Когда до Насонова, наконец, дошло, что к его непревзойденным мужским чарам

многоопытная директриса достаточно прохладна, чтоб не сказать, совершенно

равнодушна, с его глаз будто спала дьявольская пелена. Мир предстал перед ним в

реальном беспощадном свете, где не было места тончайшим нюансам его наивной

обманутой души, зато вчерашняя возлюбленная в ближайшем рассмотрении превратилась

в злейшего и коварнейшего недруга. Как он мог в ней так ошибаться, ну что ж, пускай

пеняет теперь на себя…

36

Отныне все силы своего изобретательного ума, весь богатейший опыт былых

конфликтов со школьным руководством был им мобилизован на бескомпромиссную

борьбу с той, кто так опрометчиво продолжила порочные традиции вереницы

неблагодарных лживых существ, осмелившихся отказать ему в своей любви.

…– Падшая женщина! – с гневом праведным отзывался о ней Насонов в кругу

заинтересованных таким оборотом дела слушателей, – абсолютно не воздержанна в

половых связях, катастрофически слаба на передок, к тому же – явная антисемитка…

– Ее не спал только ленивый! А какой жуткий пример бедным ученикам… Боже

мой, до чего мы только докатились…

Разговоры разговорами, но в то же время им были срочно разосланы десятки жалоб

в разные инстанции, где, в числе прочего, он сообщал о том, что бессердечная директриса

нагло присваивала деньги, заработанные тяжким трудом учащихся на сельхозработах в

подшефном хозяйстве.

Школу лихорадило от многочисленных комиссий. Проверяющие опрашивали

детей: их ли подпись стоит в ведомостях на получение зарплаты? У нас где копают, там и

выка́пывают: вероятно, в теме присвоения детских денег что-то все-таки было.

Проштрафившуюся руководительницу – подальше от греха и прокуратуры –

быстрехонько спровадили на пенсию по выслуге, в школу был назначен другой директор, работавший до этого в профсоюзных органах.

***

–Что ты думаешь об этом мистере Икс? – спросил у меня Насонов о своем новом

руководителе при первой же встрече.

–Почему Верников – Икс?– вопросом на вопрос отвечал я.

–А как называть директора, который в школе и дня не проработал, мистер Игрек, что ли? Школовед из него, конечно, никакой,– продолжал он, – зато люди из его бывшего

профсоюзного окружения говорят, что в искусстве принимать комиссии, ублажать всяких

гостей – ему нет равных. Недаром первая его жена, с которой они давно в разводе, называла его всегда ласково: «Мой Илюша – вылитый поручик Голицын – всегда и во

всем!»

–Никогда не думал, что у этого профактивиста аристократические корни, -

удивился я, – а с виду довольно простой парень. Впрочем, сейчас модно отыскивать в

своем роду толику «голубой крови»…

– Ну, о «голубых кровях» здесь и близко нет речи, – довольно ухмыльнулся

Насонов,– она имела ввиду совсем другое, знаешь: «поручик Голицын – подайте бокалы, корнет Оболенский – налейте вина»…Он же всю свою трудовую биографию, по сути, был

профессиональным официантом: подавал бокалы и разливал вино – настоящий директор!

…Мы стояли с ним на оживленной улице, рядом проходила разнузданная

компания нетрезвых молодых людей. Атмосфера наполнилась похабщиной и матом.

Прохожие старались обойти их стороной. Высокий хлопец в приплюснутой кепочке, имитируя выпад, оттолкнул от себя наголо стриженного товарища. Тот, отпрянув, задел

плечом Насонова. Оба хулигана разом обернулись, извинений не было, на лицах негодяев, уверенных, что им не дадут отпора, гуляли наглые ухмылки.

Старый учитель с трудом удержался на ногах, но недовольства своего не показал.

Напротив, пристально глядя в глаза ожидавших продолжения выродков, обратился к ним

вежливо:

– Простите, ребята, я вас, кажется, толкнул… Бывает, правда?

