Надо бы ей объяснить, что последние две недели я металась маятником между работой и домом. У меня не находилось сил смотреть, читать, воображать, так что тут само собой она не права. Единственное, что я могла позволить себе – кропотливый ручной труд, чтобы отвлечься. А ещё были сны. Мои сны… Кагорта различных сновидений, а я блуждала в них. Они то повторялись, то вытаскивали на поверхность новый сюжет.

Как бы сильно мне не нравились мои сновидения, возникало ощущение что я совсем не отдыхала и от того была измотана больше чем всегда.

– Ана, у тебя с детства богатое воображение, – заметила мама, ловко расправляясь с куриной грудкой. – Свекрови не следовало поощрять тебя, – этой фразой она обычно завершала любой разговор.

Вспоминать о матери отца мама не любила. Я всегда удивлялась, как так получилось, ведь больше десяти лет две женщины провели бок о бок и в своё время общались довольно неплохо. При мне они были подчеркнуто вежливы и терпеливы друг к другу. Тем более, что другой бабушки у меня не было. Как и дедушек – совсем ни одного. Так что мама старалась изо всех сил, чтобы мы с бабушкой побольше общались и вообще жили дружно. Когда я была младше эта часть детства виделась мне совсем сказочно, сейчас же иначе.

Внезапная смерть бабушки многое переменила. После родители недолго оставались вместе и через пару лет развод подвёл черту. Помню я очень за них переживала, а они вроде переживали за меня, но ничего путного не вышло. Наверное разность менталитетов, наконец, дала о себе знать, а может быть папа, как и бабушка тосковал по родным местам. Спустя год или два отец как-то внезапно всё бросил и уехал обратно на родину. С каждым годом я общалась с ним реже и реже. Всё, что теперь напоминало о нём – моё имя. И греческий профиль, которым он меня наградил.

Испытывая досаду, я жевала безвкусную яичницу и жалела, что вообще заговорила с мамой о снах. С таким же успехом я могла бы противостоять ей о работе. Правда мне так отчаянно хотелось поделиться хоть с кем-то, что я проигнорировала известную истину. До конца ужина мы молчали, а после мама принялась мыть посуду. Оставив её на кухне, я вышла в коридор и долго смотрела на лампочку, хитро спрятанную в плафоне.

Холодный свет напоминал мне туман. Признаюсь – этот туман был довольно знаком.

Ананке сразу поняла, что это сон.

Марево густого тумана поднималось от травы и обтекало природу. Небо розовело смущённой дымкой пока солнце неспешно вставало на востоке и мир преображался. В его лучах туман рассеивался и зелень захватывала всё кругом. Скалистый пейзаж умиротворял покоем. Воздух был наполнен сладостью цветущего олеандра. Девушка с удивлением поняла, что ей знаком этот аромат.

Невесомость ощущалась во всём теле. Оглядываясь по сторонам, Ананке не смогла отыскать себя.

«Ага! Тот самый сон!» – подумалось ей.

И тут тишину прорезал яростный вопль. Он ворвался в тихий мир и привнёс за собой мальчика. Отбросив на землю гибкий хлыст, мальчик принял боевую стойку. Волосы встрёпаны, испарина выступила на лбу, отчего загоревшая кожа сияла здоровьем. Следовало признать, что мальчик был симпатичный. И одет хорошо, этого не испортила даже широкая полоса присохшей грязи на светлых бриджах. Скорее всего он упал.

– Ух я вам всем! – крикнул он и затопал ногами.

Определить его возраст девушке не удалось. Мальчик оказался рослым, с мягким голосом и детским лицом. Назвать его юношей при всём желании не получалось. Ему ещё предстояло хорошенько подрасти и обтесаться. Ананке хотелось улыбнуться, такой он был чудной и как будто знакомый.

– Фобос, мы победили! – снова прокричал мальчик и целеустремлённо продолжил бежать вперёд. Ананке увеличилась в размерах и разрослась. Теперь она видела куда больше. Такое чувство, что она покрутила зум на камере отдаляя изображение.

