Кони, кони, лошадки… Где-то здесь, в доме, что-то такое имелось… Ах да, в библиотеке! Запахнув шлафрок, Денис положил трубку на каминную полку и вышел, направляясь в домашнюю библиотеку гостеприимных хозяев.
– Господину что-то угодно? – В коридоре тотчас же материализовался услужливый лакей в зеленой с золотистыми галунами ливрее.
– Там полки я видел, книги…
– Хозяйская библиотека-с, да. – Лакей изогнулся в поклоне. – Желаете что-нибудь почитать?
– Я там видел этот… как его… статистический сборник…
– У нас не один! Вам по Петербургу или, может быть, по Москве?
– По Петербургу.
– А за какой год?
– Год? – Денис, не думая, махнул рукой. – Неси последний.
Вновь вернувшись в свои покои, гусар уселся в кресло и, распахнув увесистый том в темно-синем коленкоровом переплете, нашел в оглавлении букву «Л» – «лошади»… Нашел, прочитал… присвистнул! В Санкт-Петербурге на прошлый год насчитывалось семь тысяч пятьсот девятнадцать обывательских лошадей, две с половиной тысячи извозчичьих и еще около восьми тысяч казенных! Море разливанное… Поди-ка, отыщи нужных.
Нет, не от лошадей надобно идти – от людишек! Может быть, эти парни заглядывали в особняк баронессы, разговаривали со слугами, с метрдотелем. Могли? Поговорить-то могли, да… Однако же о служанках никто из недавно принятых слуг вдовицы, включая метрдотеля, ни сном ни духом не ведал! А кто мог поведать? Получается – только фонарщик. Ну да, больше некому.
На следующий день с утра Давыдов под видом возмущенного обывателя отправился в полицейский участок с жалобой на не горящие фонари! Фонарщики в те времена были приписаны к полиции, и Денис надеялся быстро установить личность недавнего своего знакомца.
– В буквальности вечером не пройти! Целых восемь фонарей не горит. Темень!
Сидевший за конторкой мелкий полицейский служащий – длинноносый молодой человек с редкой сивенькой бородкой, – поправив нарукавники, со стоном покачал головою:
– Приходили уже и до вас, уважаемый господин! Жаловались. Вы ведь про те фонари, что напротив особняка баронессы фон Моренгейм?
– Ну да, на Невском… А что случилось-то? Керосин кончился?
– Если бы керосин. – Вздохнув, служитель пригладил бородку. – Фонарщик пропал. Вторые сутки найти не можем.
– Так, может, загулял? Мало ли…
– Да он малопьющий… и вообще человек положительный. Старейший работник! Никогда никаких нареканий не было!
– Та-ак… – задумчиво протянул Давыдов. – Та-ак… Ну что же… Надеюсь, фонарщик ваш скоро отыщется.
– Не отыщется – другого найдем! – Прощаясь, полицейский приподнялся. – Вы, господин хороший, не сомневайтесь, без света не останетесь!
* * *
Отставного денщика генерала Баура – любовника мадам Араужо – Денис Васильевич отыскал на удивление быстро. Да тот и не прятался, а, получив отставку, спокойно служил себе будочником в Московской части, о чем были прекрасно осведомлены в Генеральном штабе, куда гусар обратился по поводу покойного генерала и его людей.
– Да, да, будочник. Крепкий такой старик. Мы его в Московскую часть и определяли. Давненько уже… Так он до сих пор там служит. Говорю же, сударь, нас всех переживет.
Старик и впрямь оказался крепок и все еще представителен: с седыми бакенбардами, в бараньем тулупе, при кивере, с фузеей с примкнутым штыком – орел суворовский, молодец хоть куда, всем бы ветеранам так!
На память старик не жаловался и, признав в Денисе военного, рассказал все, что знал. Правда, знал он не так уж и много, ничуть не больше того, что уже и так было известно. Да, была такая француженка – «фифа». Миловались они с генералом – тот специально присылал карету к особняку баронессы Моренгейм, именно туда фифа и приезжала.
– Вот ты, любезный, говоришь – фифа… А как бы это попонятнее объяснить?
Старый служака развел руками:
– Да не знаю как и сказать, вашбродь. Вот наши-то бабы – ого-го! Статные! Огонь в глазах, колесом грудь. А эта фифа – фифа и есть. Плюнь – переломится. И что только хозяин в ней нашел? Ни груди, ни статности. Как у нас в деревне говорят, ни сиськи, ни письки. Срамота одна! Тощая, как некормленая курица.
