. Рыжий чичако лишь наблюдал, как управляется с индикатором марки такой-то представитель более солидного, вне всякого сомнения, чем его занюханный политех, института инженеров водного транспорта.

– Не ссы, научишься! – хлопнул Паша Рыжего по плечу, сам поражаясь своему панибратству,

– Да пошел ты! – даже опешил от такой наглости счастливый, по мнению Павельева, соперник.

Когда они вернулись на свой катер, Паша сел писать отчет в кают-компании, а этот гад, как обычно, завладел вниманием Марии, но ненадолго. К злорадству Павельева, рыжего корфаковца шуганул бугор, чтобы шел учиться, как оформляется отчет.

Следом за ним в кают-компанию пришла и Мария. Паша сначала обрадовался, потом загрустил. Ведь притащилась-то она за этим ветрогоном!

Пришлось Павельеву разыгрывать из себя педагога, объяснять врагу, как заполняется бланк.

– Вот это ручка, – начал он свою лекцию, – ею пишут. Это бланк…

– Короче, Склифасовский! – не выдержал Корфак.

Мария принесла весть, что на судне намечается торжество. У Веры Никитичны день рождения.

– Это дело я люблю, – потер руки разбитной корфаковец. – Бухнем!

– Тебе бы только бухнуть! – упрекнула его Мария.

«Как вы хорошо знаете друг друга», – ревниво подумал Паша. Разумеется, виду не подал. Не дождутся!

– Надо что-нибудь насчет подарка сообразить, – задумался он вслух.

– Что ты тут придумаешь? – удивился Михаил.

– В том-то и дело, что на берегу любой дурак придумает!

– Хм, – Мария нахмурила свои чудные брови. Пашу, имевшего счастливую возможность смотреть ей в лицо не украдкой, а открыто, вдруг озарило:

– Есть идея! Но, она больше для тебя, Мария. Ты ведь у нас экономист… У Артема, я видел, много цветной проволоки в подсобке. У меня есть шариковый стержень. Сплетем поварихе красивую ручку, чтобы вела записи в книге учета.

– Здорово, – обрадовалась Мария. – Только я плести не умею.

– Я умею. Мы у ножей ручки оплетали в детстве.

– Тогда можно и саму книгу учета красочно оформить, – развила идею капитанская дочка.

– У меня есть толстая тетрадь, на девяносто листов, – вспомнил Михаил.

– Тащи, – распорядился Павельев, как родитель идеи. – А я пойду к Артему за проволокой.

– Я принесу цветные журналы, ножницы и клей, – сказала Мария. – Сделаем красивую тетрадь!

Чтобы не торчать у всех на виду и не спалиться раньше времени с сюрпризом, решили спрятаться в Пашиной каюте. Он сам предложил, зная, что у него порядок. Не к Марии же было в гости напрашиваться! У нее там небось везде развешаны лифчики, трусики и прочие дамские причиндалы, от которых неподготовленный юноша может густо покраснеть и сделаться фетишистом на всю оставшуюся жизнь.

Кропотливое занятие было не для психики Толоконникова, он мешал своими грубыми замечаниями, очевидно, стесняясь того положения, в котором оказался. Такого мачо вынудили розочки из журнала вырезать и наклеивать!

– Курить охота, – заныл грубиян. – Подымлю на пороге.

– Вот эту розочку еще наклей сначала! – повелела девушка.

– М-м-м, – зарычал бойфренд, однако, подчинился.

«Да, все у них слаженно», – отметил Паша, и еще одна иголка вонзилась в его сердце, которых и без того там торчало уже, как на еже!

Наклеив цветочек, Рыжий вышел на палубу курить, но одно ухо все равно оставил в каюте, видимо опасаясь, что Паша, оказавшись наедине с Марией, тут же предложит даме руку, сердце и полцарства в придачу, несмотря на то, что доселе проявлял выдержку, как советский дипломат на переговорах об ограничении стратегических вооружений с американской стороной. Правильно опасался! Паша не то, что полцарства, все целиком предложил бы. Только не было царства, вот в чем беда.

Всем троим художникам-оформителям понравилось то, что у них вышло.

К обеду катер ткнулся носом в берег, чтобы команда могла оставить до завтрашнего утра серьезное дело – судовождение – ради празднования дня рождения Веры Никитичны Барановой.

Именинница приоделась, вышла в нарядном платье и без традиционного белого колпака и куртейки. Мария, тоже в яркой блузке, в фирменных джинсах, отличающих взрослую студентку от школьницы, помогала виновнице торжества накрывать на стол.

