, и будут, естественно, голосовать, точно так же, как украинцы, 76
русские и даже узбеки, если такие здесь водятся. Правда, замялся я, некоторое отличие все
же есть…
– Какое? – заметно оживился Сережа.
– Ни при каких условиях мы не будем голосовать за фашистов…
***
Завершая свои зарисовки о Сереже Пасечном, скажу, что, на мой взгляд, для оценки этой
личности мало приемлемы диаметральные подходы типа: что ему удалось сделать
хорошее за свой краткий пролет от одной тьмы – к другой (так он определял слово
«жизнь»), и чего никогда он не делал плохого. Если начинать с последнего, а это мне
легче, то он не обидел ни одного человека, кроме себя и своих близких. Он не участвовал
в разворовывании страны, не стремился попасть в паразитарный класс олигархов, не
рвался в наши ненасытные политики, имел то, что сейчас встречается крайне редко: чувство стыда. Он был честным человеком – пусть читатель сам скажет: много это или
мало. Сергей рассказывал, как его вербовали в осведомители. Доносчиком он не стал, что
потом причиняло ему немало сложностей. Но после каждого такого вербовочного
подхода, он, к сожалению, искал утешение в вине.
Как и любого нормального человека, его многое в стране возмущало. Под занавес я даже
замечал у него некоторые антисемитские нотки. Мне было жаль его и не до обид. На моих
глазах пропадал хороший человек.
***
Остановлюсь на его стихах. Так получалось, что он не проталкивал их в печать. Рисуясь, болтал, что для выхода в свет есть у них целая вечность – особенно, после его смерти. У
Сережиного творчества имелось немало латентных поклонников. Только не среди
местных сочинителей, которые отказывались читать после него свои стихи. Как-то в
одной компании я обратил внимание на немолодого господина богемной внешности, который читал Сережины стихи наизусть. А после, поднимая тост за поэта, неожиданно
сказал, что когда он читает Пасечного, то въявь представляет себе, как в эти высокие
мгновения пропеллером крутятся от зависти в гробах великие классики отечественной
поэзии (назвав, разумеется, парочку известных читателю имен). Одного херсонского
стихотворца при этих словах, буквально, перекосило. У бедного Сережи с лица не сходила
полупьяная улыбка, а мне почему-то стало его ужасно жалко.
Впрочем, не думаю, что Сергея надо жалеть. Он жил, как хотел. Был свободен, не скован
регламентом трудового дня, настоящий кот-интеллектуал, который ходит сам по себе. За
это расплачивался одиночеством, нищетой, неприкаянностью. Кстати, коль речь зашла у
нас о стихах, могу предположить, что хотя сегодня многим и не известно его творчество, это вовсе не значит, что не придет час, когда некоторые королевы станут навещать
школьные хрестоматии. Так в жизни тоже бывает.
***
А беды семьи Пасечных продолжались. Через полтора года после смерти Сережи
бесследно исчез его сын Борис. Как его ни искали – безрезультатно. В городе его
друзьями были развешены сотни фотографий юноши в кепке, скрывающей отсутствие
волосяного покрова. Поздно. Надо понимать, сегодня он там, где его папа и мама. Семья в
сборе. А мне это дико: как черный ворон небытия за что-то наказывает близких людей…
Если в своей жизни я и сделал два – три собственных открытия, то одно из них мне помог
совершить Сергей Пасечный. Знаете расхожую фразу: «талант не пропьешь», которой
тешат себя интеллектуалы, не чуждые этого порока? – Ерунда. На Сережином примере я
убедился, что пропить можно все, даже то, что авансом отпущено Богом.
Я поинтересовался знатными людьми Голой Пристани. Их немало. Герои войны и труда.
Летчики, комбайнеры, даже один капитан-директор знаменитой китобойной флотилии. Их
имена увековечены на Аллее памяти, и это правильно. А вот на райцентровском кладбище
до сих пор нет пристойного памятника на могиле того, кто, достигнув подлинных
интеллектуальных вершин, тихо ушел в безвестность. Прощай, Сережа, ты получил от
77
жизни куда больше удовольствия, чем доставил ей. А нам оставил лишь жалкую горстку
своих бесценных стихотворных жемчужин. Жаль.
***
ДОН-ЖУАН
Донна Анна, донна Анна,
Я искал Вас, я искал Вас.
Над Кастилией туманы
Как фата над Вашим станом.
А мои глаза как раны.
Я искал Вас,
Донна Анна.
Донна Анна, донна Анна,
В небе звезды, в небе звезды!
Душный день в забвенье канул,
Я Вас ждать не перестану,
Вас обманывать не стану,
В небе звезды,
Донна Анна.
Донна Анна, донна Анна,
Как тоскливо, как тоскливо.
Все герои и титаны
Меньше листьев от платана.
Всюду серость и обманы.
Как тоскливо,
Донна Анна.
Донна Анна, донна Анна,
Дайте руку, дайте руку.
Я пришел, наверно, рано,
В трезвость мира слишком пьяным…
КТО СТУПАЕТ ЗА ТУМАНОМ?!
Дайте руку,
Донна Анна!
***
Этой ночью королева прилетала.
Королева Снежная, из сказки.
Окна льдинкою она разрисовала,
Подобрав похолоднее краски.
Утром льдистым чудом распустились
На стекле замерзшие соцветья,
По-волшебству окна расцветились
Зачарованным, холодным светом.
А потом заплакались слезами
Распустившиеся листья ледяные,
78
И печально-синими глазами
Королева плакала над ними.
И от слез внезапно потеплела
И девчонкой веснушчатой стала….
Так исчезла Снега Королева –
На дворе весна затрепетала.
Конец 60-десятых.
***
Всю ночь шептался с небом дождь,
Текли по стеклам слезы,
Стучал в окно ко мне всю ночь
Дрожащий сук березы.
А утром в маленьком саду,
Как будто в страшном сне,
Стояли в грустнозвонком льду,
Стучавшие ко мне.
Уже не в силах говорить
В звенящей тишине
Тянули ветви с жаждой жить
Стучавшие ко мне.
Хрустели льдисто пальцы их,
Промерзнув до корней,
Стояли как убитый стих,
Стучавшие ко мне.
Ко льду ствола лицо прижав,
Я плакал в тишине…
И о весне мне зашептал
Тот, кто стучал ко мне.
***
Да, все меняется на свете:
Уходит день, приходит ночь,
Уходим мы, приходят дети
Все ту же воду потолочь.
Да, все меняется на свете.
Уходят годы без следа,
Взамен, не заменяя этим,
Придут почтенные лета.
Да, все меняется на сете,
На возраст юность заменив,
Меняем гнев на добродетель,
На успокоенность – порыв.
79
Ключи от сердца – на отмычки,
Незаменимость на обмен:
Неизменима лишь привычка
Ждать перемен. Ждать перемен.
15.04.78
Снова под вечер – зеленый, речистый,
Шумный и пыльный встает предо мной
Маленький город – Голая Пристань,
