– На бороде!

Обнажив кривой клык, он уже хотел захлопнуть дверь с серебряным молоточком в виде чьей-то печальной физиономии, но Саймон изо всех сил схватил его за руку.

– Как она хоть выглядит? – тщетно попытался выведать он хоть что-то у упыря-дворецкого.

– Зверушка такая, – глумился Драуг, – маленькая, мохнатая. И поймать её, скажу я тебе, дружок, непросто. Ну всё! Желаю удачи!

И дверь с шумом захлопнулась.

Саймон постоял ещё с минуту на пороге, да и побрёл понурив голову куда глаза глядят. В это мгновение он наконец осознал, что с ним не шутят (до этого он надеялся на обратное). Поэтому нужно было начинать поиски.

Спустя какое-то время Саймон уселся на камень недалеко от Кривого фонтана, где прошлым вечером и началась вся эта заварушка, и тоскливо посмотрел вдаль. Мимо куда-то кто-то спешил. Всё было буднично и серо, глазу не за что зацепиться. Табор ушёл с Кривофонтанной так же внезапно, как вчера появился, и лишь в конце площади спокойно стояли и настраивали свои жутковатые на вид инструменты Три с половиной музыканта.

Тут нужно объясниться. Это никакая не фигура речи, и музыкантов из знаменитого уличного ансамбля на самом деле было трое, а ещё была одна поющая голова. Поскольку тела у неё не было, считать её за целого человека было бы не совсем верно. Музыкантов звали Корпс, Грэйвс и Мертвельски. Корпс играл на гробобасе – инструменте чем-то похожем на альт или контрабас, правда сделанном из подгнившего гроба и черенка от лопаты, которым, надо думать, этот старый гроб откапывали. Мертвельски был барабанщиком, а Грэйвс играл на странном инструменте собственного изготовления. На нём было несколько рояльных струн, что-то вроде клавиш, а также изогнутый медный горн, в который можно дудеть. Голову звали Смитти – он выступал автором и исполнителем всех песен и пьес квартета4.

Этот причудливый городской ансамбль постоянно даёт концерты то тут, то там. Они обязательно аккомпанируют на площади во время праздников и фестивалей, выступают в некоторых барах и нередко присутствуют на похоронах. Исполняемые ими мелодии, хотя и бывают весьма ритмичными, всё же непременно отдают чем-то загробным. Правда, в Кошмариусе наиболее естественной является именно такая музыка. А стихи песен, которые сочиняет Смитти, вполне могли бы украшать надгробные камни на Великом Погосте – настолько они наполнены трагизмом и замогильной лирикой.

Впрочем, Три с половиной музыканта не часто балуют слушателей новыми произведениями. Ведь в первую очередь они инструментальный ансамбль. Нередко музыканты остаются на продолжительное время втроём, так как Смитти имеет привычку внезапно брать творческий отпуск, чтобы в своё удовольствие покататься по Кошмариусу и остальной Двулунии в поисках новых источников вдохновения. Когда же Смитти возвращается, у ансамбля чаще всего наступают многочисленные репетиции нового репертуара, который насочиняла голова, пока каталась где-то по Гниющему лесу, Вопящим топям, около Разрушенного замка или ещё в каком-нибудь страшном и печальном месте. Смитти – настоящий кладезь идей, коих у него в запасе после путешествий целый ворох. Можно только позавидовать неиссякаемому потоку творческой энергии, которым обладает эта лохматая голова. Вот только в конечном счёте ансамбль выбирает из всего этого изобилия две-три новые композиции, а остальное приходится откладывать до лучших времён.

Завидев музыкантов, Саймон после некоторых раздумий решил попытать счастья в очередной раз (он уже сбился со счёта, к скольким прохожим подходил сегодня с одним и тем же вопросом, но вразумительного ответа так и не получил). Прежде альраун не встречался с ними, но кое-что слышал об ансамбле от посетителей господина Кадавруса. И конечно, когда он сидел на крыше или у окна в доме прозектора, до него часто доносились звуки их траурно-танцевальных мелодий с соседних улиц или с Кривофонтанной площади. Три с половиной музыканта и подавно не подозревали, что Саймон вообще существует на свете, так как в доме господина Кадавруса им бывать не приходилось.

