– О несчастная, ты пришла ко мне!

– Приползла! – буркнула я. – Прилетела!

– Гляньте-ка, она с ним говорит, – зашипел знакомый женский голос. – Они, верно, знакомы!

– Вы спасение мое, Маэстро! – заголосила я, почувствовав, как толстяк дернулся от неожиданности. – Сколько лет я вас ждала!

Мерзкого голоса я не услышала и удовлетворенно вздохнула. В это время к моим губам был приставлен стакан с воняющей полынью жидкостью. Затаив дыхание, я сделала маленький глоточек. Горло снова обожгло, во рту поселился вкус протухших яиц и подступила тошнота. Лучше бы это была дешевая Юраськина брага!

– Снимай повязку! – заголосил кто-то из толпы.

Я сдернула грязные бинты, долго моргала, привыкая к свету, а потом простонала:

– Я вижу! Люди, я вижу!

И снова раздался злобный голос:

– Быстро она чего-то прозрела, вон Манька…

– Я вижу правым глазом! – заголосила я. – О чудо! Мой правый глаз прозрел!

Войдя в раж, я выхватила из рук ошарашенного Маэстро стакан, даже не поморщившись, сделала большой глоток, обтерла рукавом рот, а потом заорала:

– Мой левый глаз тоже начинает видеть. – Я начала осматривать толпу, ища глазами источник мерзкого голоса.

– Не верю! – вдруг заявила патлатая баба.

– Ах, это ты мне мешаешь выздоравливать! – обвинительно ткнула я пальцем в нее. – Брат мой, дай мне мой костыль!

Я повернулась к Маэстро:

– Спасибо, вам! Век помнить буду! – И вдруг громко некрасиво икнула.

Ко мне подскочил Юрчик, подставил свое плечо и тихо просопел в ухо:

– Уходим! Тут, оказывается, Санька-карманник клиентов обчищал. Пусть толстяк сам с народом разбирается.

Стоило нам выйти на улицу, как шатер накрыл испуганный вопль:

– Кошелек! Кто-то спер мой кошелек!

– Бежим!!! – заорал мне в лицо юродивый, обдавая перегаром.

Перегоняя друг друга, мы кинулись вон с площади.

– Вон она, контуженная! – услышала я сзади и припустила еще быстрее.

Доска, привязанная к ноге, мешалась, но времени снять ее не нашлось. На полпути к Главной площади веревки ослабли, и деревяшка все-таки слетела, звучно ударившись об оледеневшие камни. За нами неслась бушующая, разгневанная толпа. Перед глазами встали испуганные лица «Баянов». Как я их сейчас понимала! Мы были уже в городских трущобах, когда голоса особенно стойких и обиженных горожан, преследующих нас, смолкли. Еле дыша, я остановилась, Юрчик схватился за бок и повалился на снег.

– Хорошо, Аська, бегаешь! – прохрипел он.

– Еще бы, – отдышавшись, подтвердила я, – жить захочешь – не так побежишь. Гони мои пятнадцать золотых!

– На десять договаривались! – возмутился юродивый.

– Я свою работу сделала, еле ноги унесла, а ты свой процент еще с Саньки-карманника получишь!

Юродивый скривился и достал кошель, который ему вручил толстяк; судя по величине мешочка, в нем звякало не меньше сорока монет.

– Ах ты, скупердяй! – воскликнула я. – Давай половину, а то глаз выбью! Ни один эликсир не вылечит.

Мужичишка, едва не плача, отсчитал двадцать два золотых рубля и протянул мне:

– Никогда с тобой, Вехрова, больше связываться не буду!

– Ха! Еще умолять станешь, чтобы я с тобой поработала! – расхохоталась я.

– Реквизит верни!

Я с готовностью стянула грязную одежонку, скомкала и бросила Юрчику.

– Лови свой реквизит. – Развернувшись и уже не боясь, что меня узнают, я направилась в сторону лавки Марфы. Сердце пело от радости. В кармане позвякивали новенькие блестящие золотые – двадцать две монеты. Жизнь, похоже, налаживалась!

Напевая под нос скабрезную песенку, я свернула на узкую улочку и тут услышала детский плач, как во сне, только сейчас он был вполне реальным. У меня мелко затряслись руки. Ребенок! Поддавшись порыву, я кинулась на звук и, завернув в один из переулков, увидала кроху.

Маленький мальчик, двух-трех лет от роду, босой, одетый в тонкие порты и льняную рубаху. Он съежился от холода и плакал, размазывая слезы по чумазому личику. Эти заплаканные глаза могли разжалобить даже самого закоренелого преступника.

Ощущая внутри незнакомое мне желание защитить его, я протянула руку:

– Малыш!

