Ох, разве может он признать, что чего-то не знает… Я представила себе теннисный мячик, который…
– Вы любите играть в теннис?
Он кивнул.
– И я. Когда я только начинала свои тренировки, любила бить мячом о стену. Стена была моим первым спарринг-партнером и, наверное, лучшим: ни одного моего мяча не пропустила, – улыбнулась я, – в любом случае потом наступило время переходить к игре с людьми. Это классное ощущение. Ты бросаешь, тебе бросают. Сейчас я чувствую, что мне хочется бросить мяч вам, я будто пытаюсь сделать удачную подачу, и каждый раз мяч, вместо того чтобы перелететь через сетку, попадает в стену.
– Я и так знаю, как все будет происходить: вы будете задавать мне вопросы, а я буду отвечать, а потом вы скажете, что мне нужно делать.
– Задавать вопросы буду точно. Советовать и говорить, что вам делать, – нет. Это противоречит профессиональной этике и моим личным убеждениям. – Я словно продолжала проводить для него румтур[7] по зданию с названием «Терапия». – Например, я верю, что все ответы уже есть в нас, нам только нужно найти к ним дорогу. Мы работаем вместе, разбираем, что заставляет вас делать то или иное… или не делать… и вы сами принимаете решение, как поступать с этим дальше. А еще мы исследуем наши с вами отношения… – показала я рукой на него и себя.
– Зачем? – дернулся Ленни, похоже, этого он не ожидал.
– Ведь то, как вы выстраиваете отношения здесь, – мини-версия того, как вы строите отношения там, в большом мире. Я работаю в ключе интерперсонального психоанализа, который как раз говорит о том, что мы учимся выстраивать отношения в раннем детстве, а потом повторяем те же схемы с другими людьми. И порой эти схемы не работают…
– Значит, вы будете учить меня отношениям, – он как-то угрожающе повел правой бровью.
– Не учить отношениям, а исследовать их, – сделала акцент я.
Все больше чувствую, как он пытается поставить меня на пьедестал учителя, чтобы потом с грохотом оттуда скинуть. Стараюсь туда не взбираться.
– А что, если я этого не хочу? Мне не нужны люди, мне не нужны отношения. Единственные отношения, которые меня волнуют, – это отношения с Богом. Я люблю Бога, потому что любить людей слишком больно. – Он снова посмотрел куда-то наверх.
«Вот это было неожиданно», – удивилась я такому самораскрытию, а потом с досадой подумала: «Ну вот почему, почему всегда самое важное всплывает в самом конце сессии?»
– Ленни, я слышу от вас очень важную мысль о том, что быть с людьми вам больно. И я предполагаю, что ваша жизнь в этом случае может ощущаться как что-то мучительное. Ведь мы окружены людьми…
– Я предпочитаю одиночество и беседы с Богом. Я же говорю – мне не нужны люди… Я люблю быть один… – продолжая настаивать на этом, повторил он. – Хотя редко когда остаюсь один. Везде меня преследуют кардиналы, – немного печально добавил он.
Впервые за время нашей беседы Ленни сменил свою властную позу и начал ерзать.
– А что, если мы окружены не только людьми из плоти и крови, но еще и нашими внутренними людьми? Теми, которых мы поместили себе за пазуху, теми, с кем продолжаем говорить, кому продолжаем доказывать, объяснять. Порой эти отношения могут быть даже насыщеннее, чем с внешним окружением. И я бы предложила вам как раз их и поисследовать, что думаете?
– Мое окружение? – Его лицо снова дернулось. – Я знаю только то, что не могу никому доверять.
Внезапно экран погас.
– Эм-м-м-м… Ленни? Вы на связи? – Я задергала мышкой по экрану, пытаясь сообразить, с чьей стороны произошли неполадки.
Ленни снова возник на экране. В тот момент, когда он поправлял свою белую мантию, мне показалось, что его глаза блестели. Ленни прошептал:
– Мне пора. Я не хочу, чтобы кардиналы знали, что я решил пройти терапию, – подмигнул он мне и улыбнулся, как мальчишка, выглядывающий из шалаша, который мы соорудили с ним вместе из подушек.
Меня смутила смазанная концовка сессии: на самом ли деле пришли кардиналы, или он решил спрятаться раньше, чем блеск глаз выдаст его переживания? О чем было это подмигивание в конце, мы что, уже успели объединиться в команду? Но все же внутренне я возликовала. «Решил пройти терапию» звучало как терапевтический контракт.
Что в заметках с сессии? Устала, словно отработала день консультаций без перерыва. Будто он пытается измотать собеседника, чтобы тот не мог на него напасть. Будто его кредо: «Лучший собеседник – измотанный напряжением собеседник». Нарциссическая организация личности, которая стеной защищает его от детской боли. Грандиозность и принадлежность к Богу делает его недоступным простым смертным, а значит, и недоступным для боли. А ее там, внутри него, кажется, неимоверно много. Ощущается его одиночество и отчаяние – в противовес грандиозности решение маленького мальчика больше никогда, никогда не доверять людям.
Глава 5
Автокафе и открытость эмоциям
Переезд в Америку заставил меня решать много новых вопросов. Научиться чихать в локоть, а не в ладошку, использовать чековую книжку, рожать на неродном языке и даже делать заказ в автокафе. Вроде бы удобно: можно остаться в машине, не нужно вытаскивать детей, заходить в кафе, где эти малыши разбегаются, как мартышки…
Но это теоретически. А на практике… Я несколько раз повторяю свой заказ, потом, видимо, сотрудник психует, бросает наушники, фартук и ревет в зал кафе. Но этот вопль, разумеется, мне не слышен (клиентоориентированность и все такое), ему на смену приходит менее фрустрированный[8] и более доброжелательный человек, и я в очередной раз дрожащим голосом, все с тем же неизменным акцентом и почти со слезами на глазах повторяю:
– I would like to order a tall cappuccino, a hazelnut croissant, and a blueberry scone please («Я бы хотела заказать большой капучино, ореховый круассан и черничную булочку»).
Фух, вот момент, когда я понимаю тех шотландцев в лифте, которые безуспешно пытаются подняться на 11-й этаж. Двое мужчин заходят в лифт без кнопок, который работает по принципу голосового управления и не распознает шотландского произношения: «Одиннадцатый, одиннадцатый… Одиннадцатый!» – кричат они (Eleven. Eleven… Eleven!).