– Кхм, – прокашлялся альраун, пытаясь привлечь к себе внимание. Однако реакции никакой не последовало.

Да и как могло быть иначе? Всем известно, что музыканты – люди творческие. С тонкой душевной организацией или без всякой организации вовсе. Творческий человек забывает обо всём на свете, когда занимается любимым делом. Музыканты Кошмариуса не были исключением. Корпс крутил колки, поочерёдно дёргая за три толстые, похожие на длиннющих могильных червей струны на своём гробобасе. С гроба, который служил инструменту корпусом, всё время сыпалась земля. Откуда она бралась в таком количестве, никому не известно, но после каждого концерта Корпсу приходилось изрядно поработать метлой (он постоянно носил её с собой). Струны гробобаса звучали низко, как им и положено, но Корпсу всё равно что-то не нравилось, и он бормотал себе под нос какие-то ругательства.

Мертвельски уже расставил вокруг себя самопальные барабаны, тарелки, звенелки и какие-то грязные котелки с кастрюльками и, вооружившись двумя длинными вороньими косточками, заточенными с одного конца, начал в хаотичном порядке стучать ими по всему, что было.

Грэйвс тоже настроил свой чудной инструмент и сейчас о чём-то беседовал со Смитти. Саймон решил подойти именно к ним двоим.

– Э, привет, ребята! – не очень уверенно поздоровался он с музыкантами.

Грэйвс повернулся к нему, а Смитти разодрал опухшие глаза (результат длительных бессонных ночей), чтобы лучше рассмотреть, кто это к ним обращается.

– Здорово, приятель! – поприветствовал альрауна вдохновитель ансамбля, а Грэйвс просто кивнул. – Тебе чего? Хочешь к нам в группу? На чём играешь? Нам нужен скрипач. Хотим порадовать кошмаритян мелодичной сюитой!

Саймон, конечно же, не играл на скрипке, да и, надо сказать, лишь в общих чертах представлял себе, как она выглядит, а слова вроде «сюита» ему были и вовсе незнакомы. Поэтому он решил сразу перейти к делу, чтобы не попасть впросак и не вовлечься в какой-нибудь ненужный разговор.

– Я, собственно, не по этому поводу. Я совесть ищу. Вы не знаете, где она может прятаться?

Глупый Саймон не отдавал себе отчёта, как его вопрос звучит со стороны. Он действительно верил, что совесть – это некое существо или, на худой конец, вещица.

Грэйвс и Смитти переглянулись. Тут уже к ним подошли и двое других участника ансамбля.

– Парень, ты что употребляешь? – осведомился Мертвельски.

– Да ничего особенного. Ну, выпиваю иногда, – признался Саймон и понял, что в ненужный разговор он всё-таки вляпался. – Но какое это имеет значение?

– Вчера пил? – спросил Корпс.

– Пил.

– Много?

– Много…

– Похмелялся?

– Нет.

– Тогда давай сходим в паб, возьмём тебе эля.

Саймон прикинул, что идея хмурого гробобасиста не лишена привлекательности, но всё же решил отказаться, на что Корпс, смерив его недоверчивым взглядом, сказал:

– Молодой ещё. Глупый. Вот печень посадишь, будешь тогда на бульоне сидеть с сухарями, – и снова направился к своему жутковатому инструменту.

Другие музыканты тоже, видимо, не очень хотели тратить время на альрауна с его глупостями, и Саймон это мгновенно почувствовал. Поэтому он жалобно повторил:

– Пожалуйста, скажите, если знаете, где можно найти совесть? Не бросайте в беде!

Смитти, Грэйвс и Мертвельски, очевидно, сочли Саймона немного не в своём уме, но, так как музыканты народ весёлый, решили ему подыграть.

– Свою я нашёл однажды на Великом Погосте, – начал плести небылицу Мертвельски, и Смитти с Грэйвсом закатили глаза, показывая, что сыты по горло его россказнями. Саймон, напротив, принялся внимательно слушать, отчего его неровные и погрызенные уши немного подались вперёд. Он не знал, что Мертвельски большой любитель придумывать всякие дурацкие истории, большинство из которых, скорее всего, были плодом его воображения и не случались никогда.