Трансформация в ребенке произошла незамедлительно: он поднял на меня черные без белков глаза и зарычал, обнажая короткие острые зубы. Я шарахнулась. Это был пропавший данийский мальчик! Я решила дать деру: этот ребенок был опаснее многих известных мне диких животных, но что-то остановило меня, что-то как будто подтолкнуло в спину.

– Эй, малыш, – удивляя саму себя, произнесла я как можно ласковее, – малыш, ну ты что, не реви. Я хорошая тетя. Ступай ко мне.

Внезапно мальчик обернулся в самого обычного ребенка и перестал реветь, а потом вдруг бросился ко мне, радостно смеясь:

– Мама!

Такого я не ожидала! «Мама?!» – это уже слишком! Какая я тебе «мама»? Я чужая тетка Аська! Удивление мое не знало предела. Надо было хватать ноги в руки и мотать побыстрее к дому, но данийский ребенок уже обнимал меня за колени и повторял, как сломанная шарманка:

– Мама, мамусечка.

Я расстегнула тулуп и, обняв его худенькое тельце, прижала к себе, согревая своим теплом, и что было духу бросилась к Марфе.

Когда я ввалилась в лавку с ребенком на руках, Лукинична как-то сразу все поняла и вопросов не задавала. После того как мы малыша отогрели, накормили, выкупали и уложили спать, собрались на семейный совет.

– Ты его должна была отнести в Совет сразу, – ругалась она, – где ж это видано: звереныша и в дом?!

– Не говори так, – оборвала я ее, – днем раньше, днем позже, ну не могла я его тащить туда. Ты же видела, в каком он был состоянии! Ну что, они бы его там холили и лелеяли?

– Больно ты знаешь, – буркнула Марфа, – чай не изверги, сберегли бы дитя. Вот что, – помолчав, сказала она, – не дело это. Как бы тебя, дуреха, в похищении не обвинили. Завтра возьмешь его и отведешь в Совет, оставишь там и расскажешь, как все было! Поняла?

– Поняла, – я ласково посмотрела на нее, – спасибо.

– Эх, девка, вечно ты себе неприятности на голову находишь. Люблю я тебя, вот душа за тебя и болит.

Марфа погладила меня по голове:

– Ну иди, посмотри, как он там. Вижу ведь, не терпится.

Я тихо открыла дверь в маленькую спаленку на втором этаже. Мальчик свернулся калачиком на огромной Марфиной кровати, обняв старого потрепанного зайца, и спокойно спал. Я осторожно присела рядом и ласково погладила малыша по темным волосам. Какое-то странное чувство раздирало меня изнутри. Смесь нежности и желания защитить, и еще что-то, какая-то дикая радость, будто это маленькое существо мне было самым близким человеком на свете. Собственно, это меня и конфузило. Мое отношение к малышу мне самой было не ясно. Материнский инстинкт у меня пока отсутствовал напрочь, и ни один ребенок не вызывал даже умиления. Но этот мальчик? Я нежно коснулась пальцем его курносого носика. Неожиданно малыш открыл свои огромные черные глаза и счастливо улыбнулся:

– Мама.

– Спи, малыш.

Мальчик резво подвинулся к стенке, предлагая мне прилечь.

– Мама? – вопросительно посмотрел он.

Я покачала головой.

– Я не мама, маленький, – попыталась объяснить ребенку, – я просто тетя. Тетя Ася.

И тут я увидела у него на шее тонкую золотую цепочку и осторожно потянула за нее, выуживая золотой медальон – тонкий кругляшок, величиной чуть побольше монетки. На нем было выгравировано мое лицо, а с другой стороны имя Анук. У меня по спине побежали мурашки.

– Тебя зовут Анук, малыш?

Мальчик кивнул и показал пальчиком на изображение:

– Мама, люблю.

– Спи, маленький. – Я поцеловала его в лоб и затушила свечи. Маленькие звездочки у указательного пальца загорелись ярким красным цветом. Анук увидел их и засмеялся:

– Звездочки.

Я улыбнулась. С этим надо было что-то делать. Все было совершенно несуразно и дико! Так не должно быть!

Когда на следующий день я появилась у Дома Совета магов Словении за руку с маленьким Наследником, начался настоящий переполох. Стражи у ворот уставились на нас так, словно перед их взором появилось чудище лесное в зеленом сарафане. Подобно рыбам, выброшенным на берег, они беззвучно открывали рты. Нас моментально препроводили в огромный круглый зал с высоким сферическим потолком. Через стеклянный витраж лился белый прозрачный свет. Я стояла, ослепленная, в ярком световом столбе, крепко прижимая к себе Анука, и ощущала внутри всевозрастающую панику. В Совете мне появляться ни разу не приходилось, так что лица наших Ипсиссимусов мне были знакомы лишь по гравюрам в газетных листах.