– Так, говорят, красивая…
– Ну, это, вашбродь, кому как… По мне так – тьфу!
Высунувшись из будки, ветеран смачно плюнул на Московский проспект и погрозил кулаком пробегавшим мимо мальчишкам:
– Ужо я вас, огольцы!
– Тощая, говоришь? – переспросил гусар. – Так, может, она чем-нибудь болела?
– Может, и болела, бог весть. Но танцы всякие, балы там любила. Да и так, вашбродь, девица была не злая, хоть и тощая. С хозяином все хи-хи-хи да ха-ха-ха. Та еще ветреница!
– Ветреница?
– Завидит какого-нибудь модного господина – и давай глазками стрелять. Туды-сюды, туды-сюды… Тьфу!
Больше ничего конкретного будочник не пояснил, впрочем, и на том спасибо. Дав ветерану гривенник, Давыдов поехал себе обратно. Почти что не солоно хлебавши. Относительно морального – а точнее, аморального – облика мадам Араужо определенное представление бравый гусар уже для себя составил, что косвенно свидетельствовало против версии об изнасиловании. По всему выходило, что взбалмошная красавица с превеликой охотою наставляла мужу рога, крутя романы со всяким встречным-поперечным. Интересно, как это терпел генерал Баур? Впрочем, она ж ему не жена…
Так что и великого князя, если уж так, по правде сказать, мадам ублажить вполне бы могла, да еще и с радостью. С чего б ей отказывать-то? Странно все тут, очень странно… Может, в правду больна? Что ж, пришла очередь поискать доктора… Как его там? Буташкин, кажется… Да, Буташкин. Именно за ним мадам и просила послать…
* * *
В статистическом сборнике некий «доктор Леонид Федорович Буташкин» имелся, однако, увы, по указанному адресу давно уже не проживал.
– Да лет пятнадцать как съехал, – получив гривенник, припомнил дворник, сгребающий снег у богатого доходного дома на Каменностровском. – Ну да, барин, где-то так. Съехал… Однако же…
– Так-так-так! – В потную ладонь труженика метлы и лопаты легла еще одна монетка.
– Однако же, барин, я как-то недавно его видал! Вот дай бог памяти… А на Пасху! – Сдвинув на затылок треух, дворник потряс бородищею. – Да что там, на Пасху… На Троицу! Ну да, колокола ишшо били, он как раз в коляске вместе с нашим дохтуром проезжал. Я еще ворота открывал, увидал – поклонился, здравствовать пожелал. Так они мне двугривенный пожаловали!
– С вашим, говоришь, доктором? – обрадовался гусар. – А что за доктор у вас? Хороший?
– До-обрый! Иван Ильич кличут, а хвамилию я не помню.
– Где живет, знаешь?
– А как же, барин, не знать? Мне ли не знать-то? Вона… – Воткнув лопату в сугроб, дворник показал рукою. – Вона, барин, ограду видите? А за нею садик, там и дом такой… красивый, с голыми бабами. Увидите…
– Спасибо, братец. На вот тебе…
Голые бабы оказались поддерживающими балкон кариатидами. Усмехнувшись, Денис выбрался из коляски и, оглянувшись, увидел скользнувший мимо экипаж, в коем сидела такая невероятно красивая женщина, что просто нельзя было не остановиться и не проводить ее долгим щемящим взглядом. Вот Денис и застыл… Нет, вот бывают же красавицы! Главное, один только миг и видел, а кажется, на всю жизнь запомнил этот лукавый взгляд, эти темно-шоколадные цыганские глаза, соболиные ниточки бровей и лицо греческой богини! Ах…
Доктор Иван Ильич Речников – веселый, лысоватый, лет сорока – оказался дома и, поначалу приняв Давыдова за пациента, пытался проверить его на все известные на то время болезни.
– А вот проходите, любезный вы мой, за ширму, раздевайтесь…
– Да я, собственно, не болен…
– Не болен? – Доктор поднял вверх кустистые брови и негромко засмеялся. – А-а! Понимаю. Хотите просто произвести осмотр. Ну что же, ну что же, похвально. Всем бы так за своим здоровьем следить.
Денис Васильевич развел руками и тоже засмеялся:
