Ребята стали замечать и посмеиваться.
– Что это ты делаешь? – спрашивали его. – Да так, ничего, ловлю палец… – застенчиво
признавался он.
Однажды, дневаля по казарме, Сихно стандартным отданием чести приветствовал
зачем-то заглянувшего в роту начштаба майора Сердюкова, а затем, вперишись в
начальство взглядом, стал как бы нехотя, по новой своей привычке, ловить неуловимый
палец. Когда он повторил этот жест в седьмой или десятый раз, безмерно удивленный
майор спросил у сопровождавшего его дежурного офицера, что случилось с дневальным, на что тот, уже знакомый с этой причудой, с легкомысленной улыбкой ответил:
– Да
он у нас так палец ловит!
Лучше бы он так не отвечал…
– Какой палец? Зачем его ловить? – выдавил из себя побагровевший майор. – Вы
что – дурака из меня делаете? Да я вас, блядь, сейчас обоих на губу отправлю! Будете там
пальцы ловить друг у друга!
Все это время перепуганный Сихно, с жалким взглядом битой дворняги, тем не
менее, продолжал делать руками начатое, сильно ускорив темп почему-то. Его лоб
покрылся крупными каплями пота, на шее и у висков вздулись синие жилы, казалось, он
вот-вот рухнет на пол.
Сердюков опасливо оглянулся по сторонам и, повертев в сторону дежурного
офицера у виска пальцем, отправился докладывать командиру о невиданном
происшествии.
В общем, попал Сихно вместо гауптвахты в гарнизонный госпиталь, а уже оттуда
– видно болезнь оказалось слишком мудреной – в армейскую психиатрическую клинику в
Ереване. В части, конечно, над этим долго смеялись, а когда через полтора месяца
ловящего палец Сихна комиссовали, некоторые серьезно задумались…
– А ты как считаешь – симулянт он или нет? Что говорят ребята об этом? – спросил
у меня командир. Что я ему мог сказать? Возможно, Сихно и впрямь придуривался, а там
– кто его знает…
Но эта история имела продолжение. Месяца через полтора на имя командира по
обычным гражданским каналам пришло письмо. Писарь Колышев, который обычно имел
дело с гражданской (не секретной) почтой, занес его ко мне. На конверте был указан
обратный адрес и под ним неразборчивая подпись. Я внимательно рассмотрел
фотографию, кроме которой ничего в конверте не было, прочитал надпись на обратной
стороне и отправился к командиру.
Боже, как кричал мой уравновешенный, армейской выдержки командир, когда
увидел фотографию улыбающегося во весь рот Сихно, выставившего перед собой руки в
знакомом нам жесте: кисть левой держит большой палец правой, и прочитал сзади
надпись:
– «Наконец-то я, товарищ командир, словил его и теперь никогда не отпущу!»
56
Я даже не на шутку испугался, что его хватит инсульт; говорят, от подобных
потрясений такое бывает. А уже через полчаса я писал по поручению командира
ходатайство военному прокурору Одессы о необходимости признать заболевание Сихно
фиктивным и возбудить против него уголовное дело по факту явной симуляции, или
немедленно вернуть для прохождения дальнейшей службы в Ленинакан. К ходатайству
была заботливо приложена фотография остроумного симулянта.
– С кем решил шутки шутить, мерзавец! – нервно потирал руки мой подполковник.
Ответ Одесского военного прокурора пришел к нам уже после Нового года и занял, буквально, пять строчек:
«Экспертной комиссией Медико-Санитарного Управления Одесского военного
округа установлено, что бывший военнослужащий С. страдает навязчивой
психопатической манией, выражающейся в том, что он не может отпустить большой
палец правой руки, что делает невозможным прохождения им дальнейшей воинской
службы в рядах ВС СССР».
Командир долго в недоумении разглядывал ответ, затем как-то подозрительно
посмотрел на меня, ухмыльнулся в свои прокуренные рыжие усы и приказал никому в
части об этом не рассказывать.
Все-таки уметь ловить палец – дано не каждому!
=============
СПИ СПОКОЙНО, МОЙ НЕЗНАКОМЫЙ БЛАГОДЕТЕЛЬ
Трудно назвать три года службы в армии лучшими в моей жизни, но уж худшими –
язык не поворачивается. Призван был я в 1964 году, демобилизовался в 1967. Помню, как
меня провожали в военкомат перед убытием. За два дня до этого в армию ушел мой
приятель Валера по прозвищу Китаец. Его он получил в пятом – шестом классе за то, что, выходя на улицу, любил громко хвастать:
– Видите, какие у меня красивые желтые ботинки? – Это китайские, батяня по случаю
купил… – А брюки вельветовые – тоже китайские. Маманя с работы принесла… И
фонарик, бьющий точным пучком – тоже китайский… И белая сорочка китайская… Все
китайское!
То были времена, когда страна дружно распевала «русский с китайцем – братья
навек!». Таким образом мой рыжий дружок с соседнего двора раз и навсегда стал
Китайцем, и в минуты особого расположения мы называли его Дэном Сяо и Хер Чин Хоу, на что он никогда не обижался.
Накануне его отъезда мы пили с ним целую ночь у меня дома, понимая, что скоро не
встретимся. Изредка заходила к нам сонная мама, волнующаяся, как бы чего не случилось
с детками, решившими в знак дружбы освоить две бутылки водки. Напрасно. Одна у нас
осталась целой и невредимой, её я заберу с собой в свой «сабельный поход».
Валера жил по-соседски. Его мать работала на почте, а отец – военный пенсионер, седой одноногий инвалид, давно и прочно пьющий человек. С детства помню, как он
размашисто и резко передвигался на костылях с закатанной брючиной на левой
отсутствующей ноге. Работал он в артели инвалидов. Бывал всегда небрит, не очень
опрятен, в общем, представлял собой неприглядное зрелище. И вы поймете, как мне было
неловко, когда он предложил провести меня в военкомат, мол, всех провожают папы и
мамы, а ты пойдешь в некомплекте.
Посоветовался с мамой, она равнодушно бросила: – Хочет человек, пусть идет!
Чувствовалось, что этот разговор ей неприятен.
57
Наутро Валерин отец нас удивил. Мы подошли к военкомату втроем: мама, я и
пожилой подполковник на костылях, в наглаженной военной форме и с множеством
наград. Тщательно выбритый и с резким запахом «Шипра». На призывников и снующих
по двору работников военкомата эта живописная картина произвела впечатление. Они
уважительно козыряли фронтовику, вынесли ему стул, окружили вниманием. Мне было
приятно – такой батя! Наверное, поэтому меня назначили командиром отделения на время
поездки. Я сдуру возгордился – знай наших!
Мама стояла, как лишняя на этом празднике войсковой жизни. Теперь я ее понимаю и
жалею, сколь многого не доходило до меня в те годы.
Про свою армейскую жизнь я уже писал; со второго года служил в штабе, общался с
интересными людьми, возможно, поэтому она была наполнена занятными, на мой взгляд, эпизодами. Расскажу про такой.
Как-то командир меня спрашивает: – Чем занимаешься, Бронштейн, после обеда?
Я был кодировщиком, свободного времени навалом, бодро отвечаю: – Чем надо, тем и
займусь, товарищ полковник!
– Есть к тебе одно дело. Был у нас в части такой майор Тарасов, зам по тылу, хороший
мужик, фронтовик, трудяга. Не повезло ему – рак мозга, сгорел в считанные месяцы.
Осталась семья, жена и две дочки. Не захотели они в Армении жить, уехали на родину, в
Саратов. А здесь могилка. В общем, дам я тебе точный адрес захоронения, возьми с собой
кого-нибудь из приятелей, лопату, грабли, приведите ее в порядок.
Получаем инвентарь и идем с Валерой Мечиком, моим армейским приятелем, на
кладбище, благо, оно находится в десяти минутах ходьбы от части. Могилу нашли быстро, неподалеку от входа. Жалкое зрелище, заросшая бурьяном, давно некрашеная оградка.
Стали работать. Дело было летом, жара, сняли гимнастерки, хочется пить…
А рядом бурлит жизнь: там и там у могил группки людей – поминают своих
