Причем эта дрянь, будто чувствуя мою готовность сделать новый кадр, каждый раз

начинала кружить рядом и в последний момент неизменно норовила сесть на дедушкино

лицо, точнее, на самый кончик его бледного, в темных прожилках, носа. Олег пытался

помочь мне, сгонял рукой муху, но где там, с завидным упорством эта жужжащая тварь

снова и снова возвращалась на насиженное место. Дед лежал внешне безучастно, как

будто происходящее его совершенно не трогает. Участников похорон такое невиданное

зрелище явно заинтересовало, и они стали удивленно переглядываться. Я избегал

встречаться с Олегом взглядом, чтобы громко, в голос, не рассмеяться. Он тоже с

большим трудом сдерживался. Если бы я не был свидетелем и даже активным участником

этой сцены, то никогда б не поверил, что такое вообще возможно: муха кружила над

дедом, как привязанная!

Мне бы спрятать фотоаппарат да выйти из комнаты, но я уже так вошел в процесс, что не мог остановиться. Это было какое-то наваждение! Я упорно наводил на покойника

свою зеркалку, и так же упорно проклятая муха раз за разом садилась на облюбованный

ею нос…

Кончилось тем, что наглое насекомое, наконец, дало слабину: село на дедов

пиджак в районе верхнего нагрудного кармана, полагая, очевидно, что там можно, наконец, отсидеться в покое. Как бы ни так! Это была его последняя посадка. Мой друг, трясущийся от еле сдерживаемого смеха, не выдержал, оглянулся украдкой и изо всех сил

хлопнул по опостылевшей мухе. Я замер. Труп содрогнулся, и у него открылся рот. Это

было так странно, что мы с Олегом, не веря своим глазам, чуть не потеряли сознание.

На этом наши приключения не окончились. Видя, что я прекратил снимать, Таисия

Ивановна тут же предложила поучаствовать мне в переноске покойного, на что я деланно

оскорбился: зачем же тогда я с собой брал фотоаппарат, кто здесь, кроме меня, справится

с ответственнейшей задачей фотосъемок покойного на его последнем марше?

В общем, пришлось мне ходить поодаль от процессии, время от времени щелкая в

сторону скорбящих родственников незаряженным фотоаппаратом. А Олег, не посмевший

ослушаться моей строгой тещи, обиженно отводя от меня взгляд, грустно тащил в

компании таких же пяти бедолаг гроб неизвестного ему старика, радуясь хотя бы тому, что покойный был мелкой комплекции. Разве такое когда-нибудь забудешь?

Мы с Люсей вместе прожили четыре года. Потом расстались. Она вышла замуж за

хорошего человека, родила от него дочку Инночку. Сегодня обе ее дочери – взрослые

замужние женщины, живут со своими семьями в Израиле. Естественно, моя милая

Люсьена уже давно бабушка. Она прожила достойную жизнь, много лет назад усыновила

ребенка своей умершей двоюродной сестрички, жившей в Одессе. И это притом, что

26

родной его дедушка, сводный Люсин брат Сергей, по профессии инженер-электронщик, человек одинокий и неприкаянный по жизни, взвалить на себя хлопотные обязанности по

воспитанию сироты в свое время не решился. Люся и ее муж Алексей, старший офицер

милиции, не дали пропасть Вадику, вырастили и воспитали его, дали хорошее

образование. Так поступают добрые приличные люди. И если в начале этой новеллы я с

удовольствием описал некоторые безобидные шалости моей первой супруги, от которых, в конечном счете, никто особенно не пострадал (зато жить всем вокруг становилось

интереснее!), то теперь, когда пришел час подводить итоги, можно честно сказать, что она

прошла достойный путь, и поступки ее взрослой жизни вызывают только уважение.

