Ванечка попал в Училище случайно и радовался оказии необыкновенно, ведь до этого вся его жизнь состояла из печальных стечений обстоятельств. Хоть колдовал Петушков вполне сносно, грамотку получил со сплошными тройками и с тоской представлял себе пыльную конторку в глухой провинции, где Стольный град видели лишь на лубяных картинках. Тут-то удача повернулась к бедняге лицом: в Совете перепутали документы. Отличник Андрейка отправился к черту на кулички, а Иван Петушков поступил на службу в должности теоретика.

Я рассматривала пьяного. Переступить через него было неловко, обойти неудобно. Стоило занести ногу, обутую в сапог, как полумертвый зашевелился и даже попытался подняться. Я с размаху наступила ему на голову и со страху подскочила на аршин, хорошенько приложившись о соседний столик. Зазвенели разлетающиеся приборы, тренькнул разбитый стакан, охнули от недовольства пирующие купцы. Воровато оглядев заинтересованно затихшую харчевню, я решила дать деру, но Петушков неожиданно очнулся:

– Стоять!

Схватившись нетвердой рукой за липкую столешницу, Иван тяжело поднимался на ноги. На его бледной выбритой щеке чернел след от моей подошвы со звездочками. Гробовая тишина сменилась невообразимым шумом. Народ, словно очнувшийся от зимней спячки, яростно обсуждал случившееся. «Веселый поросенок» такого еще не видывал. Петушков попытался сфокусировать на мне пьяный взгляд:

– Тощая, кудрявая!

Я тоскливо закивала, высчитывая в уме шаги до выхода:

– Ну я пойду?

– Гра… гра… грамоту! – с трудом промолвил тот.

Мы с Динарой испуганно переглянулись.

– Какую, к лешему, грамоту? – пролепетала я.

– Твою!

Мысли мои метались в поисках пути к отступлению. Грамотку показывать было никак нельзя. Уж очень сложно объяснить стражам, отчего в ней черным по белому написано «профнепригодна, опечатана», а у пальца звездочки светятся. Твердо решив спастись благоразумным бегством, я крутанулась на каблуках, моментально заметив развалившегося на стуле старшину отряда – страшного человека, надо сказать: за несоблюдение правил он мог и лицензии любого мага лишить, и в карцер на трое суток упечь. Прикинув в голове перспективу провести ночь на нарах, я сдалась и с тяжелым сердцем вытащила из поясной сумки помятую надорванную бумажку.

Ваня грамоту изучал долго, цокал языком и старательно фокусировался на двоящемся документе.

– Слушай, – изумился он, дыша мне в лицо перегаром, – тут написано, что ты за… за… запечатана, в смысле, оп… оп… опечатана, а это что тогда?

Он попытался поймать пятерней хотя бы одну звездочку, дабы представить ее мне в качестве доказательства. Покосившись на старшину, я бодро соврала:

– Это фокус такой, я циркачка! – И виртуозно выхватила грамоту из влажных пальцев служки.

Тот недолго думая потянул за потрепанный уголок. С тихим шорохом бумажка разорвалась, превратившись в две неровные половины.

– Ой, – буркнул Ваня и отчаянно до слез икнул.

Перед глазами мелькнула картинка маленькой конторки в Совете и ухмыляющееся веснушчатое лицо секретаря, шестой раз выписывающего мне новые документы. Я так расстроилась, что, позабыв про субординацию, заголосила во всю силу своих легких:

– Пьянчуга несчастный! Ты мне документ порвал!

– Ты кого пьянчугой назвала? – Служка выпучил глаза.

– Тебя назвала! Залил зенки по самые бровки и учиняешь безобразие!

– Я залил зенки? – Парень даже ткнул себя пальцем в грудь, выпятив нижнюю губу.

После напряженной паузы по харчевне разнеслось страшное слово «дуэль», которое превратилось в нарастающий гул. Пьяный Петушков рухнул на шаткий табурет, словно слово было материально и могло сбить с ног. Я оторопело озиралась по сторонам, плохо понимая, отчего все будто с цепи сорвались.

Дуэли были строго-настрого запрещены уже не один десяток лет, но до сих пор являлись излюбленным зрелищем падких до скандалов московичей. Горячие боевые маги в пылу спора начинали применять опасные заклинания друг против друга, калечили и себя и случайных свидетелей безобразия. В целях безопасности Совет издал закон со страшным вето и длинным списком наказаний для ослушников.

