сел перед экзаменатором, то стал небрежно вертеть в руках картонную карточку -

удостоверение, свидетельствующую об окончании армейского Университета марксизма-ленинизма, что было равносильно по тем временам предъявлению партийного билета.

Преподаватель, пожилой грузный мужчина с несколько обрюзгшим лицом, только

прищурился, взирая на подобные доблести. Я стал уверенно отвечать на вопросы билета, заметив, что сидящий за соседним столом другой экзаменатор, явно кавказской

внешности, внимательно ко мне прислушивается. Мне определенно везло: мало того, что

я знал предмет, но и билет попался ерундовый, так что в первом семестре можно было

«шить карман» на повышенную стипендию. Как сейчас, помню тот вопрос:

«Причины поражений Советской Армии начального периода Великой

Отечественной войны».

Да для меня это звучало как музыка! Ведь к тому времени я прочитал целый ряд

вещей Симонова, влюбился в героев Казакевича, был покорен простотой и стойкостью

обитателей планеты «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова…

…Я говорил о сорока тысячах комсостава, уничтоженных накануне войны в ходе

сталинских репрессий, о командирах полков и дивизий со средним военным

образованием, об отсутствии надлежащей войсковой радиосвязи и перекосе в сторону

телефонной – вот откуда адские котлы и окружения… Ну как тут было не вспомнить о

пресловутом «Пакте о ненападении», неудачной карело-финской, расформировании

тяжелых бронетанковых соединений, что дало возможность автору стратегии «Танки, вперед!» рассекать, как масло ножом, своими ударными группировками наши войска.

Экзаменатор-кавказец, потеряв всякий интерес к вяло отвечавшей ему абитуриентке, переключил все внимание в мою сторону, а меня несло и несло дальше, я пел, как соловей, пока не услышал слово «достаточно» и узрел перед собой мой экзаменационный лист с

оценками.

Вежливо распрощавшись, довольный произведенным эффектом, я вышел и только

в коридоре, с заслуженным удовольствием рассматривая свой документ, увидел, что мои

труды были оценены баллом «хорошо». Не стану описывать свое состояние в тот миг, скажу лишь, что, встретив через пару недель на улице, впервые после службы в армии, свою любимую учительницу Галину Никитичну (она учила меня когда-то украинскому

языку, а после была директором 10-й школы и председателем областного профсоюза

учителей), и рассказывая ей о своих планах получить педагогическое образование, не

удержался и похвастал, что сдал вступительные экзамены на «отлично» и только по

истории, которую принимал какой-то старый алкаш с красным носом, получил

заниженную «четверку».

– Как его фамилия? – поинтересовалась она, и когда я сказал ей, что, кажется, Жеребко… – грустно промолвила: – Так я и знала – это мой муж…

Мне стало ужасно неловко, я принялся, было, извиняться, но что тут поделаешь: настроение и у нее, и у меня было испорчено.

50

Экзаменатор Жеребко, щелкнувший «четверкой» самоуверенного еврея по носу, на

нашем курсе не преподавал, так что его дальнейшая судьба осталась мне неизвестной.

Другое дело преподаватель-кавказец, который принимал экзамен по соседству с нами.

Армянин Авдальян, имени-отчества его, к сожалению, не помню, оказался приятным

душевным человеком. Он читал нам на первом курсе географию, вечно сокрушаясь, что

никак не защитит кандидатскую диссертацию. На оценки он был не скуп, его любили.

Почему я так подробно рассказываю об этом? Потому что эта история имела свое

логическое завершение.

Лет через 25 после описываемых событий прогуливался я как-то по улице

Суворовской со своим приятелем Васей Нагиным, работавшим тогда – с моей подачи -

директором Загоряновской средней школы моего любимого Белозерского района. И вдруг

нам встретился случайно человек, лицо которого показалось мне знакомым.

Пожилой лысеющий мужчина, на голове которого были рассыпаны редкие пряди

вьющихся темных волос, спросил меня:

– Что, не узнаешь, Виталий? Своих педагогов надо помнить…

Мы обнялись с Авдальяном и дальше долго гуляли по Суворовской вместе. Он

рассказал, что давно на пенсии, а после завел старую песню о том, как ему не повезло в

жизни: так и не смог защитить кандидатскую. Меня удивило, что это его до сих пор

волнует, на что он, оправдываясь, стал говорить, что я должен бы его лучше понимать, потому что и мне, наверное, не раз приходилось сталкиваться с подобными

несправедливостями.

– Что вы имеете в виду? – удивился я

– А то, что и тебе, и мне, не давали жить из-за наших национальностей! – горячо

выдохнул он, распространяя вокруг легкий запах спиртного.

– Разве вы еврей? – еще больше удивился я.

– Никакой не еврей, – обиделся на мою непонятливость он, – ты же прекрасно

знаешь, что я армянин.

– Но чем это могло вам помешать, разве армян у нас когда-нибудь преследовали?

– Может, армян и не преследовали, но мне, краеведу, защититься не дали. Все эти

сухонькие старички, божьи одуванчики академические, в один голос заныли:

– "Чего это армяне в географию Украины ударились? Что, наши уже все в

кандидаты наук вышли? Пусть сидят себе дома и родной Карастан (страну камней) изучают!"

А ведь у меня хорошая работа была по материалам Херсонщины, добротная. А

сколько публикаций! Передирал у меня любой, кто хотел, а в ученые не пустили…

– Не делай вид, что ты сильно удивлен! – продолжал он, – разве тебе никогда не

доставалось? Или ты думаешь, я не помню, как ты сдавал экзамен старому Жеребко?

Смотри, сколько лет прошло, а я твой ответ по-прежнему помню! О начале Великой

Отечественной, правда? Да, это был еще тот ответ! Ты, абитуриентишка несчастный, показал уровень, который тому же Жеребко мог только сниться. И блестящее знание

фактического материала, и умение мыслить. И за такой ответ поставить «четверку»?!

Когда мы с ним распрощались, мой друг Вася задумчиво сказал:

– Ты знаешь, я сам много лет проработал старшим преподавателем института. Но

слабо представляю себе, каким должен быть ответ студента на экзамене, чтобы

запомниться преподавателю навсегда. Что же ты там, интересно, говорил, если и сейчас

он вспоминает об этом с восторгом?!

Вот такие уроки несправедливости получил я в годы своей учебы в высшей

школе, а сейчас сидел за одним столиком с человеком, имевшим к этому прямое

отношение, Почетным гражданином Херсона – Виктором Павловичем Ковалевым, автором ряда учебников, бывшим деканом литфака и заведующим кафедрой

современного русского литературного языка. И очень, кстати, хорошим преподавателем.

51

Он поделился со мной своей радостью, рассказав, как получил на День Победы, совсем недавно, трогательную открытку-поздравление из Израиля от своего большого

друга Рема Александровича Лукацкого, тоже в прошлом офицера-фронтовика, многие

годы преподававшего в нашем институте на биологическом факультете физиологию. И

вскрыв плотный конверт, был несказанно обрадован, обнаружив там, кроме яркой

открытки, денежную купюру достоинством в 100 долларов. Судя по тому, как Виктор

Павлович был одет, он переживал сейчас непростые времена.

В ходе своих несколько принужденных рассказов профессор то и дело, как бы

невзначай, брал из вазы конфеты и, пытаясь это делать незаметно, опускал их в карман