Негодяи, готовые к иному развитию событий, разочарованно переглянулись и

неохотно удалились.

–Как тебе эти мальчики? – спросил меня довольный Насонов.

– Что там говорить… В городе полно пьяных, и с каждым днем этой швали

становится все больше и больше. Кто не пьет – тот колется, кошмар… И самое главное –

никому нет до этого дела, – возмущенно отвечал я, – куда мы идем?

37

Насонов внимательно посмотрел на меня и чуть улыбнулся:

– Ну, тебе жаловаться, пожалуй, грешно. Благодаря этим несчастным, и ты, и

многие другие неплохо преуспевают…

-Что вы имеете в виду? – не понял я. Тон Насонова мне не понравился, в нем был

заметен циничный оттенок.

-А вот подумай сам, что было бы, если б толпы молодых людей, а их у нас

миллионы, бросили бездумно прожигать жизнь и устремились в библиотеки и институты?

Представляешь, какой был бы тогда конкурс на всякие руководящие, да и просто хлебные

должности? Ты уверен, что выдержал бы его?

Так что, лучше молчи да благодари судьбу, что эта шпана всего лишь мешает

таким, как ты, на улицах, а не гонит вас из уютных кабинетов!

***

Сейчас, спустя много лет, я иногда вспоминаю тот разговор, но думаю, что учитель

мой вряд ли был прав. Ему можно было ответить, что перед тем, как оказаться на улице, эти милые мальчики уже посещали и школы, и библиотеки, но продолжать учиться

дальше не захотели и тем проиграли свой первый и, наверное, главный жизненный

конкурс – на получение достойной профессии. А в следующем, на служебные кабинеты, они уже не участвовали. Причем, добровольно. На улице им было куда интереснее. Тем

более, руководящих кабинетов почему-то всегда меньше, чем желающих в них оказаться.

Словом, помогать неудачникам можно, жалеть их – не очень продуктивно, а уж

быть благодарными им – за что?!

***

Не думаю, чтобы Насонов хорошо разбирался в людях. Своего нового директора

школы он, например, явно недооценил.

«Поручик Голицын» нанес удар учителю истории, опасному своим острым языком, с той стороны, откуда тот подвоха не ожидал: его профессиональной непригодности по

состоянию здоровья. И определил ее лучше любого врача, категорически заявив, что

педагог, попавший в такую зависимость от табакокурения, что даже на уроках иногда

пускает дым в форточку, к обучению детей не может быть допущен.

До свидания, дорогой товарищ Насонов!

***

Примерно, в то же время произошла наша с ним размолвка, после чего несколько

лет мы не общались.

Желая восстановиться на работе, он прошел тогда целый ряд судебных тяжб.

Дошло до того, что при пединституте была создана независимая от местных органов

народного образования специальная комиссия для рассмотрения его профессиональных

качеств. И он пригласил меня, как помощника народного депутата СССР, представлять в

этой комиссии его интересы.

Я отказался. Сказал, что моя единственная дочь в этом году поступила в

пединститут, причем, не с первой попытки, и мне не хотелось бы, чтобы у нее с самого

начала пошли напряженности. Тем более – решил я его не жалеть – ситуация эта им же и

спровоцирована: его неуживчивым характером и, без обиды, длинным языком, – так что, не стоит заблуждаться, чью сторону примет комиссия, «независимость» которой, на мой

взгляд, весьма и весьма условна. И вообще, играть против них на их же поле – и

бесполезно, и непродуктивно. Нечего мне там делать.

Насонов не верил своим ушам. Как человек, идущий по жизни с убеждением, что

ему все позволено и все ему что-то должны, он смертельно обиделся и назвал меня

беспринципным приспособленцем (как будто есть принципиальные!). Эта песня была мне

хорошо знакома, и пришлось сказать откровенно: сколько лет мы с ним знаем друг друга –

во всех многочисленных ссорах и дрязгах, которые сопровождают его, как нитка иголку, по моему глубокому убеждению, виноват он сам в большей степени, чем кто-нибудь