Из алкогольных напитков была припасена бутыль вина и несколько бутылок беленькой. Вино, разумеется, для дам, а водка – для суровых мужиков.

Главным распорядителем на судне был Тузьев. Даже капитан вынужден был рулить, куда скажет начальник теплопартии. Паша мысленно посылал свое сочувствие отважному капитану. Начальник не нравился ему все больше. Раздражал физически.

Вот, например, Паша распинается перед ним в течение пяти минут, как он героически починил заклинивший самописец. Хочется ведь, чтобы тебя похвалили за сообразительность! А бугор, смотревший ему в рот, вдруг спрашивает по окончании рассказа:

– А? – Оказывается, он задумался, и не понял ни слова.

В другой раз начальник стоит-стоит за спиной у Павельева, пока тот заполняет отчет, да вдруг как гаркнет:

– Пиши красиво!

Твою мать! У них что, урок правописания?

Но больше всего шеф отвращал от себя привычкой почесывать одно место. Причем, не ухо. Павельев еле успел загородить бугра от Марии, когда она ненароком едва не застигла Тузьева в один из таких моментов.

– Тимофей Сергеевич! – рявкнул Павел, закрывая шефа своим телом от взгляда красавицы.

– А?! – дернулся Тузьев, переставая чесаться.

– Мы подарок приготовили для Вероники Никитичны, – доверительно понизил голос студент.

– Чего ты так орешь?! – удивился шеф.

«Был бы ты мой ровесник, я бы тебе еще пинка дал, чтобы не забывался», – подумал Павельев.

– Зачем ты выдал наш секрет раньше времени? – удивилась Мария.

То есть Паша еще виноват остался.

Вот и за праздничным столом бугор сразу попытался допустить бестактность. Пододвинув к себе бутерброд с икрой, презентованной старпомом, как тот и обещал, к столу именинницы, начальник теплопартии распорядился разлить, что и было сделано, и открыл было рот для тоста, но Паша тихонько напомнил ему, что присутствует супруг именинницы. Может, сначала, он скажет?

Паша сразу понял, что этого одергивания шеф ему не простит. Чнгачгук чинно поднялся и, назвав законную супругу по имени-отчеству, сказал банальный тост: пожелал ей здоровья, счастья и долгих лет жизни. Глядя на невозмутимую физиономию «индейца» можно было подумать, что он просто прикалывается. Истинные комики умеют делать серьезное лицо, как никто другой. Беда была в том, что он не шутил. Паша подумал, что нельзя быть такой дубиной стоеросовой, и посочувствовал поварихе.

«А вот крикнуть сейчас: «Горько!» – будет номер», – представил хулиган Павельев. Воображаемая лошадь подмигнула ему, не показывая зубов. Он остался серьезен.

– Поцелуй хоть жену-то! – не выдержал и Тузьев чопорности матроса.

«В конце концов, он матрос теплопартии, а не ее королевского величества», – подумал Павельев, имея на этот раз в виду британскую монархиню, а не Марию Верескову.

– Потом, – пообещал матрос. И тут на его лице появилось подобие улыбки.

– Не целуемся мы на людях, не так воспитаны, – обратила все в шутку Вера. – Ну, выпивать-то будем что ли?

– С днем рождения, Вера Никитична! Поздравляем! – послышалось со всех сторон.

В пищеблоке было два стола. Получилось так, что за одним сидели взрослые —начальник теплопартии, капитан, старпом и супруги Барановы, за другим – молодежь. Студенты и примкнувший к ним Артем.

Со вторым тостом навис над «взрослым» столом Тузьев, а третий он же потребовал от молодежи. Все посмотрели на Пашу. Тот внешне не проявил ни малейшего волнения, спокойно поднялся. В каждый из предыдущих двух тостов он выпил лишь по четверти рюмки, поэтому не имел основания беспокоиться за свой язык, который, кстати, еще утром, во время бритья перед зеркалом, осматривал и не обнаружил в нем ни одной кости.

– От души желаем вам счастья, Вера Никитична, – просто начал свой тост Павельев, – ведь каждого из нас с вами что-то связывает. Мария скоро станет экономистом, но также не будет считать огурцы, выкладывая их на стол гостям, как вы. Вы вкусно готовите, а Михаил любит покушать, не зря он выбрал каюту поближе к пищеблоку и подальше от Тимофея Сергеевича… А лично у меня с вами на двоих имеется один подопечный, но эту тему развивать за столом я не буду… Словом, мы с вами – один коллектив. Желаем вам всегда иметь возможность быть такой же хлебосольной, жизнерадостной, красивой! И —