Сразу стало понятно, что путь самопровозглашенного героя лежал к платану, распростёршему ветви огромным шатром. Молодой пони, вороной с коротко стриженной гривой и чёлочкой независимо шёл за хозяином. Сбруя, инкрустированная самоцветами, сверкала. Всем видом пони показывал свою незаинтересованность происходящим. Норовистый характер, несомненно, под стать хозяину. Глядя на них Ананке, поняла, что эта парочка дополняет друг друга, поочерёдно перетягивая канат в свою сторону. Постоянного победителя точно не было, ведь не просто так мальчик оказался испачкан.

«Может быть он и мой хозяин, но это ещё надо доказать» – читалось в умных глазах лошади. Порода называлась пиндос1. Как и многие вещи во сне, Ана не могла объяснить откуда к ней пришло это знание.

За мальчиком следовал всадник, однако он был ещё далеко. С такого расстояния девушка не могла его хорошенько рассмотреть. Впрочем, что-то подсказывало, что на нём похожие светлые бриджи и куртка. И что его лошадь той же породы. Ананке не терпелось узнать, что будет дальше.

Последовав за ребёнком, девушка увидела, что в кроне платана спрятаны качели. Мальчик подбежал к ним, уселся на узенькую дощечку и оттолкнулся ногами. В переливистой игре тени и света светлые волосы взметнулись вверх, легли неровными прядями и закрыли ему глаза. Мальчик заливисто захохотал, стало ясно – он ещё сущий ребёнок.

Хотелось присоединиться к нему на этих восхитительных качелях-цепочках. Детские воспоминания накрыли тёплой волной. Ананке припомнила, как и сама качалась когда-то во дворе, как постукивал металл в момент, когда ты достигал волшебного предела «полусолнышка» и внутри всё сладостно сжималось и замирало.

«Какой замечательный сон!» – подумала девушка.

Мальчик до сих пор не увидел Ану. Можно подумать она была привидением, но до сих пор тела не ощущалось. У неё не было рук и не было ног. Скорее девушка была небом над его головой. Солнечным лучом, пробившимся сквозь плотную листву и поблёскивающим в волосах. Притворившись дуновением ветра, Ананке крепко его обняла.

*      *      *

Утро субботы выдалось хмурым. Солнце позабыло заглянуть в окно, и я лениво ворочалась, пытаясь понять который час. Сладкий сон потерялся, но я тщетно пыталась поймать его остатки пока окончательно не убедилась в тщетности своей затеи. Некоторые сны снились мне сериалом в несколько ночей, а иные, как нынешний – никогда больше не повторялись.

Сновидение было знакомым не само по себе, однако между ним и мной прочно натянулась ниточка связи. Маленькие звоночки узнавания тут и там, а я их не могла разгадать. Воспоминание о мальчике вертелось у меня в голове, я прикидывала, где могла его видеть всё время за завтраком и после, когда добралась до мастерской и засела за дело. Руки так и чесались, голова требовала перезагрузки.

Перед глазами плыл знакомый узор. Нитка за ниткой, челнок2 мелькал сквозь основу, а в голове, наконец, витала приятная пустота. Раз-два-три, челнок-бёрдо3-педаль, движение повторяется. Ритмично, как вальс.

Это было ещё увлечение бабушки. Последнее её полотно, начатое за несколько недель до смерти. Мне тогда едва исполнилось двенадцать, но я помнила, как ловко у неё получалось работать на ткацком станке, как она объясняла мне его устройство и даже разрешала выткать пару полос. Признаюсь тогда меня абсолютно не заинтересовало столь скучное и размеренное занятие. Просиживать вечера на стуле, готовить челноки с пряжей и придумывать всякий раз новый узор – чересчур нудно для юной особы, которая едва могла усидеть на месте, а ведь от неё в то время требовалось учиться как следует и покорять вершины олимпиад.

Так что стоит вам рассказать, как же так вышло, что теперь по вечерам после работы моим лучшим другом стал именно челнок.

В двадцать пять лет, почувствовав настоятельное желание отделиться от матери, я переехала в бабушкину квартиру. Места там было достаточно, целых две комнаты и возможность использовать своё время так, как заблагорассудится мне. Так я выражала протест, да и возраст был подходящий. Многие мои знакомые к тем годам уже начали жить независимо от родителей и мне тоже не терпелось попробовать. Мама не то, чтобы сопротивлялась моему переезду, но в открытую не поддержала. До последнего не верила – что я смогу самостоятельно всё организовать. А я взяла и смогла.