Мне на нее обижаться нечего. Что было, то было. Люся трактует свой уход от меня

известной истиной, мол: «в одной берлоге два медведя не уживутся». Единственный

неприятный отголосок тех лет – когда мне приходится, если заходит речь об Инночке, Люсиной дочери от Алексея, объяснять степень своего родства с ней словами «сестра

моей дочери». Звучит, на первый взгляд, не очень понятно, после легкого пояснения все

становится ясно, но почему это меня, даже спустя столько лет, смущает и коробит?

===============

ГИГАНТ ПЕРИФЕРИИ.

Ко времени, когда мы с ним познакомились, Александр Абрамович Насонов

преподавал историю в 39-ой школе. Собственно, в классе, где он был классным

руководителем, осенью 1971 года я проходил преддипломную педагогическую практику.

Ему тогда было лет 45. Седой, невысокий, полный, с жестким выражением умного

волевого лица, он мне казался пожилым человеком.

Аккуратные скобки в уголках четко очерченных губ, острый проницательный

взгляд. Сейчас, когда я рассказываю о нем, мне куда больше лет, чем было тогда ему.

Интересная все-таки эта штука – жизнь…

Александр Абрамович понравился мне сразу и навсегда. С учениками он вел себя

абсолютно раскованно и даже демонстративно небрежно. На каждом шагу их подначивая, мог дружески бросить:

– Ну и лопух же ты, Петя – свет таких не видал! Ты уж пойми меня правильно: в десятом

классе нельзя жить с одной извилиной в голове, нужно иметь хотя бы две…

Меня такие вещи немного настораживали, но ребята на него не обижались, он был

своим, его боготворили.

Историю Насонов знал блестяще, мыслил нестандартно, на его уроках сидели, разинув рот, не только ученики, но и проверяющие разных рангов.

В Херсоне звание «учитель-методист» он получил первым. Был на научной

конференции в Киеве, выступил в прениях; при десятиминутном регламенте – говорил в

атмосфере напряженнейшего внимания более часа. Столпы исторической науки, украинские академики, сидели в президиуме с ощущением того, что стали свидетелями

события.

К сожалению, по своей косности я не удосужился расспросить его, о чем он там

говорил; а я для него в те времена был в столь низкой «весовой категории» – тогда я

только стал директорствовать на селе – что перед таким объектом не стоило и хвастать.

Жаль. Поделился со мною лишь тем, что после нашумевшего выступления имел с ним

краткую беседу академик Танчер (если я не искажаю эту фамилию по памяти), расспрашивал, откуда он, какой педстаж имеет, есть ли награды. И очень удивился, узнав, что Насонов даже не «отличник» образования.

27

На следующий день в своем выступлении, завершающем конференцию, академик

заявил, что если бы у него в академии были такие «науковці», как безвестный учитель

истории из Херсона, его наука была бы сегодня на совсем другом уровне. И под громовые

аплодисменты вручил Насонову знак «Учитель-методист» и удостоверение к нему. Скажу

честно: и сегодня, через три десятка лет после той памятной конференции, подобная

оперативность в награждении по-прежнему немыслима. Значит, такое было

выступление…

Рассказывать об этом эпизоде своей жизни Насонов не любил, но с удовольствием

вспоминал, как по приезду домой его просили показать значок «методиста» руководители

областных учреждений образования: они его еще не видели.

Коллеги Насонова не очень любили – заметно выделялся на их скромном фоне, начальство обоснованно опасалось – слишком умный…

Теперь, по прошествии многих лет, могу откровенно признаться: людей такого

острого ума и больно жалящего языка, как Александр Абрамович Насонов, забытый

сегодня многими учитель истории, в своей жизни я больше никогда и нигде не видел.

***

Приблизительно, в середине моей трехмесячной педагогической практики с ним

случился инфаркт, и он попал в больницу. Пришлось замещать его в должности классного

руководителя. Ученики навещали Насонова ежедневно, часто приходил и я, рассказывал

школьные новости. Иногда, чтобы больному не было скучно, приводил с собой

однокурсников. Наличие такого друга вызывало у них заметную зависть, это мне

нравилось. О чем мы тогда говорили – не помню, осталось лишь в памяти, что любой наш