Мне драка сулила неделю исправительных работ где-нибудь на свиной ферме по колено в навозе, а Ивану и вовсе лишением лицензии на длительный срок. Ей-богу, он колдовать разучится, прежде чем ее восстановят.

Вокруг началось невообразимое: дверь заперли на засов, а окна закрыли ставнями. Пьяные в стельку служки, гордость всей нации, и одинокие, но очень независимые девушки делали нешуточные ставки. Весь процесс проходил быстро и слаженно, наводя на мысль, что сие безобразие повторялось здесь уже неоднократно.

– Бог с вами, господа, – попыталась перекричать я толпу, – я не ведьма и колдовать не умею! М-м-мне просто печать поставить забыли!

Я бессмысленно сотрясала воздух, а рядом со стойкой усатого хозяина харчевни, скрупулезно принимающего и записывающего на желтой бумаженции ставки, собралась толпа. Семьдесят восемь к одному – эта перспектива заставила мои глаза загореться алчным блеском. Сумасшедшей, отдавшей за меня погнутый медяк, оказалась Динарка, но ее женская дружеская солидарность вызывала сомнения – на победу Петушкова приятельница поставила золотой рубль. Не надо быть семи пядей во лбу и производить сложные математические вычисления, чтобы понять: завалю служку – озолочусь.

Нам с Ванюшкой расчистили пространство, нарисовали на полу мелом линии, и толпа обступила нас тесным кругом. Общее безумие, на долю секунды охватившее меня, уступило место накатывающей волнами панике.

– Ну Аська, – давала мне последние указания Динара, – глубоко вздохни и – как в прежние времена!

– В прежние времена?! – горячо зашептала я. – Я и в лучшие времена колдовать не умела, одни только светильники и могу делать!

– Сделай светильник! – предложила подруга. – Вехрова, если победишь, мы станем миллионщиками!

– Ты точно станешь миллионщицей, – отчаянно рявкнула я, – когда мой труп будешь на ярмарке за деньги показывать как тело самой глупой в мире бабы!

Пока я спорила со ставшей невменяемой подругой, Иван искал поддержку в бутылке с брагой, доведя себя до бессознательного состояния. Его сотрясал жестокий приступ икоты, длинные худые ноги не держали, а взгляд блуждал по беснующейся толпе.

– К черте! – услышала я команду.

«Может, помолиться?»

Молиться я не умела, креститься, кстати, тоже. Оставалось набрать побольше воздуха в легкие и заголосить дурным голосом: «По-мо-ги-те!»

Мы с Иваном встали напротив друг друга. Несчастного шатало, как юнгу, впервые сошедшего с корабля на сушу. Я ужасно испугалась, как бы «гордость нации» не покалечила себя ненароком. А «гордость нации», постояв некоторое время, громко икнула – вместо привычного запаха жасмина – боевого заклинания – пахнуло перваком. Я на всякий случай пригнулась, прикрывая голову руками, но ничего не произошло. Ванюшка постоял еще мгновение, а потом с грохотом рухнул ничком на пол. Я со всевозрастающим недоумением услышала равномерное сопение, а потом и откровенный хрюкающий храп.

– Мы что, выиграли? – обратилась я к Динаре.

– Мы богаты! – заорала та от радости.

Народ, ожидавший кровопролитной схватки, зашумел и недовольно разошелся по своим местам продолжать кутеж. Я, улыбаясь, поспешила за выигрышем к хозяину таверны.

– Будем делиться или за дуэль со служкой Совета в карцер отправимся? – услышала я голос и лениво оглянулась.

За спиной стоял старшина. От нечаянной победы кровь во мне бурлила, наполняя душу ощущением безнаказанности и порождая наглость.

– А ты докажи, что дуэль состоялась, – ухмыльнулась я.

Когда ночью Сергий забирал меня из карцера при Совете, я знала: надо было сразу дать старшине денег, потом обошлось дороже!

Внизу простиралась прекрасная изумрудная долина, река извивалась змейкой и казалась ярче синего неба, в котором парила я. Я взмахивала прозрачными крыльями, играла с ветром, с солнечными лучами, запутавшимися в волосах. Свежий, прохладный воздух омывал тело и кружил голову.